По крайней мере, эта теорема работала в условиях «достаточно гладкой модификации метапустоты», чему соответствовала вообще любая реальность, в которой когда-либо бывала Элла. Нарушались эти условия около настоящих метасингулярностей или на пространственно-временных бесконечностях третьего рода. Метасингулярности Зел-Нага не встречали в Пустоте ни разу, но теоретически представляли себе их. Под такое представление подходил разве что Свободный Универсальный Ключ. Бесконечности третьего рода? Вероятно, именно таким будет переход с Крака в обычную реальность, если они задержатся надолго. Возможно, путь от Солнца к Тверди?
Размышляя о границах «антимагии», она добралась до этой самой антимагии источника. И не одна. Из-за разных скоплений сот вывернули они к одной и той же цели — Элла Мэйдж и Ровена Рейвенкло. Загадочное устройство — переплетение багрово-туманных волокон, в центре которого точно пульсировал алый огонёк, точно билось живое сердце — встало между ними. Одновременно подняли они глаза от устройства друг на друга.
Ровена была не в лучшем состоянии. Её механический доспех, очевидно, намного более простой, чем носить привыкла, зато надёжно работающий в поле сопротивления, был оплавлен. Местами — до самой кожи. Шлема не было, и судя по покорёженным креплениям, или Ровена сама его выдрала, избавляясь от НЭ-кислоты, или его выдрал муралев, чудом Рейвенкло не прикончив. Серебристо-серые волосы выглядели невредимыми, но Элла догадывалась, что эти импланты самовосстанавливаются.
Они вскинули оружие одновременно. Элла — в сторону устройства. Ровена — в её сторону. Что-то подсказывало: не переживёт и выстрела, а болтер Ровену не убьёт. Зато устройство? Устройство выглядело хрупким. Было хрупким, не будь она гениальным инженером! Что нужней Ровене — устройство или её жизнь? Она сделала ставку.
— Прозорливо, — холодная усмешка от Ровены. Опустили оружие синхронно.
— Зачем оно тебе? — спросила не только из чистого любопытства, но и чтобы выиграть время, пока вортигонт закончит поиски.
— Нормализатор реальности нужен не мне, — они вновь встретились взглядами. Ровена знала, что она знала — и наоборот.
— Зачем он Медузе? — уточнила она.
— Ваше создание, — обвела пространство свободной рукой, подразумевая Поток, — несёт в себе хаос. Медуза желает порядок создавать.
— Элла Мэйдж, моё дело успехом увенчалось! — воскликнул позади Артур. Она вновь взяла нормализатор под прицел, когда Ровена сделала к нему шаг. Донеслись звуки выстрелов Альбуса и боевые выкрики вортигонта — муральвы прорвали оборону. — Ровена Рейвенкло, — в устах Артура это имя было живым противоречием. Разве что Джу разобралась бы в его эмоциях сейчас!
В короткий миг она почувствовала, что между Артуром и Ровеной что-то произошло. Было принято какое-то решение. Ровена бросила:
— Не будем стоять здесь вечно. Отступи за угол. Я выключу нормализатор и дам тебе фору. Успеешь уйти — будешь жить и соратников спасёшь. Нет — за собственную бездарность не вини.
Быстрыми шагами, не опуская болтер, отступила следом за Артуром. Они побежали — побежали на звуки боя. Реальность дрогнула, распадаясь на части и обратно пересобираясь. Радиус псионического восприятия начал расти. Метр, два, три... Схватила Артура и, преодолевая слабеющее сопротивление, рванула что есть сил. Позади вспыхнуло. Заканчивая с оставшейся «нормализацией», нечто понеслось за ними следом, обращая в плазму даже камень.
Артур раздавил капсулу с экстрактом. Резкий цветочный запах — и сине-фиолетовая плёнка окружила его тело. А его разум — изменился. Защита пропала. Вот только вместо мыслей ей открылась пропасть, бесконечные глубины всего космоса, а не мысли разумного существа. Теперь уже Артур потянул её за собой, и окружающее замедлилось — или это они выпадали из обычного потока времени? Вортигонт манипулировал эссенцией — эссенцией самого пространства-времени, неотделимой от сознания-космоса его!
Белое пламя позади распространялось быстрее скорости звука. Они обогнали её. Не обращая внимания на муравьиных львов-рабочих, целых трёх обычных стражей и двух древних стражей, Артур устремился к паре обороняющихся — Альбусу и Эруде. Эруда также поменял цвет кожи от одного касанья Артура. Он и Альбус перешли в Артуров временной поток. Два вортигонта переглянулись. Эруда взял за плечи Альбуса, Артур — её.
Их существование расплылось. Она не понимала, не чувствовала, что на самом деле сделали вортигонты, как именно сначала размазали их бытие по всему Краку, а затем сфокусировали в нужной точке. Никакая известная ей телепортация не сработала бы, но то, что сделали вортигонты, не было ей известно и, в общем-то, не было телепортацией. Уловила, почему это сработало: пространственная блокада вокруг накопителя не была идеальной и не могла быть — тот же принцип, что у полей безразличия, но с ясными причинами: при «полной» блокаде накопитель вырезало бы из Крака вместе с аватарой Ориона. Прореха в блокаде не была постоянной — плавающая, ничем себя не выдающая, однако и их существование стало плавающим, окутывающим поверхность барьера — просочившимся в прореху, конденсирующимся внутри.
Её ждали. Не их — её. Её выбросило одну, отдельно от вортигонтов, Альбуса и Конфи. Эшер и вовсе не зацепился за их странное состояние, остался там, в логове муравьиных львов. В следующее же мгновение, как оказалась в огромном зале, предназначавшимся для теплообменников (большинство из которых вышли из строя при прыжках), начался бой.
Скорость! Она сосредотачивает все силы на ускорении сознания. Первое, что делает, — проверяет связь. Связи нет, но за время «расплытия» чат успел синхронизироваться. Команда Джу приближается к гипердвигателю. Команда Грэма закончила со своим накопителем и движется к центру Крака. Энтони справился с мерцающими, но затем исчез из чата — вернее, исчез связной в его команде, Гермиона. Не восстановилась связь и с командой Эбби. Кое-что полезное она всё-таки узнаёт: приём, изобретённый Энтони. То, что нужно для скоростного боя!
По залу клубится туман. Прямо перед ней дымка обращается женщиной, будто слепленной из снега. Из её глаз вырываются бело-голубые лучи. Она ускользает вверх, выше ноосферы — этим навыком даже овладевать не нужно, сам собою получается! Подготавливает изменение и толкает собственную эссенцию, возвращаясь вниз. Распадается туманом, чтобы собраться в метре в сторону, пропустив выстрел мимо. Видит сквозь Поток: это некий процесс заморозки. Теплообменник позади не просто замерзает, а трескается и распадается на осколки обледенелого металла.
Она стреляет. Дух — это же дух? — холода даже от выстрелов не уходит. Четыре болтерных снаряда ей нисколько не вредят. Из тумана показываются фигуры, движущиеся чуть медленнее духа. Фейри. На ней скрещиваются взгляды и, в следующее мгновенье, выстрелы. Но в это следующее мгновение она уже не здесь — телекинезом в сторону себя рванула. Нет времени разбирать, что это за выстрелы, но в месте их схождения — взрыв, отбрасывающий и её, и духа хлада.
Из тумана выныривают головы. Бесчисленные змеиные головы, и каждая выдыхает в её направлении пламенные струи. Фейри скользят навстречу, не бегом, не лётом, а смещая свои воплощения усилием воли. Дух холода и льда ловит её взгляд, и в зале появляются первые снежинки. Грядёт буря.
Она смещается назад, соединяя в этом рывке буквально сразу несколько техник перемещения, от телекинеза до прямого искривления пространства. Даёт себе миг оглядеться. Альбуса и вортигонтов здесь нет. Или их «переместило» в другое место, или её «вырвало» из «размытости» именно сюда. Возможно, вырвал Орион. В его распоряжении столько различных инструментов...
Сосредоточиться. Мир из быстро идущего действа превращается в череду ходов, как в старых играх вроде шахмат. Ей не нравились шахматы, прежде всего потому, что их уже решили, как и многие модификации. Но играть иногда в такие игры было интересно — безо всяких подсказок, без предварительной подготовки, без имплантов и компа. Как сейчас. Единственная фигура против многих. Только у неё — способности множества фигур, жаль, что жизнь — одна. Сыграем же!
Она не Зел-Нага. Но у неё есть псионная сила и контроль над эссенцией — Ученик называл её «естественным» кандидатом в ряды Третьих. И у неё был ум и было время. Более чем достаточно. С избытком даже? Она побеждает. Как и раньше, она не сталкивается с испытанием умений, а первым и последним испытаньем воли остаётся то, когда квинтэссенцию Надежды заполучила. Этот бой — снова испытанье разума, привычное и всё равно странное — не такое, как у остальных. Для Джинни, единственной, для кого это было бы не смертью, а испытанием успешным, важен был бы не разум, а сила. Для Элизабет это и испытанием бы не стало — с её скоростью-то и телом! Сэм и Бета победили б мастерством. Но заочные шахматы с Орионом? Только для неё.
Химера, созданная соединением эссенции множества драконов, пала первой. Отравлена ядом, подобранным с третьей попытки. Фейри закончились вторыми: кого-то уничтожила ментальным ударами, кого-то сожгла псионическими молниями, а до чьей-то эссенции дотянулась при мимолётном прикосновении, предварительно ошеломив «конфундо» или «ступефаем». Ледяной... дух? Она не была уверена в точной принадлежности — существо демонстрировало способности как духов, так и элементалей — стал последним из-за скорости и реакции, не уступающей её. Поймала духа в ловушку заранее наложенных чар и разогрела до высокотемпературной плазмы — сложнее было плазму потом подхватить, удержать и остудить, чем в ловушку заманить.
Магия и псионика не принесли ответа, где вортигонты и Альбус, поэтому оставила покорёженный, оплавленный зал за спиной и полетела к накопителю. Когда-то давно она летала с помощью палочкового заклинания. Потом научилась псионике. Затем укрепила свои знания, научившись лететь смещением эссенции. Наконец — возрождение в снобличье. Даже зная, что это даёт способность к полёту, она не раскрыла её сразу. Требовалось... что-то? Принятие, должно быть? Принятие, которого не было у Энтони, Марка и Джу, но которое появилось у неё. Принятие изменений внутри самой себя.
Она больше не сдерживалась. Альбус сделал это — столкнул с реальностью, заставил увидеть настоящую себя. Псионическая сила связана не только с волей и структурой носителя, но и с «чистотой» разума. Чем меньше человек себя принимает, тем не слабее, а «грязнее» псионика. Она увидела себя со стороны, увидела свои настоящие возможности и притязания. Сказанное раньше вскользь во многих разговорах — она всё ещё не принимала до конца. Не обдумывала. Стать больше, чем просто человек, стать чем-то, что только сейчас открывается взгляду. Быть творцом — или Творцом? — вселенных. Без Игры, самой. Быть инженером реальностности лучше Модрон или Осси. Не ради превосходства, а потому, что однажды начав, она не остановится на малом. И тем чище будет псионика, а чистота псионики — это...
Орион ждал её. Он скрылся — в вещном мире. Вместо того, чтобы использовать смертоносную ловушку, вместо засад или обманок Охотник предпочёл встретиться лично — более лично, чем её тело с воплощением его. Он вышел навстречу в ноосфере — разум к разуму, и его псионная сущность горела тёмным пламенем, подвижная и подобная вычурному кристаллу. Чистая сущность — более чистая, чем у неё?
Он не ударил. Не потому, что Орион не способен на ментальные атаки. Сейчас он читался как никогда чётко — переплетение чувств и идей, рождённое не в материальном мире. Он читал её тоже. Тоже знал, сколько сражений превратились в игры разума для Эллы Мэйдж. Знал он и то, что она прошла, закалилась испытаньем воли. Бой, который он навязывал, был поединком не воль и разумов — сердец. Он выпустил нечто — не существо и не сущность, а овеществлённый закон, насколько имеет смысл говорить об «овеществленьи» в ноосфере.
Рывок наверх не сработал. Её и Ориона насильно зафиксировало на одном уровне. В мыслях (или теле?) Охотника читалось, что этот предмет-закон был ещё одной добычей от охоты на лучерождённых. Нечто, с помощью чего решались самые принципиальные противоречия, те конфликты, которые вредили Циклу и Деревьям, а не способствовали их продолжению и улучшению. Бывало, в лучах Велисо отражалось что-то не то, и появлялся не тот лучерождённый. Бывало, соединялись направления и идеи, которым нельзя было соединяться. Или в одном участке Леса встречались лучерождённые, которым друг от друга должно жить вдали. Тогда-то и применялся этот инструмент, взвешивающий не силу воли, не мощь интеллекта, но чистоту сердец. Тот, чьё сердце было чище, оставался жить. Другой же прекращал существовать, оказывался стёрт на уровне души.
Их противоречие повисло между ними. Она была Создателем и Хранителем, он же — Разрушителем, Убийцей. Не колеблясь, он бросил на реально-метафорические весы своё кредо. Воспоминания далёкого прошлого повисли между ними, формируя стройную картину.
Эоны эонов назад родился Орион, один из первых фейри, немногим младше, чем Моргана. Первое восстание Морганы, он сочувствовал ей — и наблюдал. Он ждал. Охотник всегда был терпелив. Смотрел, как первый бунт, как жажда полноценности, жажда признания, жажда проявить себя Морганы была не просто походя растоптана, но растоптана ценой жизни любимого Морганы. Он наблюдал, как вернулась она и приняла новое имя — имя Морриган, мстительницы и разрушительницы. Он счёл её деяния прекрасными. Он присоединился к Моргане, к Дикой её Охоте, желая не зреть разрушение, но сам его вершить.
Это было отвратительно. Противоестественно. Имей Элла доступ к ощущеньям тела — её бы вытошнило, несмотря на весь контроль. Ощутить, пережить сладость убийств и уничтожений от первого лица? Она поняла Ориона. Он не был садистом, нет. Его привлекали не чужие страдания; не азарт охоты и не миг победы вёл его. Его вело упоение распадом, прекращением и, в конце концов, уравнением всего и вся. Как и Морриган, он терпеть не мог бессмертных, он считал, что предназначение каждого существа — быть убитым, каждой вещи — быть разрушенной. И то, что вещи могли разрушаться, то, что они являлись хрупкими, — это было в его глазах доказательством того, что разрушиться они — должны. В своих глазах Орион был смиренным проводником, раскрывающим хрупкость бытия, заставляющим вещи выполнять своё главное предназначение — распадаться, прекращаться, быть переставать.
Орион не был таким мастером разрушения, как Морриган. Его не интересовали тонкие различия между разными формами и видами деструкции. Он не разделял любовь к последнему мигу существования вещей, объединявшую Морриган и её близкую подругу по имени Сирень. Он наслаждался эффективностью убийств. Смаковал не только конец, но и свою роль в нём — роль освободителя, роль демонстратора хрупкости миру. Там, где Моргана-Морриган выбирала прекрасное сочетание разрушений, точно картину рисовала, он предпочитал сделать единственный и завершающий удар. Поэтому Морриган доверяла ему больше всех — и поэтому же предпочитала, чтобы он охотился отдельно от неё. Специальная краска, особенное её орудие для самых сложных из задач!
