— Знаете что там? — гулко громыхнул прикладом по тяжелой стальной створке двери Хекстон — загляните. Вы и сами, небось такого в жизни не видели. Это стекло с выборочной пропускной способностью. Замедляет время. Как вы до такого додумались? Кто все это придумал? Машины, летающие от того, что гравитация сама отталкивает их и их надо наоборот притягивать к земле, чтоб не улетели. Самораскручивающиеся гироскопические генераторы. Электричество из воздуха. Планарная геометрия. Неофизика. Как такое может быть. Жаль, вы-то ничего не знаете — отчаявшись, махнул рукой полковник.
И он подошел к залитым в прозрачное, слегка зеленоватое стекло телам. У капсул пламя свечи было особенно медленным, текучим и словно бы жидким.
— Мне объясняли — поделился мнением Хекстон — что этот материал замедляет тахионы. Лари Хиг.
И полковник поднес свечу к намертво впаянному в стекло красивому женскому лицу. Детектив кивнул. В ее облике было что-то одновременно утонченное и дикое. Словно что-то атавистично-антично-древнее и интеллектуально-научное соединялось в этом словно бы спящем лице. Вертура вглядывался в эти черты — острые скулы и тонкий нос, собранные в тугой хвост светлые волосы и серо-голубая форменная рубаха машинной выделки с круглыми пуговицами и нашивкой на груди. Не было только нательного крестика. Детектив поднял голову, чтобы сличить черты полковника и пленницы. Да, определенно была какая-то неуловимая схожесть и одновременное отличие от жителей Мильды и иных городов, которых видел детектив. Но уловить это сходство и это отличие можно было, только глядя на этих двоих.
— Мы с ней учились. Пересекались на лекциях по кибернетике. Я провожал ее до дома. А потом ее зачислили в группу генерала Сабиры. Я вот все никак не могу понять, может это она за меня и попросила. Кто знал, что этот проект с их квантовыми воротами кончится всем этим.... Ничуть не изменилась за эти годы. Все такая как прежде... Не то что я... А это — вот Джон Бенсон. Наш программист — подошел к другой капсуле и представил полковник носатого, лопоухого юношу, тоже облаченного в светлую рубашку и широкие, из плотной ткани, форменные штаны.
— Алисия дала мне эти камни... Сказала закрепить их на стекле. Они заберут блоки, а я вернусь пешком. Потом они оживят их в замке.... Вставят там запасные мозги или что еще? Вы видели ту дрянь, которую они варят в своих шахтах? Люди вылупляются из личинок.... Черта с два им камни. Хиг и Бенсон уже мертвы. Ничего они от меня получат! — и он в сердцах забросил сверток, который вынул из кармана штанов в угол комнаты.
— Почему вы считаете, что они мертвы? — попытался приглядеться к чертам и понять, дышат пленники или нет, детектив.
— Потому что они лежат тут уже тридцать лет. Тридцать долбанных лет! Не двигаются и не дышат. И они ни на минуту не постарели. Все такие же, как и в тот день... Вот так вот! Где кнопка чтобы выключить эти машины? Где питание? Что это вообще такое, как оно работает? Ваш доктор — святой человек! Божий одуванчик. Любит оперу и сладкие конфетки. Он даже не знал о них! Не знал об этой комнате через дверь от его кабинета. А может и знал, но забыл, что они вообще есть! Если бы Дузмор не открыл эту стену, они бы тут и лежали тысячу лет, пока эта хибара не развалилась бы ко всем чертям.
— Я убил и Дузмора — признался детектив — пойдемте отсюда, тут трудно дышать.
— Туда ему и дорога. Если его вообще можно убить. Что это вообще такое? Комплексный организм. Вы называете их фанги. Черно-белые демоны. Вы знаете что это? Искусственный разум, извращенные люди, падшие ангелы, или что тут еще может быть? Ваша библиотека в замке... да в ваших науках черт ногу сломит. Чем вы до такого доехали? Голым мозгом по гравию? Генераторы. Замедляют время, потому что используют энергию времени. Энергию энтропии.
Хекстон вышел из комнаты, снова сел на подоконник и замолчал. Вертура подошел и присел около него. Полковник и детектив закурили. За их спинами с глухим щелчком закрылась прижатая невидимой пружиной скрывающая потайную комнату дверь.
* * *
Как только она почувствовала, как рука Вертуры выпала из ее ладони, Марису захлестнула какая-то дикая, необузданная злость.
— Ему же сказали стрелять! — хотелось закричать ей, но что-то другое взяло верх. Ей не хотелось подталкивать его, не хотелось устраивать истерик. Внимательно наблюдая за тем, как детектив подходит к страшному, виновному во всех ее бедах человеку, к этому воплощенному демону, она почувствовала, что главное сейчас промолчать. Дать Вертуре почувствовать жажду мести, чтобы он сам, по доброй воле, выхватил меч и принес ей эту еще одну кровавую жертву. И лучшее, что она могла сделать, это отойти от него подальше, чтобы он тоже почувствовал ее тоску и одиночество, пришел на зов и выполнил любую ее прихоть. Но получилось как-то совсем иначе. Двое печальных как усталые мохнатые страусы в зоологическом саду Гирты, мужчин завели какую-то нелепую и тоскливую беседу и совершенно не собирались убивать друг друга. Мариса хотелось хлопнуть шляпой по бедру и выкрикнуть 'Ну же!', но гордость взяла верх и она, развернувшись на каблуках, передернула плечами и пошла прочь. 'Пусть умрет со скуки без меня!' — с мстительной обидой подумала она и прошла по темному коридору за угол. Впереди темнела приоткрытая дверь палаты и, горько усмехнувшись, писательница заглянула в нее. Пронзительный лунный свет заливал комнату через арочное зарешеченное, как в тюрьме, окно под потолком просторной сводчатой комнаты. Черные ромбы лунной решетки расчертили пол. На казенных больничных кроватях лежали окоченевшие от холода, едва прикрытые тонкими и белыми, как похоронные, саваны одеялами тела. Осторожно приоткрыв дверь дулом револьвера, писательница зашла в комнату и села на ближайшую свободную кровать. Под матрасом скрипнули пружины, и Марисе стало по-настоящему одиноко, страшно и холодно. Внезапно она почувствовала себя снова той маленькой девочкой в приюте, в комнате с решетчатым окном и такими же рядами кроватей. С запирающейся овальной, какой запирают деревенские клозеты щеколдой, тумбочкой, где из всего ее добра была лишь сворованная с тележки глухого старьевщика драная книжка с картинками, библия, да подаренные каким-то мальчиком через забор огрызки карандашей.
Мариса легла на матрас, подтянула и вытянула усталые ноги, положила револьвер на грудь и прикрыла глаза.
Какое все-таки счастливое и беззаботное было раньше время.
Раз в неделю — в воскресенье, после службы, приезжали монахи и готовили суп с яйцами, свиным жиром и щавелем. Иногда приходили богатые и важные дамы. Приносили леденцы — разноцветные — синие, белые, желтые, красные, отлитые на палочках собачки, ягнята, кошечки. Цветы из бурого жженого сахара. Маленькие и сладкие конфетки-драже. Или огромные — величиной с ноготь большого пальца, засахаренные кислые ягоды клюквы.
А раз в году, перед Рождеством, приют посещал и сам Герцог Вильмонт Булле. Каждому воспитаннику полагался какой-нибудь подарок. Подарки выбирали воспитатели, и не дай Бог выбрать что-нибудь такое, про что Герцог не одобрит, скажет не нужно, и зачем детям дарят эту ерунду. Поэтому всем всегда дарили книги — Библию, псалтирь, Евангелие или молитвослов. Но для детей это все равно был праздник. Особенно подготовка к нему. Вначале, за два дня до приезда Герцога была стирка, потом сушка, а в день приезда веселый утренник и праздничная трапеза — картошка с приправленным перцем и лавровым листом, тушеным мясом, или что-то еще....
Марису захлестнула ненависть. Какая дрянь все эти ваша картошка с мясом и тмином и засахаренные клюквины. Слащавая ностальгия. Глупые воспоминания. Они все насмехались над ее наивными детскими стихами, над ее рисунками.... Таскали ее за косу, били ногами, зажав голову подушкой.... А потом, спустя много лет такие же как они, только большие важные и взрослые приходили к ней. 'Леди Гарро!', 'Леди Анна!', 'Дорогая, великолепная, сияющая!'. Если бы она знала заранее, как общество встретит ее блистательный талант, ее обворожительный взгляд и легкую, небрежную манеру письма и речи, пошла бы она замуж за этого вечного лейтенанта-рейтара. Того самого, который в первый раз в ее жизни, когда ей было уже почти шестнадцать, и все мальчишки показывали на нее пальцем и кривились от того, что она такая недотрога, принес ей куцый букетик выдранных на пустыре за сараем васильков? Если бы она знала, какой ее ждет успех, стала бы она вообще возиться с ними всеми? Нет, она бы выбрала герцога Ральфа Булле, графа Прицци. Или кого еще. Обворожительная и блистательная. Всемогущая Лунная Дева. А чем этот Вертура лучше того Гарро? От которого ей, как клеймо, досталась эта глупая и бестолковая фамилия? Ничем. Особенно тем, что сейчас он сидит где-то с каким-то незнакомым лысым типом, и совершенно не думает о ней. Как он посмел! И ее сердце снова захлестнули нахлынувшие ненависть и злоба.
Образы и обиды со скоростью света проносились перед ее внутренним взором. Гарро и все другие подобные ему, полиция Гирты, продажная, прогнившая вдоль и поперек, насмешки названной сестры, грубость, пренебрежение, унизительная публичная порка на рыночной площади, презрение, нищета, одиночество. Хелен, вот единственная подруга, которую отняли у нее. Так хотелось обнять ее узкие плечи, запустить пальцы в ее всегда остриженные чуть-чуть ниже плеч, растрепанные светлые волосы, поцеловать в тонкие, всегда сложенные в скромной смиренной улыбке губы..... Мариса почувствовала, что ей стало тепло, словно холод отступил, и она один за другим переставала чувствовать свои органы. Ей казалось, что Миц лежит рядом, укрывшись ее плащом, прижавшись щекой к щеке, дышит ей в лицо и греет ее теплом своего тела.....
* * *
— Ваша жена? Магнетизер? — внезапно как-то доверительно поинтересовался у Вертуры Хекстон. Казалось за те минуты, что они сидели тут на подоконнике рядом друг с другом, они почти что стали друзьями — или это ваш клирик? Вы пришли с ней парой.
— Почти. Я ни с кем не хожу парой — покачал головой детектив. Ему хотелось сказать 'у нее не все дома, хотя с ней не скучно', но постеснялся и промолчал.
— Да, с женщинами тут сложные отношения — размышляя, покачал головой полковник — все на месте но что-то не так.
— Кстати, а где она? — выбивая из трубки угли на подоконник и глядя, как, в атмосфере царящего вокруг абсолютного холода, они особенно быстро тухнут, и рассыпаются в прах, поинтересовался Вертура.
— А черт ее знает — пожал плечами Хекстон — куда-то ушла. Пойдемте, поищем, я тут сам плутал, тут раз, два и потеряться можно...
Они встали и молча пошли по коридору. Детектив в кирасе с оплечьями и набедренниками. В длиннополой мантии и заколотом для тепла двумя заколками у шеи и на груди плаще. Широких хлопковых штанах и рубахе-кину с широкими рукавами подвязанными на запястьях для боя. И человек из совершенно иного мира. В старой, отороченной по воротнику куцым выцветшем мехом, короткой форменной куртке надетой на заправленную в широкие, из твердой березентовой ткани, такие же старые и обношенные форменные штаны, запашную холщевую рубаху без пуговиц. У детектива висел на поясе в ножнах короткий меч, а у полковника на широком ремне через плечо грозное, автоматическое, начиненное сложной электроникой — от лазерного целеуказателя до фонаря и телеметрического прицела, совершенно бесполезное в этом ледяном безвременье ружье. Один курил трубку, другой по привычке вертел табак с бумагой в папиросы. И только башмаки у обоих были примерно одного фасона. Старые вытертые ботинки на шнуровке с округлыми носами и высоким голенищем, какие можно купить в магазинчике у фактории Архипелага у детектива и тяжелые кирзовые берцы неизвестной, канувшей в бесконечности пространства и времени армии у полковника.
— Вот — достал из нагрудного кармана и продемонстрировал детективу какую-то глянцевую карточку Хекстон. Приглядевшись в темноте, детектив с трудом различил на ней образ какой-то темноволосой женщины.
— Жена? — без особого энтузиазма поинтересовался Вертура.
— Шутник! — примирительно рассмеялся Хекстон — это у вас тут в пятнадцать лет за столетних и наоборот, это нормально. Дочка....
— Вы низкий и жалкий человек — начиная сердиться, заявил ему детектив — и при этом мразь, лицемер и трус.
— Это еще почему? — остановился озадаченный этим внезапным заявлением Хекстон.
— Это потому что когда вы боитесь того, чего не понимаете, вы миленький и добренький, лижите зад, ищите друзей. Когда вам страшно вы бежите к Боженьке. А когда нет, вы бьете старика. Потому что, по вашему вонючему мнению, он сволочь. Ничего святого кроме собственной дряни в голове и дури. Дерьмо вы кошачье. Вот вы что. Вы и вся ваша гнилая порода. Ясно вы кто? Еще вопросы?
Полковник сжал было кулак, но сдержался и сник. Удержался от дальнейших рассуждений и устыдившийся собственной вспышки гнева Вертура. Дальше они шли молча. Они обошли этаж по кругу, но Марису так и не нашли. Не сговариваясь, начали дергать двери палат по обе стороны коридора.
— Чертов фонарь... — первым заговорил полковник — у вас же есть, которые работают даже в вашем искажении? Какие-то химические или биологические вроде. Из чего их тут делают? Заперлась она что-ли? Сильно вы ее обидели, раз даже в такой дыре сбежала...
Он еще раз щелкнул кнопкой своего напрочь отказывающего работать фонаря и сокрушенно закачал головой.
Вертура подошел к очередной двери и толкнул ее. Та не поддалась, но ему показалось, что это не засов. Никакому сумасшедшему не придет в голову ставить запоры изнутри палаты лечебницы для умалишенных.
— Помогите мне! — позвал он, навалился плечом. Через несколько секунд они с полковником, кряхтя, освободили задвинутый целым рядом казенных железных кроватей проход.
— Бе!.... — только и выругался полковник.
— Хо! — воскликнул Вертура.
И они налегли еще сильнее. С грохотом ворвались в заставленную кроватями с трупами больных комнату и в ужасе замерли перед стоящем посредине ложем. На нем, обняв мертвое окоченевшее тело какой-то лохматой тощей и уродливой старухи, лежала бледная от холода Мариса. Белая, сморщенная ладонь умершей обнимала писательницу за плечо, нога сладострастно закинута на бедро, а из-под грязной рубахи проглядывает синеватая, окоченевшая от холода кожа. Обе неподвижно лежали лицо к лицу, щека к щеке и оцепеневший от ужаса Вертура испугался, что Мариса замерзла насмерть на этом холоде.
Хекстон первым прыгнул вперед и выхватил живую писательницу из объятий мертвой. Он легко вскинул ее на руки и приложил к губам ухо.
— Дышит? — с надеждой в глоссе растерянно прошептал Вертура.
— Слабо... — силясь прислушаться, закивал полковник. Детектив тоже напряг слух, но вместо ожидаемого дыхания, его ушей коснулся словно какой-то далекий и тоскливый, едва различимый на уровне подсознания похожий одновременно на многоголосый плач и нестройное пение вой.
— Господи помилуй меня грешника! — угадав, что сейчас произойдет, взмолился он, выхватывая меч из ножен. Хекстон недоуменно вздрогнул и испуганно покосился на Вертуру. Он хотел сказать что-то, как внезапный зловещий, наполнивший темные палаты и коридоры шум заставил его прислушаться и в нерешительности попятиться прочь.
