Народы Синьцзяна с каждым годом всё более тяготились зависимостью от Китая. Отдалённые вести оттуда только увеличивали разброд и недоверие к провинциальным властям. Шептались втихомолку, что люди Китая поднялись на безнравственных чиновников и добиваются праведной жизни. Распостранялись небылицы о приказах и законах, изданных гоминдановским правительством. Ожидали перемен, но власти провинции из полного забвения Китайского Туркестана правительством Китая сделали вывод, что провинция недосягаема для контроля из центра. Генерал-губернатор Синьцзяна — ду-ту Янь Цзэ-Синь и правители уездных городов — амбани — совершенно распоясались, вели себя безбоязненно, творили, что придёт им на ум. Поборы, беззакония, грабёж, убийства. Амбань Хотана Мо по распоряжению ду-ту убил ставшего слишком популярным правителя Кашгара — его захватили вместе с его семьёй, одели в парадный мундир и изрешетили пулями. Затем сфотографировались рядом с убитым. Его имущество Мо разделил между собой и своими солдатами. Семью убитого амбаня Ти-Тая — его многочисленных жён и детей — обобрали до нитки и выгнали из дома.
Ду-ту обьявил, что благодарный народ желает поставить ему памятник. Со всего населения собрали чрезвычайный налог — "на памятник ду-ту". Памятник действительно отлили из бронзы, эполеты и ордена — позолотили, поставили перед резиденцией ду-ту в Урумчи. Оставшиеся деньги от сбора Янь хотел вывезти к себе на родину в Китай, но первый караван из трёх десятков арб, груженных серебром, захватили власти соседней провинции — Ганьсу. После этого стало понятно, что награбленное увезти через соседние китайские провинции не получится. Ду-ту загрустил и стал дружить с британским консулом.
Больше всего эти правящие от имени иллюзорной власти бандиты боялись, что центральное правительство всё-таки пришлёт проверяющих и в каждом приезжем видели тайного ревизора. Ехать в Синьцзян в те годы было опасно, официальные документы, которые получали в китайском посольстве иностранцы для посещения Синьцзяна, в глазах синьцзянских властей служили доказательством шпионажа на центральное правительство. В 1924 в восточном Туркестане был убит американский путешественник Свенсон. Никаких обьяснений по поводу его смерти власти Синьцзяна не дали.
А между тем в Синцзян, исторически более связанный караванными тропами с севером, нежели с востоком, приходили с севера ещё более волнующие вести, чем из Китая. Все хорошие товары — шерсть и кожу, традиционно закупавшуюся русскими купцами по привычке именовали "русскими". Хороших лошадей и верблюдов тоже называли "русскими". И все новинки и диковины, вроде патефонов или литографий, попадающих разнообразными путями в Синдзян, тоже по привычке считали "русскими". Нового, обнадёживающего по-прежнему ждали из России и с волнением ловили все слухи с севера. Для людей, всё более отчаявшихся от безудержного насилия утерявших всякое чувство меры провинциальных властей, вести из-за северных гор казались провозвестниками освобождения. Рассказывали о "улан-цириках", "красных всадниках", которые повсюду на севере бьют и гонят богачей и угнетателей. Говорили, что в Монголии сто тысяч красных войск ждут только сигнала, чтобы пойти на помощь народу в Китае. Говорили, что по тайным тропам придут в Синцзян посланцы с Севера, чтобы подать сигнал к восстанию.
Калмыцкие, киргизские, казахские аилы, дунгане Кашмира и Хотана, тибетцы и ойроты — все волновались и ждали обещанного прихода "красных вестников", чтобы разом подняться на поработителей. В такой необычной атмосфере беззакония, произвола, бессилия власти и народного возмущения в декабре 1925 года в Хотан прибыла американская экспедиция, организованная эмигрантом из России, известным теософом и филантропом Николаем Константиновичем Рерихом. Перед караваном, медленно входящим в узкие улочки старинного города, маленький китайчонок гордо вёз знамя экспедиции. Красный всадник на красном коне трубил в изогнутую раковину. Поверх рисунка был начертан единственный иероглиф. "Ло" — по-китайски "набат".
Позже в Соединённых Штатах вышла книга "Путешествие по Гималаям и Алтаю" — своеобразный отчёт о поездке, написанный Рерихом с обширным привлечением дневниковых записей. Николай Константинович надеялся таким образом опровергнуть утверждения, что он с самого начала планировал вмешательство во внутренние дела Китая. Предисловие к первому североамериканскому изданию было даже целиком посвящено описанию тех "случайностей, волей которых наша мирная группа оказалась в самом центре бурных и увы, кровопролитных событий".
Первой в цепи "непреднамеренных, но далеко проникающих за горизонт... мира" случайностей стало присутствие в экспедиции "малыша Хо" — знаменитого китайского революционера Яна И, или "Янь-Цзы", — "мудреца Яна". "Малыш Хо попал в состав нашей экспедиции случайно", — писал Николай Константинович, — "мы, конечно, не намеревались вести с собой прислугу из Европы, но когда я был с Е.И.Рерих в Лондоне, советский консул упросил меня принять участие в судьбе этого мужественного китайского юноши". К консулу Рерихи обращались для получения виз на пересечение советско-китайской границы, а Ян И скрывался в тот момент от британской полиции. Его жизни угрожала серьёзная опасность, контакты консульства тщательно отслеживались агентами Скотланд-ярда, поэтому помощь со стороны Рерихов могла быть неоценимой. Справедливости ради надо сказать, что влезать в "шпионские игры" у американского теософа никакого желания не было. Консул Бородин отчаялся подыскать аргументы, способные убедить Николая Константиновича хотя бы минимально посодействовать покинуть Соединённое Королевство "красному шпиону", но сам Ян, присутствовавший при разговоре, вмешался и убедил Рериха. Правда, не сразу. Рериху понадобилось время и небольшое собственное расследование, чтобы поверить в реальность того, что рассказал ему Ян. "Никогда я не обольщался до конца", — писал Рерих, — "изысканным лоском лондонского высшего общества, но поверить в то, что эти холёные, энергические леди, со знанием дела обсуждающие либеральные вопросы экономики и не без остроумия высказывающиеся по сложным философским проблемам — эти прекрасные женщины, само воплощение цивилизованности и европейской культуры — могут с ажиотажем раскупать омерзительные китайские зелья, всё достоинство которых состояло лишь в том, что их готовили из живых людей — нет, такая мысль далеко не сразу смогла угнездиться в моей голове. Но когда по моей просьбе Е.И. с осторожностью подняла тему этих "лекарств" в женском кругу салона одной известной особы — оснований для сомнения больше не могло быть. Мне не оставалось ничего другого, как пожать мужественную руку человека, который разоблачил эту ужасную торговлю, спас десятки жизней, причём жизней детей, а за этот подвиг подвергся гонениям и нешуточной угрозе своей жизни. Я с радостью принял на себя обязательство помочь покинуть маленькому китайцу столицу Великобритании, но сразу предупредил, что сам могу очень немногое, потому что никогда тайным уловкам не обучался. Но мне пришлось ещё не раз удивляться актёрским талантам этого экстраординарного китайского юноши. Вопрос с отъездом Хо был решён вообще без вмешательства советского консульства, а даже как бы наперекор ему. В последние дни нашего пребывания в Лондоне к нам приблизился один восточный джентельмен и стал просить за своего родственника, какого-то племянника киргизского бека, мечтающего вернуться домой и согласного потому отправиться с нашей экспедицией. У юноши оказались хорошие рекомендации из Гарварда, но я колебался, так как не хотел вмешиваться в политику — явственно проступавшую из-под просьбы о репатриации юного киргизского вельможи. Даже когда он явился ко мне в предпоследний день, я не сразу узнал Хо, пока он сам мне не признался. Оказывается, всё то время, что полиция Лондона его упорно разыскивала по коммунистическим трущобам, Хо проводил время среди золотой молодёжи, прикрытый славой эмигранта от Советов. С такими документами он легко присоединился к нашей экспедиции, и если не драма в Бомбее, мог свободно бы доехать до Синцзяна."
Много позже, уже после смерти Н.К. Рериха, были опубликованы — по его завещанию, те отрывки из его дневников, которые он полагал важными, но не стал включать в издаваемые в 30-х и 40-х книги. Одна из дневниковых записей самому Рериху была весьма дорога: он особо отметил её в своих дневниках и не раз позже возращался к мыслям, которые у него вызывали эти строки. В этом отрывке воспоминаний о событиях в Синцзяне сохранён разговор, якобы состоявшийся между Николаем Константиновичем и Чрезвычайным эмиссаром Высшего Совета Советской Федерации Павлом Остаповичем Красницким, прибывшим в Урумчи вместе с частями Красной Армии.
Советский эмиссар оказался в Урумчи практически одновременно со вступлением в столицу Синцзяна отрядов народного ополчения из Хотана и Карашара, с которыми следовала и экспедиция Рерихов, ставшая невольной и неожиданной причиной народного восстания.
Кроме дневника Рериха, сам факт длительного разговора между ним и советским представителем ничем не подкреплён; напротив, есть немало доказательств тому, что захлестнувший Красницкого поток обращений, жалоб, требований, неотложных дел и тревожных событий, когда — по воспоминаниям консула Федерации в Урумчи Быстрова, бывало, всадники с факелами в третьем часу ночи влетали на подворье и снова приходилось куда-то скакать — нет, в такой запарке никак Красницкий не мог уделить Рерихам больше времени, чем краткое их приветствие при встрече их каравана. Но с другой стороны, очень уж непривычны для всего умственного настроя, всего характера мысли Николая Константиновича те мысли, что изложены были в этом диалоге. Никак не мог он их придумать! Да и упоминания о парижских годах жизни советского посланника соответствуют действительности.
Некоторые из биографов Рериха обходят вопрос о достоверности такой встречи, некоторые соглашаются с гипотезой одного из индийских исследователей жизненного пути Николая Константиновича, что встречей была названа совместная поездка по каким-то делам Рерихов под Урумчи, притом что и Красницкий тоже отправлялся в ту же сторону по своей необходимости и разговор произошёл в дороге. Китайский историк Ши Цань полагает, что Рерихом в качестве разговорной речи поданы собственные рассуждения по поводу участия в "хотанских событиях". По другому рассуждает один из известных советских биографов Рерихов, Ляпин: "По-видимому, Николай Константинович в круговерти хаоса, происходившего в Урумчи несколько потерялся — беседа, которая, по его словам, относится к первым дням его пребывания в городе, скорее всего была позже и авторство её Рерих Красницкому лишь приписал. В действительности этот разговор состоялся с кем-то другим, но перемешанная впечатлениями память сложила воедино волнующий момент вступления в Урумчи и приветствий экспедиции Рерихов народом и советскими делегатами и более позднюю, но глубоко запавшую в душу Николаю Константиновичу беседу." Версия Ляпина изящна, но недостоверна — как раз из-за множества тех подробностей, которые связаны именно с пребыванием Красницкого во Франции и никак не могут быть сообщены в частной беседе никем, кроме самого Павла Остаповича. Так что остаётся признать, что разговор состоялся, но как собеседники сумели выкроить на него время — остаётся загадкой.
" ... — Вы, Николай Константинович, напрасно на Хо жалуетесь. — говорил Красницкий. — Он ведь, если поближе рассудить, ваше честное имя спас. Вы всё пеняете, что он вашим именем "Революцию учинил". А ведь прежде того сколько вы разговоров вели — да каких ещё! С ламами, сами рассказываете — о единстве Запада и Востока, с простым людом — о начале новой эры, о времени справедливости и общинного порядка. Вот скажите — неужели вы не замечали, в какой тяготе здесь народ живёт? С какой надеждой выспрашивают всякого нового человека — не случилось ли где облегчения народному гнёту? С каким восторгом принимают любой рассказ о совершении справедливости и воздаяния за преступления? И вы всё ещё думаете, что несчастный князь затоптанного английскими наймитами Ладакха к вам приходил просто пожаловаться? Что просто так ламы Малого Тибета вам чуть ли не богословское испытание устроили, а потом открыли для вас самые тайные свои хранилища — а ведь не бывало такого за всё время, что стоят монастыри? И что за танку* вам подарили ламы при расставании — думаете, без намёка?
________
* — танка — вид традиционной религиозной тибетской живописи. Обычно имеет вид вертикального штандарта. Именно с этой танкой-знаменем, с изображённым на штандарте "красным вестником", экспедиция Рерихов вьехала в Хотан.
Да ладахкцы прямо сказали — ждём вас! Вы ж всем говорили, что из России, что вы русский — а про Америку тут никто и не слышал, да и не спрашивал, ведь так? Вы, всем своим строем разговора, здешнему люду представлялись кем? Да долгожданным вестником! Мол, настало время, пришёл конец угнетению, будет по всей земле справедливое житьё. Вас спрашивают — так ли? А вы в ответ что? Так и говорите: новое время настало-де, всей земле по новому, по справедливым законам жить. Ведь так? А потом смотрите: пришли вы в Синцзян, власти вас боятся, народ совета требует — что делать? А вы сели и ждёте — когда, мол, амбань хотанский вам разрешение на проезд даст! Тот-то, бандюга, сначала спрятался и трясся — думал, сейчас-то с него за все злодеяния грозный "красный всадник" спросит! Бегал от вас, помните? А потом видит — ничего вы не делаете, а перед ним — экое диво — робеете! Ну и решил — "красные" его, несгибаемого Мо, боятся, и стал над вами глумиться. Сначала потихоньку, по мелкому пакостить, а потом уже разошёлся. Да он бы вас сгубил бы, никуда из Хотана не выпустил. Ваши письма не то, что до почты — до первого верстового столба не доезжали! Если бы не Хо и его ладахские парни — и убийцу бы подослали. А так заперли вас в городе и ждали, пока вы совсем в отчаяние не впадёте — а потом можно брать человека голыми руками! Не первый бы раз такое учинили китайские бандиты.
Но вот Хо не дал. Сначала не позволил китайской страже ладахцев, с вами пришедших, обижать. Потом с горожанами вместе выгнал посланца амбаня, который вломился к вам и собирался обыск учинять, отбирать оружие. Вот скажите, пожалуйста, Николай Константинович, вы ведь знали, что нет никакого права у китайского градоначальника оружие у вас реквизировать, обыск вести. С чего вы решили сами навстречу ему пойти и отправить ему оружие экспедиции? Вы же знали, что он — бандит, и все ваши знаки уважения для него — только повод дальше над вами поиздеваться! Неужто не стыдно вам уважение такому человеку высказывать?
Я в запальчивости ответствовал, что даже если насчёт моих слов он прав, всё равно цивилизованного человека должна прежде всего отличать культура поведения. А культурный человек не должен вмешиваться во внутренние дела другого народа и выказывать неуважение его властям, пусть даже совсем худым и никуда не годным.
Павел Остапович пожал плечами и спросил: — Вот почему, когда дело доходит до отношений с властью, люди, вам подобные, Николай Константинович, первым делом про уважение к правительству говорят. А об уважении к собственным правам, к своему человеческому достоинству — мерилу культурности человека! — вспоминают как бы не в третью очередь! Не хотите вы признавать, что Хо вам жизнь спас — ладно. Но почему вы не желаете признать за ним защиту вашего достоинства — вот что мне непонятно и неприятно.
