Город во всех смыслах не успевал переварить такое нашествие отчаявшихся: ни предоставить даже самую низкую работу, ни дать любое, пусть самое гнусное пристанище, ни охватить всё бедствующее скопище благотворительностью. И пролетарские организации не могли развернуть в столь гигантских масштабах взаимопомощь и пропаганду: находники пребывали в самом диком нравственном и культурном состоянии.
Призыв в действующую армию для исключённой из обычного человечьего существования голытьбы выглядел хоть малой надеждой, просветом в безысходном их состоянии, твёрдом залогом пропитания, сколь-нибудь честного обращения — в противовес постоянно терпимым издевательствам и обманам. А также будил во вчерашних крестьянах некое уважение к себе, раздувал заглохшее патриотическое чувство. "Не тварь какая, солдат расейский, родины оборонитель!"
Предвоенные два-три года сорвали с места и погнали в город людей отнюдь не лёгких на подьём, далеко не лентяев и гуляк. Выкорчевало и в самую беспросветную нужду окунуло самый что ни на есть корень крестьянский — мужиков упорных, до конца горбившихся на своей полоске. Потому — особо болезненно мучавшихся своей ничтожностью, "пропащестью". Военная же служба — и гарантированный заработок, и занятие "правильное", "мужское". Не зазорное, напротив взявшей за глотку нищеты и убогости.
Не деревня, а городские окраины стали основным источником рекрутирования новобранцев. Первые месяцы призыва мобилизационные пункты питались почти исключительно добровольцами: потому боевой дух на первых порах был высок.
Офицерский состав также образовывался преимущественно добровольцами из образованных городских классов. Между солдатами и командирами наблюдалось заметное сходство в побуждениях и стремлениях. Русская армия первого периода Мировой войны была вполне устойчива и сражалась твёрдо.
Однако полагать патриотизм и добровольность бесконечными не было никаких оснований: поэтому с самого начала русское командование не могло себе позволить "не считать серую скотинку". Не имея представлявшимися бескрайними резервов, ставку российский генштаб делал на тактику и технику. Тактику давало применение в широких масштабах кавалерии. Техника же должна была обеспечить ей преимущество над вражеской кавалерией.
Кавалерию пускали в дело широко: не берегли от всяческих неожиданностей, но и совсем без оглядки в бой в бой не бросали. "Модлинская катастрофа"* сильно уменьшила значение конных масс в глазах верховного командования. Выяснилось, что подвижности кавалерийских частей недостаточно, чтобы оторваться от преследования, даже если преследование ведёт пехота. Решающая роль в современной войне принадлежит артиллерии: её огонь не только определял господство на поле боя, но и маневр. Немецкая артиллерия организовала "преследование огнём": русская Первая Ударная, будучи втянутой в ближний бой с пехотными частями германцев, не смогла отойти под обстрелом по дорогам, была вынуждена передвигаться лесными тропами, теряя обоз и тяжёлое вооружение.
_____________
* — Поражение Первой Ударной русской армии в боях на южной границе Восточной Пруссии. После первоначального успеха и довольно длительного продвижения в оперативной пустоте русская стратегическая кавалерия "внезапно и на большом протяжении" натолкнулась на немецкие резервы, а также на спешно переброшенные с Западного фронта части.
Во второй период войны рост артиллерии потребовал наличия грамотного рядового состава: для этого пришлось набирать в армию кадровых рабочих, а также увеличивать программы первоначальной школьной подготовки. Школа оказалась не менее важной для войны, чем военное производство. В действующей армии взялись за ликвидацию неграмотности: успешных грамотеев поощряли всячески. Давали отпуск домой, назначали на унтер-офицерские должности. В первую очередь предоставляли возможность пойти на офицерские курсы.
С грамотностью в войска занесло вольнодумство: а рабочие-металлисты принесли с собой опыт стачек и большевистскую организацию. Бывшие босяки, выжившие в окопах, споро перенимали всякую науку — война стряхнула одурь с мозгов.
Солдатские комитеты — ещё от царской армии унаследованные, в революцию 1905-го, под дудку офицеров, пытались соперничать с Советами. Почти забытые, оставшиеся лишь для "галочки" — в 1915-м воспрянули. Открывшиеся к политическому просвещению солдаты в комитетах приобщались к риторике "официальной оппозиции" — меньшевиков и эсеров. Рост самосознания снижал недовольство своим положением, солдаты, впервые представившие себя со стороны, гордились высокопарными эпитетами, даваемыми им "ура-патриотической" агитацией.
Нелегальные политические организации первоначально соперничали за власть над комитетами, большевистские "ячейки" и белые "центры" прорастали параллельно подьёму комитетской активности. Почти целый год — с лета 1915-го по май 1916-го — комитеты поддерживали в войсках надежду на победу, придавая армии устойчивость. С конца мая 1916-го, с разгона 2-го всероссийского собрания солдатских комитетов, их деятельность затухает, а политическое главенство в армии безраздельно переходит к нелегальным формам организации.
За всё время военных действий призыв в действующую армию охватил чуть более шести миллионов: меньшая нагрузка на транспорт способствовала, в том числе, и уменьшению санитарных потерь. К концу боевых действий медицинская служба была одной из наиболее чётко и отлаженно работающих частей армии: и соответственно, одной из наиболее большевизированных.
Потери России в войне, тем не менее, были громадны — погибшие и безнадёжно искалеченные превысили числом один миллион. Особо тяжело пришлось средним городским слоям — заметная часть молодёжи подалась в добровольцы и потому среди выпускников гимназий недоставало подчас половины одноклассников.
Деревня и рабочие слободы потеряли меньше — но здесь распределялась убыль весьма неравномерно. Отсрочка по призыву могла предоставляться в связи с хозяйственной деятельностью — оттого почти все "самостоятельные хозяева", что в городе, что в деревне, от войны успешно уклонялись.
Полного коллапса товарного производства, знакомого нам по последним годам Империи, в Республике не случилось. Но контраст между роскошью правящего класса и существованием низов был разве что не ещё заметнее, чем роскошь балов царского Петергофа в сравнении с голодухой Нарвской стороны.
Вседозволенность военного состояния дала невиданный простор экономическим махинациям: из ассигнованных из бюджета десяти рублей на гражданские расходы — потреблялась копейка! Остальное уходило в бездонные карманы, причём, даже не особо скрывая.
В военной сфере царил патриотизм — здесь крали лишь девять десятых от бюджета. Правящие классы рубили сук, на котором сидели: при подобном размахе воровства государственная машина прекращала работать. В том числе и воевать.
Останов правительственного аппарата и ширящаяся анархия закономерно обращали любые, сколь мало-мальски пользующиеся поддержкой организации в распоряжающиеся органы. Чем большую долю населения охватывала любая гражданская инициатива, тем большую власть она обретала.
В отличие от царской России, где при полной бездеятельности низов, крах правительственного управления случился вдруг, в Российской республике задолго до окончательного переворота Советы перехватили бразды правления. Благодаря этому, гражданская война, в нашей истории разразившаяся обвально, в Республике тлела затаённо ещё задолго до июньских событий. И вырвавшись наружу, полыхнула там, где загодя были уже скоплены запасы горючих материалов. А не пошла по стране, как степной пожар.
Ограниченный район боевых событий внутренней войны намного сократил её жертвы: чуть ли не в десять раз, если сравнить с событиями привычной нам истории.
Вкупе с меньшими потерями в мировой войне и меньшим размахом эмиграции убыль населения не приобрела катастрофического характера. А значит, и не случилось подобного знакомому нам массового шока от столь поражающей сознание всякого человека гетакомбы, каким оказалась Первая мировая для России в нашей истории. Федерация не знала военного угара, столь привычного нам по образу раннего СССР.
По сравнению с известной историей, намного — почти в два раза! — меньшие людские потери России в Мировой войне обеспечены ещё и намного большими потерями союзников России на Восточном фронте.
Во-первых, в первый период войны русская армия сражалась, поддерживая армию польскую — главные сражения начального этапа войны на Востоке произошли между войсками кайзера и армией Польской Республики. В них польская сторона потеряла безвозвратно более чем триста тысяч человек — а в целом, за всю войну, поляков погибло только в окопах более полумиллиона человек. (Если доверять данным польских историков.)
Польские войска и чехословацкие добровольцы вынесли на своём горбу тяжесть первого, самого тяжёлого натиска рейхсвера. В дальнейшем кайзеровская Германия уже не смогла выделять для борьбы на Востоке значимые силы вплоть до середины шестнадцатого года.
Наибольшие потери русской армии падают как раз на злосчастный Шестнадцатый, когда сложились воедино предательство западных союзников России и саботаж монархистов внутри страны. Именно после поражений лета-осени 1916 года широкие масштабы приобретает дезертирство в самых разнообразных формах. Военная истерия, не достигнув пика, стремительно спадает, ей на смену идёт огульное очернение правительства и требования "твёрдой руки" — всё равно какой, пусть даже руки оккупантов! Российская республика лета 1917-го уже вполне созрела для выхода из войны, сепаратный мир с Германией не способен пробудить патриотические чувства, уснувшие глубоким сном. *
_________
* — К слову, о патриотизме. В нашей истории одним из главных лозунгов белой пропаганды была "продажа (большевиками свободы) России кровавому кайзеру". Ну и соответственно ,"верность союзническому долгу"(белого движения) и "война до победы". Что забавно, после разгрома рейда генерала Корнилова, шедшего с этими лозунгами, остатки его "героического Ледового похода" укрылись под крылышком... оккупационных немецких войск.
А в сто тридцатом номере печатного органа больших любителей "хруста французской булки" — небезысвестного "Мемориала", приводятся слова матерого белогвардейца об отношении "патриотов и рыцарей Белой Идеи" к будущему России. "...Многие из нас были солидарны... с тем, что Россия должна перестать быть, разделённая между Германцами и Японцами." Вот так, имена будущих благодетелей "разделённой России" — с большой буквы. Вот оно — высшее выражение патриотизма, предельное состояние правящего класса, утратившего власть и потому готового ради возвращения власти отдать свой народ тому, кто сможет его взнуздать — к вящему благу "патриотической общественности".
Вне интересов высшего, эксплуататорского меньшинства, вне прямой и недвусмысленной пользы для совокупного национального капиталиста — патриотизма нет. И всякая пропаганда национализма, каким бы романтическим флером её не одевай — всегда и исключительно есть защита эксплуататорского меньшинства, пусть даже противопоставленного иному такому же эксплуататорскому меньшинству, например, большей, угнетающей, имперской нации.
Поэтому и именно поэтому никакого "национального", "патриотического", "отечественного социализма" — нет и не может быть. Всё это — лишь обрамление интересов крупной и крупнейшей части капитала национального, пусть выраженного через образы и понятия, близкие к полупролетарским массам, через обещания и соглашения между этим крупнейшим капиталом нации и разнообразными формами "собственника рабочей силы" — то бишь пролетариата.
"Национал-социализм", вне зависимости от его конкретного исторического воплощения — сталинизма, гитлеризма, маоизма — всегда есть соглашение, уступка, реформа буржуазного права, привилегия, данная пролетариату в обмен на поддержку той или иной формы безраздельного господства крупнейшего синдицированного капитала.
Национал-социализм есть крайнее и крайне агрессивное состояние реформизма, раскола пролетариата правящих наций и внутри правящих наций. "Даруя" отдельным видам работы, выделнной из единого общественного производства, привилегии, национал-социализм создаёт и поддерживает острую и бескомпромиссную конкуренцию между привилегированными и не-привилигированными отрядами пролетариата.
Причём национал-социализм провоцирует конкуренцию в таком виде, когда она есть уже открытое насилие и порабощение — порабощение эксплуатируемого большинства. Насилие над бесправным большинством, осуществляемое частью подкупленного, привилегированного, выделенного по каким-либо своим критериям — отнюдь не неизменным — также эксплуатируемого слоя. Но уже меньшинства его, выделенного по национальному, или партийному или ещё какой случайному по отношению к общественному разделению труда признаку.
А потому национал-социализм и не может быть предсказан заранее во всех возможных ему формах, потому что количество случайных, отдельных, особенных отношений в обществе ничем не ограничено. И любое может стать по воле Великого Рандома ещё одним основанием пирамиды "Великого Дела" и "Неразрывного единства". Национал-социализм — как грипп. Мутирует бесконечно и способен многократно поражать людей со слабым иммунитетом.
Единственной окончательной формой вакцины от заражения вирусом национал-социализма служит лишь полное и окончательное неприятие любых и всяких форм отчуждения человека от человека. То есть последовательный и ортодоксальный коммунизм.
Шовинистическая агитация в нашей истории играла роль идеологического оружия, но к реальным действиям белых никакого отношения не имела. В то же время, позволяя дурить головы запутавшимся мальчишкам-кадетам и гимназистам. Сколько их бестолку сложили свои головы за "долг перед западными друзьями свободной России" — разве посчитаешь?
В том варианте истории, который я изображаю, патриотическая риторика развенчана уже задолго до начала гражданской войны, потому применить её в целях идеологической обработки белые не смогли. Что, в свою очередь, не в малой степени сузило их поддержку — ведь никакой другой общенациональной мыслью, кроме патриотической, контрреволюция не обладает. Из-за чего белое движение в Российской республике имело характер выступлений сепаратистов — и не затронуло большую часть центральных областей России.
Действительное различие между нашей, реальной СССР и выдуманной Советской Федерацией огромно. Разная историческая судьба совершенно по-разному отражается в сознании людей, в их стремлениях, убеждениях, действиях.
В первую очередь следует помнить: Советский Союз прошёл через социальную катастрофу Гражданской войны. Период полного разрушения всех социальных связей, время абсолютной неопределённости в жизни каждого человека, лишений и страданий, которые выглядели неостановимыми ничем и несопоставимыми со способностью человека терпеть и порождали лишь отчаянье.
Для советских граждан в 20-е — 30-е годы прошлого века главным достоянием Советского Союза было установление надёжного существования, исключение из жизни самых крайних, самых безумных форм асоциального поведения. Твёрдый порядок выглядел единственно верной гарантией спокойной личной жизни каждого человека. После ужасов Гражданской — единственной опорой уверенности в завтрашнем дне. Был именно тем, чего желали, чего добивались самые широкие, широчайшие массы населения. Сталинский СССР в тридцатые был именно таков — потому что именно таким его создала огромная сила совокупного общественного интереса. И другим, после Гражданской, Советскому Союзу было стать практически невозможно.
