Лето 2030.
За два дня Андрес перекинулся с гидом всего несколькими словами. Смятение юноши уменьшилось настолько, что он уже чувствовал, что в разговоре с Аирной сможет держать себя в руках. Детские фантазии и мечты о "звёздных людях", вызывавшие в нём семь лет назад нестерпимое волнение, вырвались из-под спуда обыденности и на два дня Андрес снова почувствовал себя тем одиннадцатилетним мальчишкой, ошеломлённым и сбитым с ног небывалой новостью о произошедшем наконец контакте с иным разумом. Постепенно невероятное ощущение личного соприкосновения с тайной перестало быть настолько ослепляющим, что пока Андрес не отшёл от шока, он буквально не мог из-за этого разглядеть лица Аирны, когда обращался к ней. Сейчас он уже мог сохранять внешнее спокойствие, находясь рядом с девочкой-"аватаром".
За два дня их группа облазила старые таврские поселения на сухих, поросших перекрученным можжевеловым лесом скалах Нового Света, добрались до руин одинокой башни генуэззских братьев-разбойников и вдоль берега моря дошли до Большой Алушты. Сегодня всю первую половину дня карабкались по горным склонам чаши скал, в которой лежит город. Поднимались в буковое урочище-заповедник на южных склонах Чатырдага. Белки, живущие в нём, были не такие пушистые, как в сосновых борах северной родины ребятишек, но тоже привыкли к людям и выпрашивали лакомства — шоколадные конфеты, с негодованием отказываясь от обычных орехов. Правда, убедившись, что кроме орехов ничего не предлагают, всё-таки расхватывали грецкие орехи и округлую лещину, немедленно с треском разгрызая скорлупу и пряча за щёки сладкие ядрышки.
Потом, спустившись к дороге, ребята проехали пару остановок на древнем экскурсионном тролейбусе до тропинки на Демерджи. Тропинка, затейливо петляя между громадными лавандовыми кочками-кустами, постепенно поднималась почти к самой плоской вершине горы — к узкой, заросшей невысокими деревцами долинке, усыпанной, уставленной, причудливо разгороженной необычными отдельно стоящими камнями. Аирна подтвердила, что в Долине Призраков вполне можно услышать таинственные голоса и даже устроила просмотр маленькой записи — в воздухе взвихрился холодный снег, то ли туман, скалы почти исчезли в молочной дымке, всё время меняя очертания, а вокруг зашептали, тихо и непонятно, чьи-то бесплотные тени. Было очень не по себе, девчонки завизжали, да и всем остальным заметно стало страшно. Правда, Аирна продержала голограмму всего три секунды, так что по настоящему никто испугаться не успел, зато ощущение сладкого ужаса было непередаваемо, намного острее, чем на любом аттракционе!
Налазившись по Долине, вдоволь набегавшись и наигравшись в прятки среди таких нестрашных в летнем уюте скальных столбов, детвора устала и нагуляла здоровый аппетит. Так что после хорошего обеда все почти без споров договорились "отдохнуть полчасика". Сейчас младшие ещё тихо спали по своим номерам, а старшие, меньше уставшие — и бегали меньше, и выносливость побольше — уже встали и собирались поговорить, куда поехать дальше — проехаться ли вдоль всей горной гряды Южного побережья на троллейбусе до самого Севастополя или всё-таки вернуться за горный кряж в межгорье, где таятся у подножия гор и возле вершины Чатырдага гулкие громады стылых и тёмных пещер.
В холле гостиницы кондиционер поднимал волны холодноватого сухого воздуха, в окне, полуприкрытом плетьми винограда, мерцали отблески близкого моря. Спокойно и мирно, и так странно видеть было в соседнем кресле эту чужую девушку — среди всего летнего покоя и уюта. Словно бы звенящая без конца нота повисла в воздухе, и вслушиваясь в неё, Андрес с удивлением услышал собственный голос: — А всё же, Арина, почему вы решили, что ваш корабль попал вниз по течению реки времени?
Если полуприкрыть глаза, то было ощущение, что рябь солнечных зайчиков на полу и еле слышимых чувств-сполохов — одно и то же. Слова прозвучали — на секунду замерла игра эмоций-пятнышек и вновь разбежалась множеством лёгких касаний.
— Время — не только протяжённость лет. Ты чувствуешь, что чем больше ощущение разделяющего нас времени, тем труднее даётся понимание, да?
Андрес чувствовал что от ясного голоса Аирны время словно бы и впрямь замедляется, тянется. Остаётся только её голос, а всё остальное как будто накрывает мягкой пеленой воды.
— Время — всёпоглощающая граница, через неё не переступишь. Не перескочишь легко. Только человек силой своих чувств, своей воли может пройти сквозь время. Тяжело и не даётся даром. Тебе ведь не математическая интерпретация случившегося с "Прометеем" нужна? Единственное, в чём преимущество математической записи — всё запечатлённое в ней превращается в образы в голове человека. Как буквы, которые только закорючки на листе, но заключают в себе чьи-то мысли. Чью-то радость или боль. Но мало просто уметь читать, чтобы почувствовать вложенное в бумагу автором. Надо ещё уметь чувствовать, испытать в своей жизни хотя бы нечто сравнимое. Это умение и есть время, спрессованное человеческой памятью — умение чувствовать. Его не подаришь и не покажешь. Как бы я рада была просто сказать — "да". Только моё "да" и твоё — не только отличаются тем, чему нас научили. Мы ведь практически одного возраста с тобой, Андрес. Но время — у него столько разных обличий. Это и другая начальная ступенька, с которой меня начали учить. Знаешь, то, что мы, "иные", помним себя ещё до рождения — не сказка. И говорить я начала через два месяца после рождения. От рождения — другая скорость жизни, и опыт жизни. Это не преимущество, это как старшинство по возрасту — больше прожито, больше можем. Вот такая между нами разница — как между юным человеком и старушкой.
Аирна на краткий миг остановилась, словно ожидая от него какого-то знака. Андресу хоть и было не по себе, но ещё больше желал он, чтобы сказка не кончилась так, вдруг.
Аирна снова заговорила: — Наша разница — как пример сравнения двух потоков времени. Можно приводить сложные математические формулы, смысл которых в действительности те же самые человеческие чувства, а можно прочувствовать различие целиком, не разбивая его на кусочки головоломной математики — и ответить. Так что да. Мои сородичи уверены, что мы вынырнули вновь в реальность ниже по великой реке Времени, чем нас забросила катастрофа. Просто попробуй представить себе время как плотный ком музыки, как мешанину слышимых аккордов, голосов и точек морзянки, сожми её и брось в небытие. Что-то подобное ощущает человек, когда проваливается в Безвременье. А потом вдруг вновь возникает хор и музыкальный шум, ты вслушиваешься — и слышишь, что он слабее, реже, как бы менее плотен и напряжён, и ты понимаешь — всем, каждой клеточкой, что это другое, менее плотное, более раннее время. Попробовал представить?
Андрес непроизвольно мотнул головой, избавляясь от нахлынувшего шума в ушах. Он как будто наяву проваливался в эти, описанные "венерианкой" состояния и был немного оглушён. Собственные чувства как будто замерли, и сквозь сковавшее его ватное оцепенение он увидел внимательный взгляд Аирны. Она встала и вновь памятное ему невесомое прикосновение словно сдуло пелену перед сознанием. Аирна была уже в своём кресле.
— Одна из причин соблюдать осторожность и дистанцию, Андрес. Даже простой рассказ в моём исполнении легко перегружает восприятие человека. А представь себе, что я бы читала лекцию!
Тени чувств скользнули по её лицу, отозвались эхом в ещё пустой после сенсорного удара голове парня. Улыбка, печаль, сожаление и уверенная беззаботность — мелькнули чередой и ушли, растаяли в возвращающемся покое полдня.
Из выступления Николая Ленина (Ульянова) на Х сьезде Коминтерна (Петроград), 1925 год.
(Одно из последних выступлений наиболее авторитетного вождя русских большевиков, позже он был прикован к постели тяжёлой болезнью и умер в 1927 году.)
"...Многие наши товарищи из капиталистических стран делают руководству Федерации упрёк — почему вы в открытую не провозглашаете задачу социалистического строительства? Почему в названии Федерации нет слова "социалистический"? Мол, такое дистанцирование, такой отказ от социалистических лозунгов разочаровывает рабочих, особенно в ведущих странах капитала, потому что буржуазная пропаганда, все агенты капитала твердят рабочим: — "Вот смотрите! Даже большевики, эти оголтелые социалисты, не решаются взяться за социализм, не идут дальше — значит, понимают, что социализм невозможен, социализм — не в природе человека и тому подобное."
Что мы, русские коммунисты, большевики можем ответить? Только то, что мы, организованные русские пролетарии, считаем — гораздо важнее для социалистической пропаганды, для дела социализма во всём мире не провозглашаемые нами лозунги, а совершаемые нами дела. Что, по вашему, более разочарует рабочих в мире — то, что буржуи нас попрекают отсутствием должной "революционности" или то, что мы, провозгласив на словах социализм, обьявив себя "архиреволюционными" — в угоду "сочувствующим" нам буржуям! — на деле ничего не сделаем? Ничего действительно социалистического, ничего, что в действительности может послужить примером для мирового пролетариата? Ведь поставив в название Федерации слово "социалистическая" мы по сути, примем на себя обязательство социалистического строительства в Федерации, или по меньшей мере, создания предпосылок для социализма. Можем ли мы сделать это на деле или только на словах?
Первое, что мы должны обязательно помнить, говоря о социализме, о построении социализма — что социализм — это не рай, падающий с неба. Это строй жизни, уклад производства, возникающий как необходимость, как естественная общественная потребность. Если нет потребности в едином кооперированном хозяйстве, если экономически весь общественный труд не обьединён в масштабах всего общества — социализм остаётся лишь утопией, сказкой. Это азбука, это аксиома марксизма, но я должен вновь напомнить некоторые аксиомы, без которых легко увлечься прекрасными мечтаниями, что некоторые наши товарищи и делают. А именно — требуют от русских большевиков коллективизации общественного хозяйства, всё ещё в основном построенного на ручном труде, на труде частном, индивидуальном, на соответствующей этому труду собственности мелкой, мелкособственнической, крестьянской.
Можем ли мы реально обьединить это хозяйство, перевести его на социалистические рельсы сейчас? По декрету? Нет, не можем, потому что без соответствующего крупной коллективной формы хозяйствования, отвечающего социализированному земледелию любая кооперация мелкого собственника преждевременна, и значит может быть проведена лишь насильно, против действующих условий хозяйствования, и соответственно, против воли всего класса крестьянства. А в России, где демократия, как народное представительство является первым делом представительством крестьянским, как основной части народа, такое насилие есть разрыв с демократией, есть её предательство не на словах, а на деле. И любой сознательный пролетарий отвернётся тогда от таких "революционеров", которые за ради лозунга социализма на словах на деле оказываются насильниками!
Далее. Как многие уже говорили: — "Пусть не немедленная программа построения социализма. Но решительная постановка вопроса о социалистическом строительстве, твёрдое заявление о социалистическом пути, на котором стоит Федерация — разве это не помощь мировому пролетариату? Разве не будет поддержкой мировому пролетарскому движению сознание того, что есть такая страна, в которой социализм провозглашён главной целью, основной задачей государства?"
Такая формулировка вопроса — есть главное свидетельство простодушия, а значит политической незрелости мировой революции. Ведь для любого пролетария, уже бравшегося за завоевание политической власти, за коренное преобразование общества ясно как день — для решительной постановки вопроса о построении социализма необходим тот главный инструмент, то основное орудие, без которого пролетариат не может, не смеет всерьёз говорить о социализме — это диктатура пролетариата. Что есть диктатура пролетариата? Это говорено много раз, это известно с июльских дней в России всем. Это три легко видимых, легко проверяемых вопроса. Если эти вопросы решены, если три этих условия соблюдаются — мы можем говорить, мы имеем право назвать наблюдаемое диктатурой пролетариата, как бы она сама себя не называла. А если хотя бы одно из этих условий не соблюдается — тогда сколько бы революционости в ваших речах, названиях и лозунгах бы не было, но на деле всё будет лишь пустой говорильней.
Вот эти три общеизвестные, всем понятные условия:
Во-первых, это — вооружение пролетариата.
Вопрос вроде самоочевидный. Вопрос даже смешной. Ведь если мы говорим, повторяем, пишем: "Государство есть особым образом организованные отряды вооружённых людей", то очевидно должно быть, что пролетарское государство немыслимо без вооружённых пролетариев, без организованного в самостоятельную вооружённую силу рабочего класса.
(Ибо буржуазия тоже вооружает рабочих, но ставит их под начало специально подготовленных ею специалистов, как она это же делает на фабриках.)
К этому ворпосу мы ещё вернёмся, но уже понятно — Федерация не соответствует, далеко не повсеместно соответствует этому критерию. Если пролетариат столиц, пролетариат крупных промышленных центров вооружён и организован в "рабочую гвардию", "красных стрелков" или ещё как. То в провинции, а тем более в районах сельскохозяйственных отдельного, самостоятельно действующего, охватывающего весь пролетариат вооружённого самодействия нет.
Во-вторых, диктатура пролетариата — это рабочий контроль, организованный в политическую власть, опирающуюся, понятно, на самодействующих вооружённых рабочих. В России такой рабочий контроль принял форму Советской власти, но во всей полноте существует опять же лишь в главных городских центрах. В районах сельскохозяйственного, мелкотоварного производства Советы, хотя и взяли в свои руки распоряжение главным средством производства — землёй, по необходимости распоряжением землёй и ограничились. Что конкретно выращивает крестьянин, кому потом он продаёт выращенное и по какой цене — Советы напрямую регулировать уже не в состоянии.
И из этой слабости, этого недостатка нашего ещё далеко не подготовленного для всеобщей социализации экономического положения следует третий обязательный в России пункт действительного рабочего контроля в масштабах государства, пункт, обеспечивающий пролетариату, вооружённому пролетариату уверенность в своём правящем положении. Этот пункт, этот обязательное место программы пролетарской революции во всякой стране, далеко ещё не индустриализированной, ещё аграрной по прежнему, по до-капиталистически — это обязательная хлебная монополия.
Вы, товарищи, конечно, помните, что хлебная монополия в России была. Нам даже не пришлось её учреждать — те особые условия, в которые была поставлена русская буржуазия мировым кризисом, мировой войной сами вынудили буржуазию учредить государственную монополию на зерно, на хлеботорговлю. Всё, что нам пришлось сделать — это вырвать хлебную монополию из рук спекулянтов и обратить её для снабжения промышленного населения и фабричного производства. Но крестьянство, особенно крестьянство мелкое, малотоварное, было решительно против хлебной монополии, против прямого контроля над хлебосдачей. Не от хорошей жизни против, а от того факта своей повседневной деятельности, в которой мелкий крестьянин, мелкий собственник постоянно нуждается в мелком кредите, в обеспечении зерном, в помощи посевным материалом или при уборке, а подчас и реализации своего товара. А всё это шло мимо государственной монополии, шло через деревенских богатеев, через кулаческую верхушку деревни. И та, распоряжаясь товарным хлебом, вынуждала крестьянство идти против монополии, против диктатуры пролетариата над анархией сельского капитала.
