Прелесть свободы от каких-либо запасов состоит в пробуждении от голодных спазмов желудка, бесконечно петляющей дороги в рамках жалких заборов, атласных тюльпанов, переполненных солнцем, робких нарциссов, взбитого мусса яблоневых деревьев, рыжих улыбающихся лоз, опутывающих сады и философствующих на форумах удавов. Эту прелесть неизбежно оттеняют дрожащие коленки, никотиновая жажда, объявления "Сдам жилье", облупившаяся лиловая штукатурка и морской ветер — свежий, резкий, веселящий газ! А главная "изюминка" такого предприятия — это продуктовый магазин на финише. Изобилующий ряженкой, плавлеными сырками, булочками и шоколадом. При мысли о нем дорога становится длиннее, а ватные ноги наливаются тяжестью с каждым поворотом.

Солнце еще не осветило северный склон Крепостной, оно завалится туда после полудня, гора залита индиго, плечи расписаны хной.

Танюша повязывала на бедрах куртку, когда рядом с ней затормозила встречная красная "девятка". Девицы приготовились долго и пространно объяснять спрошенную дорогу, но распахнулась дверь, и следом, грибом из-под земли, неуклюже разложился перочинным ножиком Йога. К нему подошли, по-русски расцеловались, крест-накрест, он объявил, что едет с друзьями лазить на Орел, в Грот. В машине, кроме молодого парня, просматривалась симпатичная девушка. Приятельницы пожелали им счастливого пути и вернулись к своей "дороге счастья". В конце концов, мало ли кто куда ездит лазить? Не стоит же из-за этого менять свои планы, тем более что таких предложений и не поступало.

По Бухте, наперегонки с нахальным прибоем, бегали стыдливые пограничники, выклянчивающие сигареты. Бухта пульсировала подобно гигантскому сердцу, Виктория бродила по "клапанам" и "желудочкам" пляжей, вроде бы рисовала, вроде бы загорала. И наслаждалась морем, вернувшимся в свои берега. Только недавно до горизонта тянулась каменистая равнина, теперь же она пенилась искристой гладью, уговаривала, роптала, напевала незатейливые песенки. Мир вернулся. Вике не требовалось видеть Гошу. Одно только сознание, что он за Орлиным крылом, ставило все на свои места.

Подружки забрали подсохшие работы и неторопливо поднимались к дороге, когда по соснам с невидимой проходящей машины ударила волна веселой музыки, пророкотали басы удаляющегося мотора и все стихло.

— Наши ребятки поехали, — усмехнулась художница.

— С чего ты взяла, — удивленно обернулась подруга, опершись ладонью о теплый камень.

— А ни с чего, от нее такая волна шибанула, просто пристальный взгляд, а не волна.

— Тогда помаши ручкой, — засмеялась Таня. — Больше он тебя мучить не будет.

— Да как сказать... — и Вика, старательно вглядываясь в тропу под ногами, спрятала улыбку.

Кафе "Приют" со смотровой площадки убрали на зиму, теперь там стояла вишневая "девятка", с распахнутыми дверями, бухала музыка.

— Я туда не пойду, — уперлась рыженькая.

— Да что с тобой? — засмеялась Танечка. — Подумаешь!

— Я не могу. Я не знаю. Не могу. Я думала, он ко мне приедет. Что мы будем вместе. А тут какие-то кошки-мышки. Приезжает, уезжает. Друзья какие-то. Мне стыдно ему в глаза смотреть. Я не могу, я лучше здесь подожду, пускай уезжают.

— Как скажешь, — Танюша уютно устроилась на парапете, покуривая и болтая ногой.

Викусик же сломлено вжалась в кипарис — только бы не заметили! — подтянула колени к подбородку и считала до ста.

А потом до двухсот. И, наверное, дальше...

Соседи уезжать не торопились. Из-за густых крон доносился высокий женский смех, глухие мужские выкрики, похоже, там распивали доброе крымское вино, и конца и края этому видно не было. Вика сидела в прежней позе, закрыв глаза и покачивая головой. На щеках полыхал румянец.

— Дурачок, вот дурачок... — слабо улыбнулась она. — Он ведь меня ждет, я слышу.

— Так пойдем! — встрепенулась Татьянка. — У них там вино! Может быть, даже хорошее!

— Неа, не пойдем, — отмахнулась подруга. — Я встать-то не могу.

— Пойде-е-ем, — заныла Таня.

— Ч-ч-ч, не мешай, дай послушать...

Людские голоса, музыка, скрипящие ветки, гнущиеся к дороге, сплетались в странное оцепенение, сковывавшее девушку. Солнце припекало не на шутку. "Вот окаменею тут, чем не легенда?" — маетно подумалось Вике.

— Со-о-ко-о-ол!!! — разнесся до боли знакомый голос над дорогой. — Со-о-ко-о-ол! Ты меня слы-ы-ши-и-ишь? Э-ге-ге-ге-э-эй! Со-о-ко-о-л!!!

Он перекрывал все — музыку, стон моря и ветра, смех и голоса. Все смешалось и отступило на второй план:

— Со-о-ко-о-о-ол!!!

— Ну, хватит уж, — прошептала Вика, — я и так больше не могу! Прекращай!

Но Гоша все кричал и кричал. И каждый слог отдавался болезненным толчком в сердце, растворялся теплым облачком. "Со-о-о-о-о... ко-о-ол... "

Наконец, дверцы хлопнули, взревел мотор, и музыка стала удаляться. И также неторопливо приходило опустошение, все подернулось туманной пеленой, солнечные рощи потеряли краски, пожухли можжевельники. Вика с трудом разогнулась, соскользнула с остывшего под ней каменного отбойника — все ж таки весна! — и медленно пошла за ушедшим авто, небрежно покачивая на ходу недосохшей работой.

На смотровой площадке, на краю парапета лежало надкушенное яблоко.

— У меня получилось! — устало повторила Вика на очередном повороте. — Вот только — что получилось — я не знаю...

— Вышли бы к ним — нас бы подбросили до спасслужбы, у меня уже нет сил идти, этот жуткий ветер, я хочу чаю и в постельку!

— Полчаса назад ты хотела вина и веселой компании, — хмыкнула подруга, поворачиваясь к завывающему холоду спиной.

Наконец, срывающий мелкие камушки с дороги ветер буквально подхватил под спину и вытолкал девчонок на перевал. За перегибом дороги он угомонился, над Судакской долиной повисла тишина, лишь, хрипло сипя тормозами, старчески трясясь, сползал к Уютному рейсовый автобус. Солнце, оставшееся по ту сторону горы, сложило с себя все полномочия и устало умыло лапки. Чаю и в постельку! Враскачку, широко шагая под уклон, подружки спускались по впитавшему вечернюю влагу, скользкому шоссе, когда Танька вытянула вперед тонкий пальчик:

— Гляди!

— Смерти моей хочет! — трудно сказать, улыбалась Викуся или морщила нос, хмурила брови или жмурилась, кажется, она делала все это сразу, и уж никак нельзя промахнуться, сказав, что была она абсолютно счастлива.

Крохотной кровяной капелькой в кольце вагончиков спасслужбы приютилась знакомая "девятка".

Конечно, вся троица уже сидела за длинным столом, кушала и попивала винцо. Не повезло только Мишане — он "крутил баранку". Поэтому, единственный из всей компании, он никак не мог расслабиться и поглядывал на часы. Наташа оказалась очень приятной, веселой девушкой. Она жила одна в Симферополе, крутилась на трех работах сразу. С Володей они очень быстро нашли общий язык. Йога сидел от девчонок через стол, травил байки. Иногда Вика ловила на себе его пристальный взгляд, но он тут же его стушевывал, глаза начинали улыбаться и дразнить.

— Как полазили, Гошка? — не выдержала, наконец, Вика.

— А в лучшем виде! — он театральным жестом закинул ногу за затылок и горделиво выпрямился. — Как? — по щекам разбежались веселые скобки, усы распушились.

— А еще? — подзадорила она его.

— Ну, вот так? — Йога сел в "позу лотоса" и встал на руках, похожий на инопланетную утку.

— "Поза лотоса" — дело полезное, — Викуся приняла ту же асанну.

Глаза его одобрительно потеплели.

Атмосфера таяла как воск, Володя только успевал приносить что-то с кухни, да ухаживать за скучающей на диванчике Наташей. С глухим мурчанием Пуша полезла на стол за любимым лакомством — черным сухариком. (В Крыму кормить кошек считается дурным тоном, иногда их балуют хлебом.)

— Пуха, пошла вон, — брезгливо поморщившись, проходящий мимо Владимир коротко ударил ногой под живот и спихнул ее с лавки.

— Кошку — не тронь! — обоюдоострым металлом неожиданно прозвучал голос Танюшки, до того весело посмеивающейся в уголке с Мишей.

— Должна знать свое место, — рыкнул Володя и ушел на кухню.

— Она же с котятами! — выкрикнула бледная Вика.

— Да-да, женщина должна быть босая, беременная и на кухне... — примиряюще бросил вслед ушедшему Владимиру Йога. — Ну что ты, Викусик? Он не со зла.

— Георгий, — с невыразимой тоской глядя в непроглядную темень за окном, воззвал очнувшийся Мишаня.

— Георгий, — с крепнущим пафосом, продолжил он, — скажи мне, как скалолаз скалолазу — ты хочешь остаться здесь на ночь? Натахе завтра в восемь на работу, мне — в девять...

— Миша, — в тон ему ответствовал Йога. — Как кореш корешу, я тебе скажу, да, я хочу остаться, но вот, как скалолаз скалолазу, скажу — я не знаю, что из этого получится...

— Ну, тогда звони Людмиле. Придется встать полшестого, — вздохнул Миша с заметным облегчением, как человек, за которого решили трудную задачу, и снова повернулся к Танечке.

— Я тебе портрет привезла, — вздохнула Вика, присевшая рядом с Гошей, когда все формальности, со скрипом, но были улажены.

— А? — вынырнул тот из тяжелых раздумий.

— Портре-ет, — нараспев повторила Вика.

— Ну, так пойдем, посмотрим, девчонка.

— Ух ты! Обалденная вещь! — плюхнувшись на Викусину койку, он с наслаждением вглядывался в акварель с перчемским родником, приколотую к двери. — Знаешь, вот именно так в моем представлении выглядит крымский лес. А не, к примеру, сосны под Ай-Петри... ... Га!!! Значит, Вы, девушка, видите меня добряком?!

Он с жадностью раскрутил ватман, с которого улыбающийся Йога в красной пуховке светил ярче солнца выжженными русыми волосами, а за спиной его раскинулись в бесконечность облепленные снегом вершины.

— А какой же ты еще? — засмеялась Вика.

— Да сволочь, какой же еще? Однажды тесть стоял на табуретке и вкручивал лампочку, и начал что-то высказывать по моему поводу. А я подошел и с размаху ка-а-ак ногой врежу по табуретке: "Что ты мне хотел сказать, д-дядя?" — и он испытующе глянул на нее исподлобья.

— Бедный дядя! — заулыбалась Викуся с прежней нежностью, почувствовав, что эти воспоминания мучительны для него до сих пор. — Отпускаю тебе все грехи! — в глазах ее светилось волшебство.

— Надо железо перебрать, — засмущался Гоша и цепкой дланью подтащил к себе туго набитый брезентовый рюкзак с кожаной оторочкой.

Карабины мелькали в его руках, разноцветные и переливающиеся, как тропические рыбки. Вика заметила подаренную оттяжку, но парой в ней теперь был другой карабин, с прямой дужкой. А второй рыжий занял свое место на обвязке и в работе на скале должен был на высоте солнечного сплетения соединять "беседку" со страховочной веревкой. Виктория покраснела до ушей своему невежеству, поскольку теперь знала, что в оттяжке один карабин должен быть с гнутой дужкой — для удобства работы с веревкой, а второй — с прямой, ведь он идет в железное ухо шлямбура. Надо же было подарить оба гнутых!

— Теперь он здесь? — неловко коснулась она рыжика на обвязке.

— Да, — светло улыбнулся Йога. — Чтобы Викусенька поближе к сердцу была.

— "Ну, разве можно быть таким тактичным?" — мысленно застонала она и поймала себя на желании вылизать эти прекрасные мужские руки, к которым трепетно льнуло обласканное железо. Пальцы, покрытые золотистыми волосками, круглые, светло-розовые ногти...

"Мы похожи на циркуль вдвоем на траве,

Головы у единого тулова две,

Совершив полный круг, замедляем вращенье,

Чтобы снова примкнуть — голова к голове... *" — Вика вздрагивала от его прикосновений, источенная ударами тока, уносимая половодьем желаний и их воплощений, многократно превосходящих, божественных, сказочных...

Порой двое отрывались друг от друга, восстанавливали сбитое дыхание, умеряли стук истомленных сердец, но тут же снова соединялись, чтобы не стало ни слов, ни тел, один лишь полет и бесшабашный кураж, одна только нежность и проникновение в сокровенные уголки губ и души. В такую ночь противоестественно спать. Над обрывом наливался рассветом лиловый миндаль.

— Знаешь, мне кажется, я буду любить тебя всю жизнь, — задумчиво выдохнула девушка, прижавшись к боку своего мужчины. (В нем, наверняка, спрятали маленькую доменную печь!)

— Чудачка! — усмехнулся он. — Это слишком долго. Ты — влюбленный пингвин, тебе и положено так думать. Но — "любовь-морковь", не люблю я этих слов, затасканно все, ничего не значит. А, ну-ка, не дуйся! Сделай глазки "мур-мур"! Вот так! И, все-таки, я думаю, что браки пишутся на небесах. А остальное — "бла-бла". Пойду-ка я Мишаню будить, что-то они там с Наташкой заспались. Ночью за стенкой шебуршались, слышала?

— Неа, — блаженно улыбнулась воспоминаниям Викусик. — Дал бы ты им поспать?

— На том свете выспятся, — иерихонской трубой прогрохотал Йога и решительно встал.

Викуся погладила оранжевые полосочки на простыне: "Спасибо."

— Эй, скалолазы, подъем! Кому там на работу надо было? — забарабанил он в тонкую дверь.

Дверь распахнулась, и на порог выскочил лохматый Владимир. Сверкающий выпученными глазами, он был похож на ерша, взлетевшего на тонкой леске. Также ошарашено глотал воздух:

— А сколько времени?

— Да шесть уже.

— А где Мишка?

— Да это я у тебя хотел спросить. Я думал, они тут с Наташкой.

— Это — правда только наполовину, — из глубины комнаты донесся сонный Наташин голос.

— Мама родная, где же Танька? — кутаясь в спальник, села на постели Вика.

— А когда ты ее последний раз видела? — теперь все внимание было приковано к ней. В дверях показалась Наташа, старательно разлепляющая глаза.

— Вчера. Она говорила Мише, что в лунную ночь хорошо гулять по набережной.

На лицах присутствующих отразился ужас.

— Мол, луна почти полная, самая сумасшедшая луна...

— В какое время это было? — в голосе Йоги росло напряжение.

— Часов в десять. Или одиннадцать.

— И они до сих пор не нагулялись?

— А кто видел, как они ушли?

— Я не помню, — смущенно покачала головой Наташа.

Георгий с размаху сел на кровать и досадливо поморщился. Вика набросила ему на плечи приготовленную рубашку. Он со злостью сорвал ее и передернул лопатками:

— Что будем делать?

Владимир хлопнул входной дверью. Через минуту он влетел назад:

— Машины тоже нет!

— Еще лучше! Кто же из нас был самый непьющий? — усмехнулся Йога.

— Полная луна, — мурлыкнула Вика из-под спальника.

На нее посмотрели осуждающе, она же откровенно забавлялась ситуацией.

Все бегали, как муравьи по залитому скипидаром муравейнику, Йога спешно прихлебывал из кастрюльки вчерашний холодный кофе, Наталья, с закрытыми глазами, на ощупь красилась, причитая, как и со скольких работ ее уволят. Владимир периодически звенел калиткой и грозно орал на подворачивающихся под ноги собак.