— Да, сегодня ночь исполнения желаний, звезды так и прыгают, — голос рассыпался теплым смешком. — Я с вечера ставлю кастрюлю, а утром высыпаю их в море. Ты, когда купаешься ночью, звездочки в море видела?

— Так это твоя работа? — восхитилась уютно устроившаяся в петле Гошиной руки Вика.

— А то ж! Кто еще позаботится? Шоб звезды куда нужно пристроить, — и его рука немедленно пристроила ее сосок туда, куда, по его мнению, было "нужно".

— Звезды, они ж такие, — пробормотал он с уже занятым ртом.

Звезда и месяц мигнули на прощание, залив край потолка голубовато-белым ореолом, и ушли парой, также как и пришли.

Приготовление завтрака заняло какое-то время. И когда закипела вода под чай, Грот уже по-летнему переполнился людьми. Вика наклонилась над котелком и поняла, что чего-то ей недостает. Кулон! Новый кулон на плетеном голубом ремешке остался у треугольного камня. Девушка метнулась вверх по тропинке, но вытоптанный пятачок, где уже уютно обосновалось радостное солнышко, не сохранил никаких намеков на ночное таинство.

Опечаленная, Вика цедила чай, плотно обхватив кружку ладонями, но вдруг легкий ветерок ласково пощекотал ее загорелое колено. Что за светлая сладкая аура окружала эту девчонку, что бабочки принимали ее за цветок? На этот раз по коленке величественно шествовал лазоревый мотылек. Он будто позаимствовал у потерянного шнурка яркие полоски на своих полураскрытых крылышках. Наконец, требуемое было отыскано — крылатый гость с жадностью пронзил хоботком маленькую капельку чая.

В Бухту возвращалась уже не девушка, а выточенная из солнечного мрамора статуэтка. Секрет. Вода, сбереженная в протянутых ладонях. Вика даже плавать в море стала по-русалочьи — куда ушли ее "галопы"? Теперь прекрасная нереида, томно и медленно изгибая линии соблазнительного тела, скользила в изумрудной глубине. Тайна поселилась и преобразила все ее существо. Ни резкости, ни бурного веселья — только лучащиеся глаза и многозначительная пауза, вес за каждым сказанным словом.

— Ты хорошо выглядишь, — робко молвила Марина, подошедшая к художнице, пишущей набережную и дорожку канн, доверчиво стремящихся к подножию Сокола.

— Я так же себя и чувствую, — горделиво улыбнулась Викуся в ответ и отчаянно закашлялась.

Гриппу в ней еще почему-то оставалось место, хотя Татьяна по возвращении и взялась с ним решительно бороться. Тратила последние деньги, чтобы побаловать подружку медом и виноградом. Меж государствами опять приключились какие-то глупые неприятности, и русские деньги, с которыми приехали девочки, нигде не принимали, а если и принимали, то раз в двадцать дешевле обычного курса. Назначенный день возвращения домой давно прошел, купить билеты на поезд тоже не предугадывалось никакой возможности, но Танюшка настойчиво брала на рынке мед и пичкала возмущавшуюся Викторию. Кашель уступил и смягчился, температура уже не повышалась, будущее должно было пугать, но, видимо, у него находились более важные дела.

— Как твой друг? — еще осторожнее спросила тоненькая девушка в коротком сарафанчике, трепетавшем на ветру.

— Да вроде все уладилось, спасибо тебе! — глаза у Вики потеплели.

— Понимаешь... — присаживаясь, неловко начала та после некоторой паузы, — связь между двумя людьми — дело сложное...

— Да наверно понимаю. Мне всегда казалось, что постоянно чувствовать человека очень трудно. Отвлекают дела, посторонние мысли. Но это как мышечный корсет — он развивается, и ты перестаешь замечать эти усилия. И с той же легкостью, что протягиваешь руку — протягиваешь сердце.

— Это хорошо до той поры, пока тебе рады, — печально помотала головой Марина. — А вариантов много. Если отношения человеку претят, а ты живешь через него, через него видишь мир, дышишь через него, ешь и спишь — то это сравнимо только с... — она смутилась. — Как если бы ты кровь у него забирала. Он начинает защищаться. Иногда все это происходит даже без слов, без встреч. Надо отдавать... — и она обезоруживающе улыбнулась, подняв на Вику бледно-голубые, прозрачные, как морская вода, глаза.

Вика помрачнела.

— Но иногда бывает и совсем не так, — поспешила продолжить флейтистка. — Бывают люди, которые пьют кровь тех, кто их любит. Специально мучают. Стараются вести себя холодно. Иногда даже сами этого не понимая.

— Так бывает ли безответная любовь? Как ты думаешь? — саму Викторию трудно было поколебать в этом вопросе, в безответную любовь она категорически не верила.

— Об этом странно говорить. Не в безвоздушном же пространстве мы живем, — Марина пожала плечами, — любое чувство равносильно действию. Чем больше блага мы принесем другим людям, тем выше наша награда.

— "Ну вот, опять о небесах," — с легким неприятием усмехнулась про себя Вика. — А как ты думаешь, бывают люди, созданные друг для друга? Моя любовь, вот, говорит, что браки пишутся на небесах. Похоже, что там они и остаются, потому что он же уверяет, что двуспальная кровать убивает все чувства между двоими. И что любовники прощают и отдают друг другу намного больше...

— Люди, безусловно, сами выбирают себе судьбу, — Марина беспокойно оглянулась. — Ты не видела, тут компания бизнесменов, ну, таких, с золотыми цепями, не проходила? Они меня обещали до Судака подвезти... Но в тоже время, кто сказал, что все должны выбирать себе идеальную пару? Я имею в виду, почему мы считаем, что заключенный брак должен давать полное раскрытие и всепоглощающую любовь? Многие не хотят открываться, изменяться, ведь соединение с большой любовью ни для кого не проходит бесследно.

— Но как?! — ее собеседница пораженно сглотнула. — Разве человек может отказаться от своего счастья, да еще и сознательно? Стремиться к гармонии — это же естественно. Настолько же, насколько и есть, и расти... Как?!

— Как интересно у тебя расположены краски в коробке, — Марина подсела поближе, подтянула колени к подбородку и устроилась удобнее.

В своей неуклюжей хрупкой грации она вызывала желание оберегать и заботиться:

— На вот, сядь! Мягче будет, — Вика протянула ей сложенную рубашку, но та вежливо и твердо отказалась.

— А почему они не по радуге разложены? — краски, похоже, серьезно ее заинтересовали.

— Так ведь каждый раскладывает так, как ему удобнее работать, — вопрос был странен, Вика удивилась.

— Не каждый, а лишь тот, кому это придет в голову, — усмехнулась флейтистка. — Многие оставляют так, как их кладут на фабрике. Ведь так положено. Значит, так лучше.

— Мне так не лучше, — насупилась художница.

— Я к тому и веду, — она потянулась за листом ленкаранской акации и рассеянно наблюдала, как та раздумывает — складывать или не складывать листочки. — С другой стороны — каждый находит то, что ищет. Поэтому, — вдруг резко подытожила Маринка, поднимаясь, — никто не может сказать, что то, что он имеет — не его заказ... Вон эти ребята, поеду я.

Из ресторана вывалилась пьяная компания, раскрасневшиеся лица, утомленные шашлыком и горячительным, изнывали от жары, глаза влажно поблескивали, под увитой виноградом аркой входа загрохотала ругань, сменилась смехом и сальными шуточками.

— Да ты посмотри на них! — Вика даже встала. — Ты что — пешком не дойдешь? Даже если на автобус не заработала!

— Дело не в том. Погляди, какие лица. Больные, отчаявшиеся. Неужели ты не видишь, насколько им необходима помощь, пусть самая маленькая? Подвозя меня, они заработают заслугу. Возможно, на весах один белый камушек перевесит десять черных.

— А ты сама ничего не стоишь? Какой смысл рисковать? Кто поручится, хотя бы, что водитель трезвый? О прочем я вообще молчу!

— Нельзя бояться, не бойся ничего! — словно молитву, повторила чьи-то слова Марина.

— Знаешь... Одно из качеств, которые я больше всего ценю в людях — это жизнеспособность. Ты меня огорчаешь.

— Мы живем не только здесь. Думаешь, мне сильно хочется идти? Я стараюсь не думать. Прощай, удачи тебе! — она развернулась и быстро зашагала к "могучей кучке".

Ее узнали, радостно загоготали и повели к машине. Марина деликатно, но уверенно сбросила чью-то руку с плеча и села в новенький микроавтобус. Хрупкая, тонкая и бесстрашная.

— У меня осталось двести рублей, — незатейливо бросила Танька, роющаяся в рюкзаке. Вот это — сегодняшний улов, гривен больше нет.

На гальке смиренно лежали огурцы, пакетик майонеза и полбуханки серого хлеба.

Хлеб уже давно стал основным рационом, полбуханки хлеба — полгривны в день. Огурцы обещали настоящий пир. Вика перешла на режим выживания. Для нее ничего не стоило подобрать с мостовой раздавленный помидор, доесть арбузные корки на пляже или остатки каш и пюре со столика для грязной посуды в столовой — благо, толчея приезжих создавала удобное прикрытие. В "Крымском каравае" всегда выстраивались длинные очереди, яблоку негде упасть. Но и позволить себе привыкнуть к подобному бродяжничеству девочкам в голову не приходило — они ждали Викусиного выздоровления, дорога предстояла долгая, и преодолеть ее надлежало в лучшей форме.

— Давай-ка завтра двигать, я уже совсем распрекрасно себя чувствую, — вздохнула Вика, борясь с тошнотой. — Мысль такова. В России на эти деньги еще можно будет какое-то время питаться. Оно, вроде, и длиннее, зато сытнее. Надо "стопом" добраться до Керчи, на паром займем у Гошки, а дальше — "на собаках". Доберемся как-нибудь.

— Тогда пошли прощаться, — приободрилась Танечка. — Сейчас солнышко сядет, ребята закончат работать. К ужину и придем, — и она села разбирать вещи.

Вика подумала о Гоше, котенком толкнулась в теплую ладонь — как он там, примет, ждет? "Пьем кровь, говоришь?" Перед ее мысленным взором проплыла незагорелая под длинными прядями шея. "Вампирим?"

Шея сама потянулась навстречу, чтобы ластиться. Чтобы ухо над щекотной бородой ощутило трепет ресниц. И я нырнула лицом под эти пряди, чтобы поселиться там навсегда. Никогда у меня не было дома желанней и роднее, чем эта теплая щека, чем шалаш, построенный тростником темных волос.

— Ждешь?

В ответ море ударило в соседний камень, в ответ сердце забилось чаще, в ответ камни простучали по склонам Бухты, в ответ меня переполнило такое тепло, что мурашки побежали по спине, волосы зашевелились на макушке. И странным блаженством обожгло желание умереть на этих руках. Истаять невесомой снежинкой, настолько преисполненной счастьем и смыслом оказалась вдруг моя жизнь.

— Все получится, — кто-то присел на корточки у изголовья, округлые мужские руки в тонких золотистых волосках скользнули и уютно и привольно свесились с колен.

Я подняла глаза и поняла, что счастья не бывает слишком много. В кротких бархатных чайно-ореховых очах Брата Сокола читался вольный восторг полета, простора и заботливого внимания к каждой травинке.

— Как можно быть таким большим, как ты? — я потянулась к нему и перевернулась на бок.

— Просто, — он погладил меня по щеке, рука была одновременно и шершавой, и очень мягкой. — Ты тоже научишься. Все дело в силе. Мы растем вместе с ней, красавица моя.

— А сила? Откуда ее взять? В любви? — а сама наслаждалась его голосом, век бы его слушать!

— В любви, — он кивнул, — и не только в любви. Сила неисчерпаема. Она вливается в нас, когда мы наделяем что-то Значимостью.

Я заинтересованно приподнялась на локте.

— В красоте много силы, в любви... — продолжал он между тем. — Но на самом деле, стоит любой кажущейся мелочи придать Значимость — и сила — ну как весенний ручей! — наполняет все наше существо. Поэтому, внимательность — тоже ручеек силы. Посмотри на этот камень. Внимательно посмотри.

Он наклонился и поцеловал меня в щеку, а потом скрылся за указанным камнем. И я не ждала его возвращения. Я смотрела на камень. И, что греха таить? Середину камня прорезала тонкой жилкой затейливая трещина. Она обводила знакомую горбинку носа, ныряла под пластинку усов, выпячивалась овалом бороды. Хитрый это был камень, подмигивая, он был со мной ЗАОДНО.

— Вы, значится, одобряете?

Раскатился шариками, не удержался чей-то ехидный смешок. И вдруг я почувствовала, что камень сродни воздушному шару, распираемому горячим воздухом — легкий, вот-вот унесется над бесконечным морем. Он был так необычен, так некаменен, что изумление защекотало меня сотней иголок, я подпрыгнула таким же сумасшедшим воздушным шариком. Мы все необыкновенные! Кто сказал, что судьба камню лежать на скучном пляже? Может, длинными зимними ночами на него вешают качели русалки и качаются над разбуженной бухтой? И любимый профиль тут вовсе не причем!

И Сказка прошла через мое сердце тонкими птичьими лапками, гепардовыми когтями, хлопнула по носу мокрым рыбьим хвостом. Они хохотали. Все. Камни, чайки, волны, ветки и облака. Как после занудной трагедии, актеры в гримерной сорвали маски и бросились дурачиться и веселить друг друга. Бухта буйствовала, и мне было так хорошо с Нею...

— Поди-ка сюда! — протянул руку Гоша.

Железные кружки бряцали по импровизированному столу в каменной нише, служившей кухней обитателям Грота. Был ли это коньяк или водка, подружки не выясняли, им хватало и чая. Вика поднялась и неуверенно просочилась к фигуре Йоги, резко выхваченной из темноты желтоватым светом керосиновой лампы. За его спиной, под обрывом, глухо урчало море.

Он притянул ее, усадил к себе на колени, и она сидела ни жива-ни мертва, боясь пошевелиться, гордая, как королевская кошка. Никогда раньше они не были так показно вместе на людях. Опьяненная сознанием сбывшейся мечты, Виктория почти не различала ничего перед собой, не улавливала темы разговора. А "художественный треп" тек, подгоняемый циркулирующей свободной Гошиной рукой, под гогот изголодавшихся мужиков плыли байки о веселых похождениях, кураж мел петушиным хвостом, черкал шпорами, закручивал эмоции в маленькие смерчи.

— ...а Жорик Гварцкий, помните, симферополец, лезет под стол и кричит:"Ребята, я там тоже был!" И Вася Собака — тот уже, заметьте, бледнеет, но собирает мужество в кулак, и, подбоченясь эдак:" И я был." А там уже и Леха Мешкин, и брат его... Она же с ним на сборы ездила. И он с ней был, и Мишаня... Короче, в комнате — человек двадцать, и все там были! Гхы-гы!... А меня такой смех разобрал... — эхо каталось по влажному потолку, с него стайками срывались перепуганные мыши, — ...и тут они все замолкают и смотрят на меня. Мол, Йога, а ты что же это ржешь? Уж в тебя-то она влюблена была, все знали!... А я — что? Грудь вперед! "Нет," — говорю, — "хлопчики, я там не был." Ох, вы бы ихние рожи посмотрели!!! Ха-га-га-га-га-га-га!!

— Святой Йога, — смачно прожевав горбушку, подытожил Пират.

— Бери выше! Ай*-Георгий, думаешь, в честь кого назвали? — кокетливо огладил заросший кадык Гоша.

— А непорочное зачатие — не твоя работа? — хитро сощурился Леша-Пират.