— А Река даже не вспомнила о старой дороге. Весной она пошла совсем другим путем. И напрасно ждали вредители в своей засаде. Ждали, ждали, да так и окаменели с тоски. С тех пор в ущелье поднимается трехглавая стена. Давно побелели те камни, давно изменились вокруг реки... А почему ты сидишь с закрытыми глазами?

— Я представляю, — совсем застеснялся мальчик. — Мне так лучше видно. Ты же сама учила!

— И что ты видишь? — заинтересовалась Чишма.

— Я вижу духов на черной скале. Они плачут. Чишма, они плачут! Им плохо. Они должны там быть? А скала — синяя. И... взр-р-рывы вокруг! Красные! Нет, алые взрывы. И яркие... цветы, бегущие...

— А если ты откроешь глаза, ты увидишь, что эти взрывы — это только солнечный свет, теплый и веселый.

Мальчишка захлопал густыми русыми ресницами. Забавно улыбнулся:

— Нет! Это были скалы. Летающие розовые скалы. Они меня приглашали в гости.

— Ну, если приглашали, то, значит, ты точно с ними встретишься! ... Пойдем! — она взяла его за руку и увлекла в сторону гор.

Пока маленький лагерь просыпался, Вика сбегала к рюкзаку, достала бумагу и мелки соуса, и тщательно зарисовала старое кряжистое дерево, чей причудливый силуэт походил на раскинувшего руки носатого тролля.

— Неплохо! — кивнул головой Гоша, уже сидевший за скатертью-самобранкой. — Поешь, да пойдем.

— Гога-Йога, фотографироваться на память будем? — робко улыбаясь, предложила одна из милых хозяек.

— Конечно! — он подгреб к себе Викусю, крепко обнял.

Их так и запечатлели, бесшабашного Гошку и смущенную, довольную Вику, старавшуюся при этом смотреть в объектив так, будто за ним — любимый, изучающий зимним вечером присланную карточку.

— Во-о-от... И — погавкались. Ты ж меня знаешь...

— Я люблю, когда ты гавкаешь, — убежденно вставила художница, выбирая дорогу среди каменной россыпи.

— Гав-гав! — доставить ей удовольствие не составило труда, и под восторженным взглядом он продолжал. — Да все давно к тому шло. Нужен был предлог. Она ушла. Это ее личное дело, я не хочу этого касаться.

— Значит, ты теперь свободен, как вольный ветер? — тягучий подъем, наконец, кончился, и они остановились отдышаться на краю Туфовой поляны.

— Да не то слово! "Вольный ветер", ну, ты же помнишь, девчОнка, это перевод слова "камикадзе". Вот это — я и есть.

— Гошка! Ты ли? — с улыбкой к ним спешил невысокий коренастый мужчина лет пятидесяти, подошел, хлопнул по плечу. — Сто лет тебя не видел, живой еще, курилка!

— Здрасьте, Борис Петрович! — Гошик улыбался радостно и смущенно, и выглядел застуканным врасплох пацаном в чужом яблоневом саду.

— Ну, ты — молодец! Рад! Я слышал, что ты здесь бываешь. Да и на скалы уже ходишь вовсю. Ладно, я побежал, у меня дел еще полно в Симферополе, — и, кивнув на прощание, знакомый засеменил легкой спортивной рысью по крутой сыпухе вниз.

— ... это тренер, дядя Боря, — почтительно шепнул вслед Йога, — он меня еще мальчишкой знал.

У Вики же долго потом стоял в глазах Гошкин улыбающийся профиль, казалось, еще чуть-чуть и скользящие вверх уголки губ коснутся ноздрей...

Пещеры встретили ласково, хлебом-солью, да еще и деньгами за проданные украшения в придачу.

— Я же говорю — стоит от них освободиться, они снова прилипнут! — Гора переломил пополам пачку бумажек и сунул в карман.

Но тотчас посерьезнел, приступая к более прозаическим делам. Раскрыл "торговый" дипломат, разложил, развесил, выставил множество поделок, серию Аленкиных этюдов маслом, всему нашлось место рядом с кассой, над скамейкой у входа в пещеру.

— А, это вот — мешочки счастья, — кивнул он на веселенькие кожаные сувениры с секретами из пещеры. — Людям нужно много счастья! Как мы с Аленой придумали? — мысли, будто пробегающие облака, скользили тенями по его лицу, он проводил взглядом поток туристов, мотнул головой в их сторону. — Думаешь, это они для меня? Это Я для них. И порой мне кажется — получается.

Из влажного зева подземелья тянуло тугим сквозняком, вымораживало знойный августовский полдень. Вика на бумаге пересчитывала пятна теней от буковых листьев, скользящие по бетонным ступеням дорожки. Как было передать летящую красоту раскаленного неба и движущихся этажей витиеватых крон, просвечивающих икринками зеленого золота? Глубокий, густой, словно старинный изразец, ультрамарин в тенях ... почти обжигающий, такой же контрастный, как и ледяной ветер, вырывающийся здесь на свободу.

Мир, подвластный вольным толщам течений, волновался, разбегался рябью. И раскрывающиеся, подобно грудной клетке, скалы, и переплетения веток, и каскады уходящей вниз реки обнимали глубокие, словно манящий утробный голос, дали, увенчанные королевскими облаками.

Не иначе, как два гуся-подранка, на тропе показались солдатики, хрипло справились о куреве, побрезговали протянутой Йогой пачкой "Примы" без фильтра:

— А других никаких нет?

Жадно схватили сигареты, поднесенные сменой:

— О! А наше начальство затеяло что-то вроде "Зарницы", загоняли совсем. Мы у вас тут просочимся?

И, не дожидаясь разрешения, рыхлым аллюром двинули за будку с дизелем.

Не прошло и десяти минут, как на лестнице раздался еще более внушительный грохот сапог, и появился отряд преследователей:

— Хлопчики, у вас тут мальчишки не пробегали?

— А как же?! — незамедлительно откликнулся Йога, безошибочно ткнув пальцем в сторону будки. — Во-о-о-он туда побёгли! Еще и сигареты наши курить не хоте-е-ели! — капризным голосом пожаловался он.

Не теряя времени на расспросы, группа рванула по горячему следу.

— "Как?!" — застыла с открытым ртом Русалка, глаза распахнулись на пол-лица. — Ты... — с трудом подбирая слова, вопросила-таки она, — ... их ... сдал?!! А разве так можно?

— Сердце Мальчиша-Плохиша, — подмигнул Гошка, ласково похлопал себя по груди, — не должно зарастать ржавчиной! Кто же еще будет заботиться о родной стране?!

— Вы!! Скрыли!! От меня! Целый! Водопад! Вы!!! Да у меня просто слов нет! — от возмущения она совсем смяла цветочек, который сорвала, было, для Йоги. — Там — десятиметровая дура, а мне никто даже слова не сказал! Ни мур-мур! Никто!!!

Бедный Коля Беценко совсем растерялся, хотя обычно саркастически окрашенный юмор не покидал его ни на минуту, Славик и Гоша прижали уши, побледнели даже. На возмущенного Викусика стоило посмотреть!

— Ну, теперь увидела! — хором подытожила вся троица и разбежалась по своим делам, даже Гошусик восхотел зеленого чаю.

— Как ты, Викторчик? — спросил Йога чуть позднее, когда задумчивые сумерки мягко легли на Чатырдаг.

— Я? Я под впечатлением. Вечером струи стали нежно-голубыми. Как незабудки? Как фарфор! Боже! Эти сумасшедшие под ним купаются!

— Ребята-то? Ты все про водопад...

— Я не только про водопад, — она села совсем рядом, положив подбородочек на сцепленные руки. — Мне от тебя нужна вещь... Ты мне подарил кольцо. Таньке подарил кольцо. Надо и Лиде. Наколдуй ей счастливую судьбу! Она так хочет ребенка! Хочет за Андрея замуж.

Гоша нахмурился.

— Дела сердечные? Тогда возьми сердолик. У меня есть тут два, чайные. Выбери сама.

Удлиненные выпуклые камни, прозрачные, как виноградный сок, в простой оправе. Только змейкой обвиты. В одном темнеет маленькая черная мушка, будто отчерк падающей звезды на сетчатке, будто угнездившаяся для новой жизни семечка.

— Давай, пожалуй, этот!

— Только подай обязательно милостыню перед тем, как отдать! На вот тебе! — и он выгреб горсть монет.

— Да брось ты! Что я — мелочи не найду? — фыркнула Вика.

— Это же от меня, — он был серьезен, как никогда. — А потом прополощи в прибое. Сердолик должен быть посвящен воде, особенно карадагский. Все запомнила?

И она послушно кивнула.

Йога задумчиво шел вдоль реки, разменивая печаль на внимательные и цепкие взгляды. Стволы окружали бегущее прозрачное полотно, ласкающее бархатно-рыжие складки дна, лопающееся на ребрах замшелых валунов, бурлящее в смолисто-черном буреломе. Внезапно, Гоша остановился, привалился поясницей к камню, так неожиданно, что Русалка налетела на него. Он поднял искрящиеся синью глаза, но сейчас их мартовское море подернулось серым льдом:

— Лето кончается, — подытожил неунывающий Георгий каким-то странным голосом, брови сошлись над переносицей.

— О! Сегодня необычный день! — улыбнулась девушка, радуясь возможности обратить на себя внимание, да и отвлечь спутника от тяжелых мыслей. — Ровно два года назад была та самая лунная ночь в роще над Бухтой. Не знаю, как для тебя, а для меня это праздник! И поэтому, — не прерываясь, она развязала горло рюкзака и достала оттуда листы чистой бумаги, — я жду от тебя подарка! Нарисуй мне открытку!

— Открытку?!

— Ну да! Да брось, Гошка! Нарисуй, что придется, и подпиши. Ты же знаешь, я любым каракулям рада буду, — Вика сунула ему в руку шариковую ручку и вложила бумажный пласт.

Йога на секунду задумался, а потом лихо начертил две связанные между собой треугольные горы, несколько запятушных деревьев под ними и подписал крупными буквами: "Викусику! Вершина моей мечты!" Далее шла затейливая роспись и дата. Дурное настроение тотчас покинуло Гошу, он весь распетушился, но, присмотревшись к девушке, растерянно протянул:

— Что-о-о не так?

А та неотрывно глядела на размашисто обрисованные, недописанные, хромые "К"-а, в точности повторяющие оставленный улиткой след. "К"-а — притаившиеся бабочки, "К"-а, получившие новую весомость.

— Дорога тут такая, Новый Путь, — Йога звездно улыбнулся. — Но с другой стороны, места ведь действительно непростые. Каратэки частенько приезжают. Тут один на Туфовой тренировался. Пыжится, скачет в красивых позах — йа! Йа! Йа! Я тихонько сзади подкрался, как рявкну — ЙЯ!! Он чуть с утеса не свалился. У него же было десять воображаемых противников, а одиннадцатого не учел. Стоит, трясется, а я ему спокойненько так объясняю — чего орешь? Вон посмотри — звери, птицы — они же не орут? Водопад — шумит. Природа разговаривает. Но не орет. А ты, дружок, чего?

— Хотела бы я на это посмотреть!

— А, ребята как ребята. Разные, конечно, попадаются. Обрезали у меня как-то страховочную веревку, которая к моему любимому гроту с края плато свисала. Так она упала, а я тут же по скалам наверх вылетел, они как зайцы в разные стороны прыснули. Палки свои побросали. Смешно, конечно... Тут их великий гуру приезжал, из Японии. Церемонию награждения должен был проводить, грамоту — лучшему бойцу. Да на их беду пошел утром на водопад. А там я купался. И что-то мне холодно показалось, взял камушек и стал от груди отжимать, чтобы согреться. Гуру по-нашему ни фига, попытались как-то через переводчика пообщаться. А до церемонии дошло — уперся, грамоту — мне, пальцем тычет — лучший боец. Видимо, подумал, что я каждый день камни отжимаю. Пацаны его и так, и сяк уговаривали. Меня подключили, чтобы я с ним поговорил, мол, не порти им праздник. Нет и все. Так и вручили мне эту грамоту. Мне и неловко уже. Я же, получается, теперь выше их по статусу. Встречают — кланяются, приветствуют по-своему. Но, ты же понимаешь, дело не в технике.

— Так ты еще и каратист? — Вика состроила лисью мордочку. — Мало, что философ, художник и поэт?

— Это — путь духа, — наградой ей была стоваттная улыбка. — Новый путь! ... такие места. Ты на Форосе-то была? Ах, зимой? Игорь — классный мужик! Не видала его? Жа-а-а-алко. Он по дереву хорошо режет. У них же там можжевельника до фига! Мне поочередно три гребенки сделал — не может на мою причОску смотреть... — Йога хихикнул, двумя металлическими рычагами переворачивая Землю, за спиной сникали, сдувались как спущенный цепеллин, Долгоруковские скалы. — А я ни одной не забрал. Он обижается, а я ему — не переживай, я же помню, КУДА Я ИХ ПОЛОЖИ-ы-ыЛ!

Нырять к восхитительному коралловому дну всегда увлекательно, но возвращение на поверхность приносит еще более пьянящий глоток свежего воздуха. Но в этом погружении в сказку Красных пещер, долгих трех дней таинства, кислород, видимо, остался там же, где и жемчуг — у истоков Су-учхан, Падающей воды. И каждый шаг к ялтинской трассе отнимал по одной улыбке, по одному звонкому слову, по одному теплому касанию плеча.

— Здравствуйте! — привычно поздоровалась со встречными Русалка, тщетно стараясь сохранить бесшабашную радость, остановить время. — Хорошо помогает от сердитых взглядов, знаешь ли, — поделилась она житейской мудростью.

— Ба! Я здороваюсь мысленно и еще издалека. Чтобы не смущать. Люди разные попадаются... Ну что, девуля? Подарить Вам наших крымских ромашек? — указующий перст метнулся в сторону зарослей созревших мощных подсолнухов на чьем-то огороде.

— Если у вас такие ромашки, то я боюсь и подумать, какие же подсолнухи? — смеясь, она уверенно взяла его под локоть, оберегая ни в чем не повинные цветочки.

— В наших подсолнухах заместо семечек вызревают арбузы — ровно на грузовик хватает! Один подсолнух — один грузовик! Сам торговал!

Подкатил пустой троллейбус, Йога сел у окна, заплатил за Вику:

— Ты только милостыню подать не забудь. В подземном переходе у автовокзала они часто стоят. Найди бабульку посимпатичнее.

— Да, это уже автовокзал. Ага! — он кивнул, а девчонка, отрывая себя с мясом от его плеча, поднялась и пошла к первым дверям.

Оборачиваться — плохая примета. И она так и не обернулась, так и не махнула на прощание, так и не отыскала взглядом его за серым стеклом. Воистину, мы живем так, будто вечны. И, видимо, так оно и есть.

Море извивалось и билось, как безумное. Тысячи выкаченных языков обгладывали пемзу упрямого берега. Вика хмуро разглядывала неровные крупные стежки, воскресившие палатку: "Да, ребятам тут туго пришлось."

Наконец, она сбросила пыльные сандалии, боком влетела в двухметровый прибой и пошла "строчить шелка швейной машинкой", ровно, бездумно, аккуратно уходя под воду под каждым разгневанным гребнем.

На прибрежной полосе заметалась Лида, подошел тяжело нагруженный Андрей, разглядывая брошенные вещи. Их подруга морской звездой лежала на середине бухты. Волны, не набравшие истинной силы, перекатывали через пальцы, проскальзывали по щекам с урлыканьем и плеском. Разглядеть Вику с берега друзья, скорее всего, не могли. Поэтому она не стала их долго мучить и вернулась, слегка ободранная, с отчаянным блеском в глазах. Артистичным жестом выудила из кармана рюкзака желтое кольцо, сунула в разлетающиеся клочья прибоя, а затем протянула Лиде:

— Держи! Это — тебе!

— Мы вот тут палаточку подштопали, — промямлила та, — не сердишься? Ничего получилось?

— Нормально, — Русалка широко улыбнулась и ушла на скалы, разделявшие Бухту Любви и Нудистский Пляж.

Туда иногда доходили крученые пятиметровые валы, на миг зависали в невесомости, чтобы с визгом ухнуть на черные плиты, сползти с шипением по желобам и трещинам, по загорелым рукам и коленям, спиралям слипшихся волос.