Женя тем временем присел за стол рядом с Викторией, лукаво на нее поглядывая и сверкая глазами:
— Вот и компания у нас образовалась! — он причмокнул губами. — А то — совсем тут скучно.
— Вика! А это... как бы... можно попросить т-тебя, чтобы ты спела, а? — Валя смущенно заерзал на стуле. — Женя, она так здорово п-поет! Это просто талант к-какой-то! — вдобавок к легкому заиканию говорил он с легким присвистыванием, и это добавляло ему очарования.
— Коне-е-е-ечно, спойте нам! — вальяжно предложил Евгений.
— Романс! П-попроси ее — романс! — обернулся к нему Валентин, словно тот был, по меньшей мере, Викусиным импресарио.
Все трое наслаждались тенью старого ореха уже не один час, и атмосфера дружеского расположения покачивала на мягких волнах. Девушка с удовольствием спела несколько романсов, добавив к ним и пару своих песен.
— Н-ну! Я же тебе говорил! — восхищенно бормотал заказчик. — А спой Анну Герман!
Но не успел прозвучать и первый куплет "Звезды", как за спиной у Виктории прозвучало ехидное:
— Так-так!
И за столом появился Гоша собственной персоной.
— А вот и он! — представил прибывшего Женечка, хотя в этом не было нужды.
Вика смущенно замолчала, застигнутая врасплох, щеки полыхали от нарастающего чувства вины, которое любимый не торопился развеять.
— Ну что же вы? — язвительно поддернул он.
— Ладно! Спою я! — спас положение Женечка.
Он картинно встал со стула, что при его малом росте не произвело большого эффекта, одной рукой взялся за край стола, другую положил на грудь, закатил глаза и завел щебечущим тенором:
— О, горе горькое... по свету шлялося... и на нас невзначай набрело! Мы лежим с тобой в ма-а-аленьком гробике, — тончайшие нюансы его интонаций сделали бы честь и Вертинскому. — Ты мослами прижалась ко мне-е-е! Череп твой, аккуратно червями обглоданный... улыбается ласково мне.
Йога немного расслабился и принял непринужденную позу, а Женя все заливался соловьем:
— Я потрогал холодную косточку, ты куснула меня-я-я в черепок. Эх, разобрать бы наш гробик по досочкам и гульнуть бы на воле чуток!
Валентин шепотом спросил у гостьи, будет ли она чай, и, пригибаясь, рысью убежал на кухню, а Женя продолжал душещипательный рассказ о том, как два скелета "хильнут в кабачок" и пойдут танцевать чарльстон:
— А поздно ночью, изрядно усталые...
Вика обернулась и поймала два влюбленных собачьих взгляда. Но если Балбеса она еще могла потрепать по холке, то Валентина только вежливо поблагодарила за принесенный чай.
— Может, на яйлу завтра сходим? — обрадовался Валя. — Я тебе места красивые покажу! П-порисуешь! Родники тут...
— ... мы вернемся в наш маленький гроб, и уставив глазницы влюбленные, ты положишь мне пятки на лоб!... О, горе горькое по свету шлялося...
— А-а-а!!! Антон! — Гоша необыкновенно обрадовался проходящему мимо начальнику смены. — Да! Иду! Подожди! — и не дав Евгению достойно завершить финальный пассаж, он коротко кивнул головой, подхватил костыли и размашисто зашагал в сторону пещер.
— ... и на нас невзначай набрело... — с убийственной печалью, как оперный певец, у которого рухнул весь график гастролей, подытожил Женя.
— Вика, ты на сколько дней п-приехала? — с надеждой зачастил Валентин.
— Да послезавтра пора уже в Москву, — подавленно протянула художница, провожая взглядом спины Йоги и Антона.
— Т-так, как?... на яйлу, завтра? — заискивающе улыбнулся Валя.
— Может быть... — грустно ответила она.
— "Ну вот, еще одного "пушистого котенка" утопили," — почти с полным равнодушием рассуждала девушка, сидя на лавочке у кассы Красных пещер. Она ловила себя на почти брезгливом отношении к "покойному", словно ни одна сердечность в мире в силу своей нежизнеспособности не заслуживала доброго отношения.
Злой, как осенняя муха, Йога завязался узлом рядом с раскрытым дипломатом, полным украшений, не переставая, тем не менее, профессионально трепаться с покупателями. На каменной полке рядком лежали пучки свечей и стопка книжек с крупным красным заглавием "Крым: книга рекордов", где одна из статей посвящалась уникальному альпинисту, крымскому восходителю-одиночке и прочая-прочая. Вкупе с автографом книжки уходили влет.
Горькая и кипучая, как темное пиво, болезненно-хмельная радость, от того, что вот он, близок локоть, да не укусишь, переламывала девушку пополам. Она и смеялась без повода, и мрачно шутила в ответ на реплики окружающих. Вывести ее из этого настроения взялся было Коля Беценко, но и от его прохладного утонченного юмора толку не было . В конце концов, Антон предложил сводить Русалку в пещеру за сифон, и лицо у нее немного просветлело — это обещало некий выход адреналина.
На втором этаже сторожки — огороженной террасе, потолок которой плавно переходил в свод пещеры, тяжелыми дугами изогнулись две веревки, на одной сушился длинный ряд шерстяных носков, а на другой висел набор гидрокостюмов, в основном, красных и зеленых. Для Вики сняли единственный желтый и с подмигиваниями и прибаутками запихнули предварительно утепленную девушку внутрь.
— Щас будем из тебя мальчика делать! — Коля сделал грозное лицо.
Отверстие для надевания в виде широкого резинового лаза располагалось у костюма на животе, затем его туго скручивали жгутом и завязывали.
Русалка благодарно хихикнула, но предстоящее приключение ее мало занимало, мысли были совсем о другом, изнутри колотила дрожь, а в животе свернулся ледяной ком, словно она только что поднималась на чудесную экскурсию в суперсовременном лифте, и вдруг величественный подъем перешел в стремительное падение.
Перед началом сифона девушка набрала побольше воздуху и, перебирая руками трос, протянутый под каменную арку, нырнула в холодную зеленую плоть воды. Плыть в резиновых сапогах было неудобно, но уже через несколько метров потолок поднимался, и скользить к дальнему берегу можно было не торопясь.
Вода выточила слоистые пласты, ступенями и островами ведущие по обводненным залам, и приходилось передвигаться от одного к другому, погружаясь то по колено, то по грудь. Антон часто страховал и подавал руку, а Вика умудрялась еще порой вытаскивать через капюшон маленькую камеру и снимать самые удивительные виды.
Через бесчисленные пороги легкой хрустально-кружевной пеной кипела подземная река, чистая, целебная кровь земли. Под ее ласковыми касаниями стены и перекаты сглаживались китовьей кожей, светлые, словно молочный сыр. С потолка черной лапшой свисали тонкие сталактиты, а кое-где вырастали и кирпично-красные, глиняно-коричневые, похожие на древние гончарные изделия. Будто оплавленные свечи навстречу им тянулись башни сталагмитов, образуя причудливые проходы, странной архитектурой наполняя зал за залом.
Пещеры дышали свежим ветром, казалось, все здесь было сладким, и воздух, и вода. А Вику била та же дрожь, и протекший костюм, и мокрый свитер не добавляли к ней ничего ощутимо нового. За каждым поворотом ждали ярусы и этажи, на которые надо было лезть, стараясь не поскользнуться, благо, в некоторых местах висели куски веревок, облегчающие продвижение. И каждый раз Антон спрашивал "может, хватит?", а девчонка мотала шальной головой, дразняще улыбалась "ну, еще чуть-чуть!". У нее было "сейчас", а будущего не хотелось вовсе.
Под конец инструктор не выдержал, развернул Вику за плечи, и повел назад. Но и тут она проявляла чудеса нерасторопности, чудила, дурачилась по принципу "чем хуже, тем лучше", и точно также себя и ощущала. У Антона кончилось терпение, и он, по грудь в воде, тащил ее за ногу по обводненному тоннелю, а она лежала на спине и завывала на всю систему битловскую "Yellow submarine". Ей было попросту плохо, но слезы — это такая глупость!
На выходе Русалка даже не сразу поняла, что проходит капище — мрак за прикрытой решеткой отличала едва заметная синева. Со второго этажа пулей слетел разъяренный Коля, Йога — в двух свитерах — перегнулся через перила:
— Мы уже одевались за вами идти!!
Вика пожала плечами, глупо хихикнула:
— Загулялись! — ведь чем хуже, тем было лучше, и молча позволила себя раздеть, а потом, отказавшись от ужина, нырнула в приготовленный для нее спальник (там же, на раскладушке у развешенных гидрокостюмов); не потрудившись снять мокрую майку, накрылась с головой и провалилась в беспокойный сон.
Утром, увидев, что Гоша уже встал и ушел пить чай, девушка решила доспать пару часов — все равно, ничего не происходит, но поняла, что не в состоянии. Вчерашняя дрожь перешла в ломоту и озноб. Серый ряд носков на веревке плавно раскачивался вслед за ровным напором пещерного сквозняка. Холод пробирал до костей, а жар заливал голову и шею. Вика подтянула колени к подбородку и попробовала согреться, но тщетно. Тогда, шатаясь от слабости, она спустилась на кухню, в остывающем чайнике выкроила себе кипятку на чашку чая, а затем ушла на Туфовую, за жарким солнышком.
Расположившись на припеке, впитывая живительное тепло всем телом, художница понемногу перестала дрожать, но вслед за теплом пришла слабость, головокружение и жажда. Казалось, горло стало шершавым, а язык распух. Перед глазами плясали радужные кольца. Вика почти на ощупь поднялась и осторожно пошла по тропинке вниз. В рюкзаке была собрана небольшая аптечка, да и мягкий топчан манил девушку как магнитом.
Сутки мелькнули непостижимо быстро, они состояли из скрипящего липкого ложа, удушающей жары и чашек прохладной ключевой воды, поднесенных то Женечкой, то Валентином.
К утру таблетки, наконец, подействовали, и несколько часов полноценного сна буквально воскресили художницу. Она собрала нехитрый скарб и ушла рисовать реку на прощанье. Вечером из Симферополя много поездов уходило на Москву.
За лиловыми стволами, шелестящими крыльями зеленой листвы свешивались павлиньи хвосты водопадов, мох блестел капельками воды, неистово ворковали горлинки. Мокрые камни диковинными грибами поднимались над шелковым ложем реки. Над Туфовой поляной играли в догонялки несколько шаловливых ручейков, пока не подходил их черед слиться с тугим ревущим белоснежным полотном главного водопада.
Река змеилась вдали сверкающей ниткой. Темными сине-серыми хлопьями скользили крохотные тучки, упоенно играющие со своей тенью, словно с грузовиком на веревочке. Вика сделала несколько светлых работ, удивляясь миру и спокойствию, переполнившему ее. Неужели сердце так радуется скорому отъезду?
Из бокового кармана рюкзачка Русалка достала флейту, и нежная мелодия зааукала с говорливой водой, с поющим ветром предгорий. Флейта звучно вздыхала, вышивая небо простыми песенками, рождающимися из шелеста листьев и бега облаков. И в какой-то момент что-то щемяще-прекрасное, горячее толкнулось в груди. Вика поднялась и побежала по длинной бетонной лестнице, округло поднимающейся к сторожке.
— А! — Гоша кивнул и улыбнулся, непривычно мирный. — Это ты там дудишь, девчОнка?
Она рассеянно кивнула, все еще часто дыша и не сводя с него глаз.
— Сыграй еще! — он величественно обвел рукой деревья и скалы, улыбнулся синему небу.
И художница послушно отыскала удобную полку выше по склону, так, чтобы внизу было хорошо слышно, но в то же время видеть ее Йога не мог, и над Красными пещерами заплясали, засмеялись, загрустили новые мелодии, такие же солнечные и неторопливые, как этот день.
Пестрыми рыбьими стаями мелькали внизу экскурсии, помахала рукой и убежала домой Алена. Кого-то одевали за сифон, кого-то раздевали, цветной орнамент костюмов, вывешенных для просушки на балконе, постоянно менялся. А над ущельем, словно пожелтевшие костяшки домино, тянулись светлыми рядами облака, изредка осеняющие тенью оранжевые стены Долгоруковской балки.
— Что понарисовала, девуля? — Йога жадно изучил каждую картинку, пророкотал что-то одобрительное, и девушка заняла любимую "кошачью" позицию за его спиной.
Он закончил торговлю, когда совсем уже смеркалось, и вместе с темнотой к нему вернулась доверительность и нежность, а сухой деловитый тон пропал сам собой. Вика, сидевшая неподалеку на скамеечке, облегченно вздохнула, потому что рядом с напряженным Гошей места ей не находилось.
— Ну, иди сюда, чего ты там сидишь? — недовольно буркнул он, и девушка, как и местные кошки после приглашения, не заставила себя ждать, скользнула ему под бок.
Гора шумно выдохнул, горячий и угловатый, привлек художницу к себе. Темнота не давала различить выражение его лица, но в маленький мир двоих пришло умиротворяющее блаженство. Над черными краями скал, следуя за ущельем, протянулся Млечный путь, окропленный хрустальными брызгами водопада. А на глиняной бровке на уровне Гошиного плеча медленно скользили две изумрудные звездочки, будто исполняли замысловатый танец — то разделялись, то сходились вновь.
— Светлячки! — восхищенно прошептала Виктория. — Это наши?
Йога ничего не ответил, но она ощутила, как за полукружиями его ребер громче забухало громадное шумное сердце.
Свечи давно растеклись по подставкам лужицами прозрачного парафина, и теперь горел он сам, наполняя металлические кольца языками золотисто-синего пламени.
— Только бы стол не прожгли! — Гоша, поморщившись, встал с массивной тахты, молочно-белый в переменчивом освещении, задул букеты огня, один за другим, и снова счастливо вытянулся рядом с Русалкой, обнял за плечи одной рукой, собственнически накрыл другой сверху:
— Что-то так хорошо расслабился сегодня...
— Тогда спи! Тебе надо поспать, — спокойно проворковала она ему шепотом.
— Хм! Спи! — он еще раз огладил самые соблазнительные выпуклости на девичьем теле и сокрушенно вздохнул. — Ладно, до-о-обрых снов...
Вика уткнулась ему в плечо и ровно задышала, а Йога еще долго неподвижно лежал на спине... Вдруг притянул к себе крепче:
— Спишь?
— М-м-м? — отозвалась она.
— Плохо тебе со мной?
— С чего ты взял?
— Ну-у... — он не стал объяснять, но весь, казалось, превратился в слух.
— Хорошо мне с тобой, — улыбнулась художница. — А мне, вот, как-то сказали, что я очень тебя обидела, и это стоит между нами. Я не знаю чем, но — ты меня простишь?
— Что за ерунда? — он сразу взъерошился. — Ничем ты меня не обижала!
— А это неважно. Скажи — прощаю тебя за все. Просто скажи! — продолжала она настаивать. — Ну?
— Ну, прощаю. Ну, за все, — смущенно и недовольно пробормотал он.
И она внезапно набралась храбрости, привстала на локте:
— А вот скажи еще — тогда, в Судаке... Ты говорил потом — ерунда. Скажи, Гошка, любил ты меня? Ну хоть чуть-чуть?
Он дернул кадыком, недовольно сел на кровати, снова начав рассуждать руками:
— Могу сказать — испытывал чувства.
Лицо неприступное, как у каменного идола. Поймав Викин внимательный взгляд, раскрылся, зашумел, руки замельтешили:
— Это то же, что ты спрашиваешь. Я не показал тебе "целый водопад", я это помню. Прости меня за это.
— Причем тут водопад?
— Я целый год помню, что не показал тебе "целый водопад", — злым голосом отчеканил он. — Это ли не привязанность?
