Уже несколько дней как Танюшка уехала с питерскими друзьями на Казантип и предоставила подруге полную свободу, чему та была искренне рада. По побережью шлялась какая-то шалая разновидность гриппа, и Викуся, много игравшая в Бухте с маленьким Васенькой, умудрилась подхватить весь букет, наиболее ярким цветком в котором красовался астматический кашель, и лающие звуки разного тембра разносились теперь над притихшим пляжем. Жар не спадал, но бездельничать Вике всегда оказывалось не под силу, и она вставала, брала акварель и шла работать, наслаждаясь целебным духом можжевеловых рощ. Порой же — отдыхала под тенистыми сводами Грота. Гоша уже удостаивал художницу взгляда и даже пары слов, но на судьбу упрямица не жаловалась, сидела, любила и уходила дальше. Ее проблемы всегда принадлежали только ей самой.
Море расслабляло, вынимало удушающие колючки из горла, ласкало и укачивало. Август же неразличимо стушевывался, утекал, выбеляя травы и осыпи, расписывая фантастической киноварью фисташки и удлиняя виноградные звездные ночи...
Утренняя здравница, которую Викуся с неизменной счастливой улыбкой выпевала на середине бухты водам, камням, деревьям, мысам и горам, рыбам и зверям, городам и рекам, и прочим, кого хотелось вспомнить сообща и поименно, в тот день прервалась на середине, стоило только девушке поднять лицо к Соколу. Чаще всего Лик Смотрящего в Бухту окутывала кротость, порой — задумчивость, иногда — грусть. Сегодня же в нем алел смутный отпечаток призыва, сдержанной воли. Взбудораженная, девушка поняла, что ее приглашают, и, собрав в котомку немудреный скарб — бутылку воды и горбушку серого хлеба, полотенце, стопку бумаги и ручку, отправилась в гости.
От соседей она не раз слышала, что на вершину по северной стороне горы ведет простая тропа, по ней же скалолазы спускались назад, в Новый Свет. И, как бы в ответ ее мыслям, тропинка тотчас без труда отыскалась.
Можжевельники расступились, и узкая лента заплясала по камням, по-змеиному раздумчиво ощупала путь раздвоенным языком — на развилке Вика недоуменно замерла и пошла по правому рукаву, жавшемуся к открытым пятнам полян на крутом подъеме. Короткими частыми глотками обжигал истерзанное горло дух прогретых камней, сердце металось перепуганным зайчиком, но дорожка упрямо карабкалась, набирая высоту, и с высотой в сердце переливался восторг окружающего простора.
Хребет Караул-Обы плавно перетекал в Перчем, а за ним стелились такие же зеленые, лиловые, синие и голубые горные цепи. Лукаво топорщили рожки Черт и Чертиха, что над самым Веселым. Горы вокруг щеголяли оголенными плечами, кутались в черно-зеленые перья. Расписанный бледными незабудками небесный свод блистал воздушными люстрами с мириадами хрустальных подвесок, взвесью светящихся точек клубились потоки счастья над балкой, утопающей в тени. Справа суровыми путниками, скрывающими лица под капюшонами сиреневых плащей, проплыли Соколиные Перья.
Вика в очередной раз постояла у кряжистого дуба с сухой верхушкой, унимая головокружение. Лужайку внизу аккуратными точеными веретенами расчертили кипарисы. Была какая-то магия в их строгом "шашечном" расположении. Войнами в черных кольчугах замер таинственный строй. Сила буквально пульсировала в этом месте сухой трескучей завесой.
Солнечный свет стекал по склону, задерживаясь на ступеньках и образовывая радостные кремовые лужицы. Ветки переплетались сливовыми, розовыми, каштановыми и мглисто-синими пятнами теней, образуя анфиладу загадочных комнат, наполненных посвистом ветра, звоном цикад и птиц, и какой-то непостижимой, но ощутимой жизнью. Дуб вроде бы и замер в горделивой неподвижности, рассекая сильными плечами рыбье тело ветра, но в то же время и тянулся за ним, обнимал неловко, прижимал к сердцу голоса братьев из окрестных рощ, далекие вести, нашептанные морем.
Викуся неуклюже вскарабкалась по ступеням выступающих каменных складок, встала выше дерева и раскинула руки:
— Хорошо быть дубом! Живи тысячу лет, батюшка! Если бы можно было построить дом в здешних рощах, я возвела бы его на этой полке, чтобы каждый день ходить за водой по серым ступеням над поющей долиной и каждый раз поражаться бесконечному миру у твоих корней.
Лучи обжигали все сильнее, лента рассыпанной крошки уводила к прохладным скалам. На одном из поворотов она уперлась в сизую влажную стенку. Вика без особого труда могла подтянуться и подняться по ней, но спускаться здесь ей не показалось приятным занятием. Наконец, вспомнив, что в гости она идет не абы как, а по приглашению, девушка отринула последние сомнения и быстро вскарабкалась наверх.
Открывшийся вид завораживал. Вольным полукольцом лежала Крепостная, а за ней горело голубым опалом невыносимо яркое море. Забавно срезанные, трапециевидные плато Фирейки и Ай-Георгий тонули в фиалковой дымке, а к ним уходили палевые складки Соколиной спины — распластанная веером колода светлых известняков, со смолянисто-черным, зеленоватым и рыжим лишайниковым крапом "рубашки". Викусик сделала быстрый набросок с царицей Крепостной, поздоровалась со скалолазами из Бухты, папой и мамой Васеньки, спускавшимися с вершины с очередными клиентами, и также легко и неспешно, как и ворон, описывающий над путницей плавные "восьмерки", пошла наверх.
"Самая лучшая сосна — та, что растет на вершине..." Она росла вширь. Расти ввысь ей не было никакой необходимости. Викуся погладила шершавый ствол и села на ровной травянистой площадке, спрятавшейся от моря за шеей Сокола. С нее открывался замечательный вид: полумесяц Зеленой бухты; очень маленький, невозможно плоский Орел и воткнутая в голубую кровь моря и неба цепь сахарных клыков — Караул-Оба. Картинка удивительно напоминала ту, что "влюбленный пингвин" вывела на обложке блокнота перед поездкой — Орел, Сокол, Караул-Оба и Новый Свет. И в центре — сердечко бухты, а в нем — две буквы, которым издавна назначено соседство — В и Г.
Рисунки, стихи, слова имеют обыкновение исполняться невообразимо быстро. И расстояние между Соколом и Орлом — не больше загогулины в блокноте. И разве возможно спокойно сидеть, если понимаешь и веришь, что между сердцами расстояние еще меньше? Короче неверно понятого слова. Брошенной мысли. Разве возможно сидеть и смотреть, быть врозь, если мы всё еще живы?!
Девчонка встрепенулась и быстрой ланью взлетела на вершину. На репере плескались бесчисленные ленточки, но увидеть Бухту оттуда не было возможности, и чудачка спустилась дальше, чтобы сесть на краю отрога. Вниз уходила горячая как печь стена. Лазурной "w" искрилась Бухта.
Что может быть лучше, чем сидеть Шалтаем-Болтаем на округлом краю, стучать босыми пятками по драконовой коже и чувствовать, как солнце переливает в тебя свою кровь, выжигая остатки хвори?
— Что, братец мой? Ты за этим меня звал? Подлечить? — и она вздрогнула от внезапного появления двоих мужчин.
— Вы как здесь? — улыбаясь, кивнул один из них на ее тощую сумку. — На кончиках пальцев?
Был он смугл и обаятелен, и невозможно напоминал Кларка Гейбла.
— Конечно! — ничуть не смутилась Вика. — На кончиках пальцев. Ног.
— О! — уважительно поддакнул обладатель кокетливых усиков. — Мы тоже! — и они отступили за гребень.
Вика вновь подставила лицо бесконечному солнцу, такому близкому, такому личному здесь, но яркая вспышка внизу привлекла ее внимание. Над шелковым ковром моря реял радужный лепесток. Поднимаясь и кружась вокруг собственной оси, чертил замысловатые кривые веселый, упрямый параплан. Ветер неласково обошелся с незваным гостем. Яркая мошка начала резко снижаться и под конец клюнула середину Бухты Любви. Тотчас от берега кто-то снарядил спасательную байдарку, засверкали весла.
— Ну как там, все нормально? — "Кларк" опасливо спустился до Викусиного наблюдательного пункта и вгляделся в слепящее море.
— Да, подберут, — рассеянно кивнула девушка.
— Ну, пойдемте, помашете мне вослед. Мы обычно прыгаем с той стороны Сокола — там удобная площадка! — и идем в сторону Нового Света, а там уже садимся куда придется...
— Вы не знаете, о чем просите, — захлебнулась она жаркой волной. — У меня друг так разбился...
— Моцарт? — на тон тише отозвался мужчина.
— Нет, Йога...
— Ага... — тень понимания проскользнула по его лицу. — Не надо! Не надо бояться!!
— Я не пойду! — упрямо опустила голову сидящая на камне.
— Я Вас не неволю. Пожелайте мне хотя бы удачи! Она мне понадобится! Ветер переменчив.
Ей хотелось закричать: "Не прыгайте! Это же не стыдно! Черт с ним, с ветром!" Но она сдержалась, улыбнулась невозможной улыбкой и молвила:
— Тогда — ни пуха! Как Вас хоть зовут?
— Роберт.
— Удачи, Роберт!!! — и спрятала глаза.
Он ушел, а девушка вжала лицо в потные ладони, резала ногтями виски. "Все будет хорошо! Это же так просто!" И спазм невозможной боли пронзил грудь и стек по позвоночнику к пояснице. "У. Этого. Нет. Будущего. Будущее — свет. Я нужна ему там!"
Художница вскочила и со всех ног бросилась следом за ушедшим парапланеристом.
— Все-таки, передумали? — в его улыбке было столько тепла, столько благодарности!
Ах, франт! Одна только белоснежная бейсболка чего стоила на этой жаре! Он ловко разбрасывал по траве светлый купол, расправлял постромки.
— Ну что? Готовы? — Роберт улыбнулся через плечо своей прекрасной спутнице и поднял купол в воздух. Потоки ветра довольно заурчали в шелковых складках.
Виктория лишь горячо закивала в ответ.
— Тогда... па-ехали! — он разбежался и шагнул через край.
Ветер радостно всхрюкнул и сорвал с черной шевелюры запятую головного убора, со смаком прокатил кепи по кустарникам и камням далеко внизу и, удовлетворенный трофеем, погнал чудесный парус параплана на запад, за шею Сокола.
Девчонка облегченно вздохнула, бегом вернулась на край стены и успокоено проследила точное повторение посадки в центр бухты. Она не смогла удержаться от улыбки при мысли о развлечении, которым являлись эти спасработы для жителей пляжа, и отправилась выручать несчастную бейсболку. И при должной осторожности это оказалось не таким уж сложным делом. "Подумаешь, пара расщелин!"
Дорожка услужливо запетляла вниз, на удивление легка. Тот, второй, левый рукав тропы, которым художница пренебрегла в самом начале, огибал гору широкой петлей, вальяжно выбирал пологие склоны, и вскоре Вика уже нырнула в лесистую часть подножия. Видами эта дорожка не могла похвастаться, зато была надежной, удобной и простой. Слабость прокатывалась по телу волнами, губы спеклись, девушка вышла на тенистую полянку среди точеных кипарисов, бросила на землю широкое вафельное полотенце, свернулась на нем калачиком и тут же провалилась в тягучий маетный сон. "Никогда не спи под кипарисами..."
Меня толкали, слева и справа, я сжимала поручень эскалатора. Я люблю метро — оно похоже на подземное море людей. С ними встречаешься взглядами, вагоны и станции пронизаны токами судеб, стремлений, маршрутов. Флиртом и ненавистью, раздражением и весельем. Метро плещет и кружит в своих водоворотах.
Сбегая по ступенькам, ныряя за очередной поворот, я заметила светлую нитку, спускающуюся с потолка и темную точку паука на ней. Меня сдавливали чужие плечи, толкали локти, дышать становилось все трудней, но тут я внезапно выпрямилась и почувствовала необыкновенную легкость — "Паук — к известию". Милый мой помнит меня! Там, в теплых предгорьях скрылся желанный Симферополь. Нежной рукой, ласковой ленточкой коснулась сердца счастливая волна. "Любит! Помнит! Ждет!!"
Почти танцуя, я подхватила ребром ладони светящуюся паутинку, понесла любовно и гордо, как знамя. И в тот же момент меня толкнули, паучишка канул в темноту чужих ног, я оглянулась, но толпа уверенно вынесла меня на перрон и втолкнула в подошедший поезд.
Не находя места, корила и ругала я себя от станции к станции. Бедолага! Надо же было мне оборвать его тонкую надежду, его дорогу домой... Проклятое легкомыслие! Такой славный паучок, а я обрекла его на неминуемую гибель. Этот переход вытопчут, словно гунны, за пять минут. Ему не уцелеть!
... ноги мелькали и тяжелыми столбами врезались в серый гранит перехода. Тяжелыми взрывами пыли сотрясали камень, он вибрировал, сохраняя эхо тысячи звуков, шарканья, стука каблучков, скрипа тележек... И между всего этого полз паук. Вот над ним зависла серая подошва, но ее обладателя толкнули, вот паука закружило воздушным смерчем, его хлопнула пола пальто, но он продолжал упрямо бежать к стене. Бежать не думая, потому что малейшая мысль расплющила бы тонкие лапки по холодному камню случайным толчком, роковой встречей. И когда мимо прошлепали, ненавязчиво подволакивая левую ногу, валенки в галошах, в сопровождении палки с резиновым набалдашником, паучишка уже добежал до спасительного шва в плитах и вернулся в уютный, статичный и понятный мир...
Наэлектризованная, Вика проснулась, ощущая во всем теле сухое тепло, проворно собралась и вышла из рощи. Кипарисы закивали ей в ответ, странно знакомые, но пугающие, словно она открыла какую-то их тщательно оберегаемую тайну и теперь ее жизнь лишилась привычной опоры.
Голод давал себя знать, в магазине, задыхаясь в волнах нарастающего кашля, она выстояла полчаса в долгой очереди, но купила-таки заветный стаканчик йогурта, быстро перекусила и вернулась в Бухту.
— Там! Там у нас такое! — от волнения частил словами Митя, десятилетний распорядитель пляжа. — Тебе и не снилось! Пойдем, покажу!
На горячей гальке собирали последнее солнце два распластанных купола. Их хозяева на "драгоценных" табуретах сидели посередине почтительного кольца восторженных слушателей и травили байки.
Викуся устало и неспешно подошла к раскрасневшемуся Роберту, картинным жестом извлекла из недр сумки заветную бейсболку и, протянув ему, на последних голосовых усилиях проскрипела:
— Ваше?
Он смешался, одарил ее жарким взглядом, смущенно кивнул:
— Я уж думал, что распростился с ней! Как Вам удалось?
— Судьба, — коротко кивнула покрытая пылью и загаром девушка и побрела на свой пятачок пляжа.
Там, распугивая надоедливую дневную компанию, она сбросила кеды, сорвала с себя шорты и майку и ушла в изломанное свинцом и латунью море. Гулял шестибальный шторм, на бухту набегали закрученные валы. Над горизонтом, по шафрановой полосе, бесконечной цепочкой к ранней луне бежало стадо черных антилоп-гну. Вскоре голова странной девушки исчезла в складках вспененной воды далеко за пределами бухты, а обладатель белоснежной бейсболки испуганными глазами старался различить ее в хаосе громкоголосых волн.
— У меня сегодня пятнадцатый день цикла, сегодня я могла бы забеременеть, — сумасшедшей улыбкой одарила Танечку сидящая на Дельфине Вика.
Прибой перехлестывал через гладкую Дельфинью спину и ударялся в угольно-серую каменную стену, завивался в водоворот в неглубокой зеленоватой ванне между ними.
— Ну и мысли у тебя, — засмеялась та. — Ты серьезно об этом думаешь?
