И то, что от меня осталось, навряд ли было плотнее этого неверного света. Я смотрела на хорошенькую Наташу и думала — вот, у тебя все впереди, а сама рассыпАлась. Распадалась на осколки памяти. Настолько болезненные своей несбыточностью, ей же — постыдные, что с радостью отдала бы все их, лишь бы закрасили окна в тот славный сказочный мир. И не липнуть бы носом к стеклу, и не гадать на кофейной гуще.
Где-то за краем тропы мерцала синей спиной Карасевда, но нисколько не тревожила. Я наконец-то позволила себе поверить, опустить руки и сдаться, и теперь меня, как лист, подхваченный осенней водой, слегка занимало, к каким же берегам принесет стремительное течение. Не больше.
Вика никогда не получала столько внимания, сколько пришлось на ее долю в этот вечер от Кирилла. Он глядел на нее как на диковинный экспонат, странное, не укладывающееся в картину явление — подруга Йоги, и ему неизвестная! Его это даже немного задело, впрочем, он тут же ласково рассмеялся:
— Раз я про Вас не знаю, значит, не берите, девушка, многого в голову. Уж если бы у Йоги был серьезный роман, да если бы мужик из семьи уйти вознамерился — я бы точно знал!
Но любопытства это его не умаляло, и уже безо всяких колкостей, совершенно серьезно он слушал ее песни, а Русалка расхрабрилась, приручила дребезжащую службовскую гитару, и песни зазвучали совсем иные, про Йогу песни. Давно ушли к себе Наташа с отцом, Никита свернулся капризным комочком на тахте, Славик по железной стремянке ускользнул на второй этаж, а Вика все пела и пела, и в жестянках на столе горел раскрошенный парафин. Кирилл сидел, откинувшись на спинку и вытянув вперед длинные, никуда в этой комнатке не помещающиеся скрещенные ноги, темнота кутала его сгорбленные плечи, а в плошках света плясали саламандры.
— Совсем умаялся Никитушка... А большой какой стал! Серьезный человек... — в голосе растворилась такая нежность, что он даже треснул под конец фразы, как спелый плод. — Не знаю, отдадут мне его завтра или нет.
— Вы в разводе? — удивилась Викуся.
С виду Журавлев казался воплощением серьезного отца семейства.
— С Нового года, — он усмехнулся, сладко потянулся, вставая. — Любаша мне захотела сделать подарок на день рождения.
— У тебя еще и день рождения? — от неожиданности Вика даже перешла на "ты".
— Первого января, — по горбинке носа пробежала гримаса улыбки.
— Так я тебя поздравляю! — и художница сконфуженно примолкла. — ... Это ее инициатива?
— Да, неприятно признавать, но меня поставили перед фактом, — он заходил по комнате, положив ладони на бедра и энергично разминая плечи и шею. — Когда приехал из Москвы, встретил в дверях чемоданы.
— А что ты делал в Москве? — невольно заинтересовалась девушка, возвращая гитару на место.
— Кы! Копал колодцы, работа — как работа, деньги платят. Пару месяцев там, потом с деньгами сюда, и так по кругу. Она жаловалась уже, я ей сказал — потерпи, наберу бабок — осяду здесь. Ну, видишь, не дождалась. Там любовь.
— А Никита?
— А "Никите нравится дядя Дима"! А то, что мальчик стал хуже учиться, никого, кроме классной руководительницы, не волнует.
— Ладно, Кира... — она попыталась ободряюще улыбнуться, — все в жизни к лучшему, — и нараспев процитировала. — "В жизни всему находится место, рядом с добром уживается зло, если к другому уходит невеста, еще неизвестно, кому повезло!" ... и где теперь ты будешь жить?
— Да мне друг, Володька, квартиру пока отдал. Я-то справлюсь, — и на этот раз его усмешка была скорее отражением уверенности в себе. — Я столько раз поднимался, поднимусь и в этот раз... Ты пойдешь еще на улицу?
Она энергично кивнула.
— Фонарик возьми, а придешь — огонь погаси. Спокойной ночи, — он вытянулся с краю тахты и обнял Никиту, укрытого спальником.
За дверью надрывно и жалобно мяукала Карасевда. И куда подевалась ее грозная грация?
Утро выметнулось лебедиными крыльями, рассыпалось невесомым молоком по скальным склонам. Влажное дыхание пещеры осыпало расщелину иглистым инеем, на боярышнике распустились фантастические снежные розы, между которыми надувалось атласными пузырями тугое сапфировое небо. Тонкие обугленные спички стволов искрились роскошными нарядами из страусиных перьев. Они взбегали по узким террасам колизея, жались к лиловым и рыжим, словно лисий хвост, заляпанным солнечными "зайчиками" стенам, боясь потревожить кружевной наряд. Лучи толстым радужным пучком переваливались через темное плечо Долгоруковской яйлы и разметанным снопом валились в котлован ущелья, электризуя все напряженным радостным действом. На каменных ребрах повисали ледяные плащи, а за их прозрачным покровом, будто круглые темные жуки, в толще воды ползли пузырьки воздуха. Буйным духом, хмельной и неистовый, водопад извивался пернатым змеем, хохотал и безумствовал, ворочая послушные серые глыбы, заворачивая изумрудные листья плюща в стеклянные лепешки.
Вика носилась по осыпям веселой белкой, время от времени зачарованно вглядываясь в бледно-голубой фарфор Чатырдага. Никита от нее не отставал, размахивающий полами синей курточки, в шапке, нахлобученной на глаза, он был похож на упорного гнома. В руках крепко сжат отцовский фотоаппарат.
Бегай, девочка! Если не знаешь, что делать — веселись! Пусть сердце — в кровь! Веселись изо всех сил! А смысл, глядишь, и отыщется.
Всех троих вызвался подвезти до Симферополя начальник смены, дозором обошедший владенья свои. Короткий зимний день сворачивался клубком в уютный вечер.
— А тебе есть, где переночевать, Виконька? — уже в машине озаботился Журавлев.
Вместе с разъезжающейся по домам сменой они сидели в бедном "жигуленке" плотно, как сельди в бочке.
— Конечно, — уверенно кивнула она, не уточняя насчет комнаты отдыха.
— А то — смотри, если хочешь — переночуешь у меня, комнаты две. Хочешь — ляжешь с Никитой.
— Что ты, Господь с тобой! К чему такие гарантии? — улыбнулась она, мучаясь от неловкости положения. — Тем более, ты не знаешь, заберут его или нет.
Никита презрительно фыркнул.
— Так что? Поедешь с нами? — уточнил Кирилл, любивший во всем ясность.
— ... поеду, — мягко вздохнула Вика в ответ.
Никиту, все-таки, забрали. Кир, отвозивший его, вернулся затемно, мрачный и нахохлившийся. Поставил на кухонный стол бутылку кагора, с наслаждением проведя пальцем по отмытой белоснежной поверхности столешницы:
— Сразу видно, что в доме появилась женщина.
Вика зарделась, поспешила перевести тему, принимая из рук наполненный бокал:
— За что же мы будем пить?
— Как за что? За встречу! — нашелся Журавлев. — Да... и кому мы там ей обязаны? Йоге? И за него выпьем! ... А не позвонить ли мне ему?
Кирилл тут же подхватился, притащил телефонный аппарат, долго и со смаком ковырял длинным пальцем диск:
— Алло, Людочка? Здравствуй, дорогая! Как там папик поживает? Подойдет? Отлично! Да я? Я как обычно. Вот, приехал на праздники... Алло, привет, Жорка! Да... — Кир тонко захихикал, — конечно, а как ты думал. Нет, не отступилась. Никиту отвез токошо. Да. Камней тебе привез, аметисты есть интересные, посмотришь. Я вчера на пещеру с ним ходил, но тебя мы там уже не застали, застали кой-кого другого. А вот угадай, Жора — с кем я тут сейчас сижу и пью красное вино? У тебя три варианта ответа: первый — это с Туром Хейердалом, второй — это с тобой, а третий — это с девушкой Викой из Москвы, художницей. Да, я понял тебя. Значит, с тобой? Хорошо, Гошик, твое здоровье! — Журавлев торопливо прихлебнул. — А что передать? Ну, кому-кому? Не тебе же! Туру Хейердалу. Ничего? А привет? Может, выберешься к нам? Никак не можешь? Что же, Гошка, жалко. Передумаешь — звони. Мы тут, в Вовкиной квартире, на Москольце. Да. Камни потом подвезу, на неделе, я скоро опять в Москву. Ладно, спокойной ночи, семье привет.
Кир шутовски плюхнулся на табурет, картинно развел руками:
— Ну, Вы сами видели, девушка. Дохлый номер.
Она кивнула, мягко улыбнулась:
— И, все-таки, мы хотели выпить за него...
— О, это само собой, — вмиг посерьезнел Журавлев, — Гошка — великий человек, человек, который делал вещи, так до сих пор никем и не повторенные. С богатым внутренним миром. Человек с большой буквы. Давай же выпьем за него, девчонка!
И бокалы сомкнулись с тонким жалобным звоном.
— А эти зеленые берега? — Вика даже подалась вперед.
На неприглядной стене расцветала сказка слайдов, переносивших в край лососево-красных закатов и рокочущего прибоя.
— Это Курилы. Нет, те были Командоры. А мысы действительно внушают почтение. Ты ведь их обходишь и гадаешь — сможешь ли пройти дальше. Да и предвкушение каждой НОВОЙ бухты! Нет, там только пограничники. Конечно, разрешение получал. Ну да у меня с биографией все чисто. В Крыму я работал главным инженером на заводе "Фиолент", телевизоры мы делали... Из еды, действительно, с собой мало что возьмешь. Я прикинул, что по калорийности у нас на одном из первых мест халва. Вот халвой и питался. Что смеешься? И морской капустой. Ее там, на взморье...
— Вот тебя помотало! — завистливо вздохнула художница.
— Да, это правда, — довольно кивнул Кирилл, — и Кизил-кум прошел, и Кара-кум повидал — не вышло, сошел с маршрута. Не готов был тогда. И в Фанских горах мумие собирал. Всяко приходилось, — он опять помрачнел. — Я же и с Любкой познакомился — ей пятнадцать было, а я был уже известный турист, легенда, водил этих школьников по пещерным городам... Да, это срединный Крым, район Бахчисарая... Она мне — так и так, люблю и все. Хочу ребенка. Школу, говорю, хотя бы закончи. Закончила. Ты подумай сама, мужику не так-то просто отказаться от свободы, но я сказал — хорошо, если ты решила, подумай еще раз, обратного же пути не будет. Поженились, родили Никитку. У меня ведь еще двое детей... Нет, с матерью старшей дочери мы давно расстались, да она, кстати за хозяином этой квартиры замужем, а второго сына у меня попросила знакомая, мол, хочу ребенка. Нас с ней ничего не связывало, и я думаю, ты понимаешь, какую я брал на себя ответственность. Нет, даже влюбленности не было. Я не знаю, мне кажется, мужики должны поступать по-мужски. И о детях я всегда заботился и забочусь по сей день. Обо всех.
Он рассуждал так здраво и просто, что Вике действительно хотелось полностью положиться на его мнение, довериться во всем, чтобы он тотчас разобрал и решил все проблемы.
— Я вот переживаю, — робко начала она, — сердится ли Гошка на меня, что я сейчас здесь?
— Это с чего бы? — фыркнул Журавлев.
— Ну как же? Ночую у чужого мужчины. Пусть между нами ничего и нет, но ему может быть неприятно. Боюсь я делать ему больно, — и она горько вздохнула.
— Я, наверное, чего-то не понимаю, — в голосе Кирилла послышались иронические нотки. — Вы, девушка, переживаете, что женатый мужчина заподозрит Вас в неверности? Какое право он на Вас может предъявить, если сам каждый вечер ложится в постель с законной супругой? Он тебя о чем-то просил?
Она отрицательно помотала головой, плотно сжав губы.
— Он тебе что-то обещал?
— Нет. Ты же его знаешь... — Вика горько улыбнулась.
— И слишком хорошо знаю, — Кир сказал, как отрубил. — Я думаю, Ваша совесть может быть абсолютно чиста... Если только Вы не хотите тешить себя иллюзиями...
Иллюзии... Они погасли, как разноцветный мираж на стене, вслед за выключенным проектором. Все три года встреч и потерь завертелись смешной мешаниной, завязались кровавым пульсирующим комком правды: "Если бы ты была ему нужна, тебя бы здесь не было."
В соседней комнате ворочался на койке Журавлев, уступив гостье полуторную тахту и спальник из гагачьего пуха, лично собранного. В тюле путалась тень оконной рамы, вяло колыхалась, без надежды выбраться. Виктория прислушалась к тишине за дверью, и ее будто обожгло холодом. Там пульсировала и билась боль. Девушке показалось, что она разом промерзла до костей. Путешественница накрылась своим спальником, потом натянула сверху гагачий, но осознание чужой беды, внезапно открывшееся на тайной земле между сном и явью, не отпускало, настойчиво призывало на помощь.
— Кир, ты как там? Не замерз? — хрипло позвала она. — ... Погреть?
Он мгновенно возник в постели рядом, холодный как лед, смущенно хехекнул:
— Ваша правда, замерз, — неловкий, заботливый, загруженный мыслями, как сделать даме приятное, и почти погребенный под пеплом собственной души.
— Как ты? — спросила Вика Кирилла уже часом позже, когда на его оттаявшем лице промелькнуло подобие робкой, но доверчивой улыбки.
— Ай, девочка... Спасибо тебе! Видимо, Судьба за что-то меня любит... полежи вот здесь, — и он дотронулся рукой до солнечного сплетения. — Холодно тут, и будто дырка, все силы сквозь нее утекают.
Она послушно легла, а он притянул ее покрепче рукой, шумно вздохнул:
— Вот так — хорошо!
Замер, закрыл глаза, словно прислушиваясь к себе, и на губах его снова засветилась та же смущенная детская улыбка.
Вика проснулась в пустой квартире, солнце бесчинствовало, выжигая стены добела. Девушка потянулась, сбрасывая влажные жаркие спальники, смутно припомнила, как ранним утром ее пытался добудиться Кирилл, обещая вернуться к обеду, поднялась, сладко потягиваясь, помахала ручкой в окно голубой трапеции Чатырдага и затеяла уборку квартиры пополам с приготовлением нехитрого завтрака. Повсюду грудами лежали связки украшений из самоцветных камней, которые Журавлев привозил для продажи из далекой Москвы, взамен же им в столицу отправлялись можжевеловые колье и четки. Бизнес, как и все, за что брался Кир, начинал уверенно набирать обороты.
В воздухе крутились растревоженные пылинки, распахнутая настежь лоджия наполняла комнату сладким ветром, словно застенчивый март улыбался, болтая ногами на подоконнике. Как показала практика, близость с нежеланным мужчиной ничем ужасным не являлась. Она, конечно, не приносила радости ни душе, ни телу, но зато ощущение собственной нужности наполняло новыми силами, и Вика с удвоенной энергией замахала половой тряпкой.
С течением времени ее энтузиазм постепенно гас, приготовленный обед давно остыл на плите, солнце склонялось к юго-западу, а Кирилл все не появлялся, что означало день, проведенный взаперти, если только его могла скрасить прогулка на рынок.
Наконец, предупредительно зазвенел дверной звонок, загрохотал ключ, дверь распахнулась, и во весь проем развернулся сияющий Журавлев, что-то старательно скрывающий за спиной. Это не был букет роз или сногсшибательный праздничный торт. За спиной Кирилла, сверкая виноватой улыбкой, стоял Гоша.
Он повел себя тревожно и шумно, словно попугай, спорхнувший за сладкими финиками на опасную полянку. И без устали все говорил, говорил. С Журавлевым они составляли, надо сказать, любопытный альянс, когда Кир своими безжалостными шуточками частенько ставил Йогу в тупик.
Естественно, было заявлено, что Гоша заглянул на полчаса, посмотреть аметисты, которые ему тотчас предъявили, и он сидел над ними, как царь Кощей над златом и пыжился говорить что-то о душе камня, а мыслительные морщины на лбу слагали совсем другие слова.
