— Ой, В-и-и-ика! Привет! Откуда ты тут? Ты же еще через три дня должна была приехать?! А мы в Новый Свет решили ехать! Андрюхе не под силу за мной таскаться, у нас же еще и спальники ватные! Палатки, правда, нет, но я взяла масло и...

И дальше следовал долгий перечень того, что еще должен был таскать по жаре бедный Андрюха.

— Вот и славно все уладилось! И спуск искать не придется, да, Лидок? Сама же вас и устрою, — по-хозяйски усмехнулась Вика, которой снова приходилось быть сильной и большой.

Листья-ветки, камни-скалы... На серпантине укачивает только маленьких бедных овечек. Стоит представить, что тебе делают изысканный массаж с тисканьем, потрясыванием и похлопыванием, расслабиться и получать удовольствие, тошнота тотчас отступает. А еще можно почувствовать, что весь автобус — это твое тело, упругое, ловкое, верткое. Оно летит над шоссе, задевая яркую листву, ныряет в тенистые седловины перевалов, вырывается на солнце, уверенным, беспечным, сильным. Трепещут невидимые крылья, восторг рвет грудь и хочется кричать, петь, благодарить в голос — сколько радости собирается внутри пузырьками шампанского, поднимает тебя в лазоревое небо, к розовым скалам, над металлическим крошевом бирюзового моря, над салатовой зеленью виноградников, расчерченных белыми шпалерами, над застенчивыми серыми буками, над лукавыми разлапистыми хулиганами-соснами. Петь, покачивая плечами, считать метры проносящейся земли, впитывая скорость, как пьянящий нектар. Трам-пам-пам, трам-пам-пам, по-во-рот, пе-ре-вал...

Щебетовка, скала Верблюд, Солнечная Долина... А вот и Судак. А дальше, за шатром Крепостной, над притихшим морем — Он! Чьи могучие плечи всегда ждут, всегда защитят, обогреют, наполнят жизнь смыслом! Эта надежная спина, спускающаяся полосками сосен... "Здр-р-р-р-равствуй, дорогой!!!! Я-Я-Я-Я пр-р-риехала!!!"

В притворенных ладошах неба и воды колыхалась жизнь. Бухта шумела приливами и отливами отдыхающих, знакомые лица тасовались колодой, множа далеких и близких двойников. В Гроте по-прежнему работали Володя и Пират, окруженные многочисленным пополнением спасслужбы, маявшимся от безделья, только к потолку уже никто никого не поднимал — трудоемко, да и кураж не тот, а красота скал находила мало покупателей, в цене все больше оказывался экстрим. В угоду ему и раскрутили прибыльный аттракцион с "маятником". Построили мостки, с которых следовало в обвязке, с закрепленной у пупа веревкой, шагать навстречу стене. Полет, как гордо рапортовали учредители, ни много, ни мало, сорок метров.

Вика замерла у края мостков, под дружное улюлюканье. Сделать первый шаг оказалось неимоверно трудно, может, оттого еще, что лукавый Владимир выбрал веревку не до конца, и долгий миг предстоящего свободного падения сводил холодом все внутренности. Но, уже окунувшись в стремительное скольжение над каменной россыпью, под бледно-сиреневым куполом Грота, девушка вернула сторицей истраченные душевные силы. Она проносилась коричневой пустельгой, под восторженные крики, под гулкое эхо. Она кувыркалась, переворачивалась вниз головой, распластывалась в круговом вращении, а следом за ней, словно зажженная спичка, флажком трепетала волна золотистых волос.

Спускали Русалку долго, под всеобщий хохот. Компания без Гоши неуловимо изменилась, и благожелательность в ней уступила место настороженной драчливости дворовой стаи.

— Держи, держи ее, Леха! — визжали молодые ребята. — Ты у нас влюбленный кабальеро, ты и лови!

Пират послушно скакал по камням, пока прямо в руки ему не спустили отбивающуюся Викторию, схватил ее в охапку железными лапами и начал целовать. Она отбивалась, насколько позволяло ее положение подвешенной марионетки, высвободила руку, лупила его по голове, отплевываясь:

— Леша, прекрати, дурра-ак!

Удовольствия аудитория получила немеряно.

Он прибежал в Бухту вечером. "Извиниться", как подумала художница. И еще не спустившись, с каменной тропы закричал оглушительным басом:

— Ви-и-и-ика-а-а-а! Ви-и-и-ика-а-а-а-а! Ты-ы-ы зде-е-е-есь?

Она поднялась, замахала рукой, Пират заметил, и тотчас ушел назад, на серпантин, оставив в недоумении всю теплую компанию, Лиду и Андрюшу, потягивающих молодое винцо.

Вернулся уже затемно. Тяжело плюхнулся на валун, игнорировав предложенный коврик:

— Там такое дело! Девчонка с Сокола упала. Ну — вдребезги, страшно смотреть. Но — фигуристая. Я сразу подумал — не Вика ли? Шо ржешь, собака? Не напасешься этих мешков для трупов. Я весной новых нашил, так перепоганили все, теперь придется опять за машинку садиться. Да нет, правда, жалко девчонку. Это жених ее, сволочь, затащил. Мол, меня уже водили, я знаю как. И пошли они втроем — он, она и ее подружка. Сначала "двойкой" пошли, видимо, он помнил, что инструктор показывал. Потом на "четверку" вышли, а дальше, так вообще их чуть ли не на "зеркало" вынесло. Она упала на можжевеловый куст, висела еще какое-то время, так этот ур-ро-од даже не подумал ее снять. Сидел как крыса. Мы его уже затемно сняли — так он до последнего зажигалкой светил, вот у человека воля к жизни! Как сняли? Зашли сверьху и веревки спустили. Подружку сняли, цела подружка. Ну — как-как? В шоке. Курит и трясется, трясется и курит. И молчит. Уж лучше бы плакала.

Леше сунули в руки кружку с вином, но он брезгливо скривился:

— Фу, кислятина! У меня же желудок больной! Если что и пью, то только водку или спирт.

— Вы по-прежнему в Гроте живете? — вздохнула Вика.

— Да какое! Я прошлый год чуть со скуки не тронулся, сама же знаешь, после восьми делать нечего, ну, разве что — любовью заниматься. А меня никто не любит, так что, я скучаю. И пить я не люблю, а читать нельзя, — он лукаво блеснул карими глазами на Лиду, покрасневшую от его откровений, — темно, и телика, и радио нет — никакой информации и ту-пе-ешь! Тебе еще хорошо, ты стихи пишешь, рисуешь, это одиночество располагает к такому творьчеству, а я люблю или что-то делать, или читать, или смотреть и слушать, ну и заниматься любовью. Это я шучу насчет любви, — бросил он в сторону совсем смутившейся Лиды, — шучу я так! Ее, как говорит Йога, любви этой — нет. Это русские придумали, чтобы денег не платить.

— А хохлы платят? — с вызовом передразнила Вика и тут же осеклась. — Ладно, как у тебя весна прошла?

Ребята деликатно ушли прогуляться перед сном.

— Да перед майскими, — вздохнул Лёлик, — сразу, как вы уехали, пошли мы с Китиком в поход. В первый же день я траванулся...

— Опять одуванчики ел? — перебила Русалка. — Или яблоневый цвет?

— Глупая женщина! Тебе бы только издеваться над пенсионэ-эром! — урезонил Леша. — Кто и когда мог отравиться свежими одуванчиками, дурья твоя башка?! Консервы оказались несвежими. Всю ночь исполнял риголетту, а на утро остался в палатке отходить. Тогда Китик пошел на Демерджи, а вернулся с воспалением легких. Еле до асфальта спустились.

Он с минуту подумал, а потом подвел неожиданный итог:

— Это все потому, что меня уму-разуму учить некому. И жалеть тоже. Выходила б ты за меня замуж! А уж я бы с тебя, собаки, пылинки сдувал. Поил-кормил, баловал... Ты же привередливая, зараза. Вот скажи, было тебе у меня когда-нибудь плохо?

Вика с готовностью отрицательно помотала головой и расхохоталась.

— Хохочет еще, подлюка! — Пират с неожиданной порывистостью повалил ее на спину, схватив за плечи, но поймал взгляд, остановился, отпуская, молвил жалобно:

— Хорошая ты, и все-то тебя любят... Эх, Викуська, до чего же ты хорошая, — и он растянулся на гальке и пристроился на боку у ее ног, — я бы хотел умереть на твоих коленях!

— Так в чем же дело? — с готовностью подставила она колени, давясь от смеха. — Умирай!!!

— Собака ты! — заржал Леша, смахивая слезы. — Вот была бы ты моей мамочкой, — вновь проникся он лирическим настроением и удобнее устроил пушистую, коротко стриженую голову на предложенных коленях, — а я бы у тебя на сисе спал...

— Согласна! И никакой свадьбы!

— А это еще почему? — обиженно насупился Пират.

— Как?!! — заломила она брови от возмущения. — Ты хочешь жениться на собственной матери?!!

— Га-га-га!!! — он скатился на гальку лицом вниз и даже загнулся в хохоте, от которого притихла ночная Бухта. — Попомните мои слова, она доконает старого больного человека!!!!

Приподнялся на локте, словно и не смеялся вовсе:

— Ну, скажи, вот что тебе мешает? Йогу своего забыть не можешь? Так он на всех углах склоняет, что знать тебя не знает. Тебе это надо? Он жену не бросит. И не жди.

— Ох, Леша... — посерьезнела художница, — как тебе объяснить? Люди живут чувством или идеей. Одним важнее нынешний момент, они вбирают в себя весь букет ощущений, запах, цвет, вкус, прикосновение. Другим важен сам факт, что они коснулись, попробовали, услышали, но, будучи не в состоянии до конца это прочувствовать, они тотчас уходят в воспоминания, фантазии, мечты. Понимаешь? И то, и другое — хорошо и правильно. Только по-настоящему уютно бывает тем парам, в которых один мечтатель, а другой дегустатор. Один летит на крыльях мечты, а другой способен эту мечту воплотить, приютить его на земле. Вот тогда союз и получается стоящим, взаимодополняющим. Это как... — она запнулась, — как хлеб и масло. Вместе — вкусно. А масло с маслом или хлеб с хлебом... Вот мы с тобой — два масла, Лешик.

— А он, значит, хлеб, — сурово подытожил Леша, поднимаясь. — Вот что я тебе скажу! Все твое горе — от ума... Ладно, пойду я. Меня уж, наверно, ребята потеряли. Хорошие у тебя друзья, симпатичные. А за то, что приставал в Гроте — извини, бес попутал.

— Леш, как ты с ними там находишь общий язык? Они же шпана, дикие совсем... — поморщилась Русалка, зябко кутаясь в байковую рубашку.

— А я с ними ничего не нахожу. Работаю я. Вот, перила на Гроте пришлось варить, а то одна девушка упала, чудом осталась жива, я даже удивился ее живучести. Э-э-эх!!! — крякнул он. — Мор-р-розова! Напиться да пор-рых-га-ать!!! — эхо шарахнулось над морем, даже скандалящие соседи притихли. — Пр-р-р-рощайте, мадам!! ... писать не забывай, — добавил он быстрым шепотом, — я редко отвечаю, ленивый, прости подлеца, но писем твоих всегда очень жду.

Развернулся и ушел в темноту, как большая осторожная кошка.

Послышался звон разбиваемой посуды, нежный и застенчивый. "Бедные Сашкины чашечки!" — покачала головой Вика.

Саша был художником и большим эстетом. Стройный утонченный блондин, покрытый густым карамельным загаром, перед выходом на вечернюю торговлю на Судакской набережной он одевался так, что Вика только изумленно щелкала челюстью, сравнивая идентичность стильных полосок на рубашке и носках ослепительной чистоты. С неизменным изяществом, Санечка варил на костре в джезле кофе по-турецки, долго смаковал аромат, потом разливал в тонюсенький китайский фарфор, смотревшийся на серых камнях как-то диковато. Обладавший неистощимым терпением в любых ссорах, начиная семейными и заканчивая склоками в Бухте, он не выдерживал, только если оппонент зарывался настолько, что начинал поминать недобрым словом его матушку. Но чаще — свистел своему любимому чаду, роскошной, смолисто-черной овчарке Багире и уходил наверх, в рощу.

С Багирой у них были самые сердечные отношения, Багиру он холил, лелеял и берег, брал за границу, и даже на Эльбрус черная красавица сопровождала его в специальных очках. Если бы такой же легкой непринужденностью отличались Сашины отношения с женой! Пожалуй, ее совершенно выбивала из колеи его невозмутимость, хотя Александр был заботливым мужем и, судя по полночным звукам, пылким супругом, но "половина" его постоянно искала приключений на стороне. Все усугубилось, когда к благополучной семье киевлян приехала погостить теща. Вдвоем они изматывали Сашу настолько, что он прикуривал сигарету, брал белоснежный пластиковый стул, втаскивал его в пушистый прибой и покачивался на волнах океаническим лайнером, дымя и блаженствуя, по шейку в живительной воде.

Но дело этим не кончилось. Жена, по-видимому, решила проверить, насколько же хватит такого замечательного терпения, и стала приглашать любовника к общей трапезе. Был он нервен и кругл, и своими длинными черными усами напоминал гибрид черта из омута и перекормленного таракана.

После одного из таких обедов, когда неверная супружница с вызовом заявила, что пойдет в веселой компании пить вино в Новый Свет, по возвращении ее ждала тихая и спокойная новость, что она может искать себе нового мужа. Именно это выяснение отношений и сопровождалось изведением драгоценного сервиза и прочими доказательствами нежной приязни, питаемой женой к проявившему "эмоции" супругу.

— Я!! Я отдала тебе полжизни! — услышала Вика и беззвучно затряслась от смеха, предвкушая, как Санечка выкрутится из главного капкана любого мюзикла.

— Вторую половину... ты проживешь счастливо... — не посрамил Саша предков-эстонцев.

— Но я же люблю тебя!! — казалось, вся Бухта жадно прислушивается к финальному аккорду.

— А я тебя — нет, — в этом не было оскорбления, простая, слегка недоуменная констатация факта.

Вика закусила рукав, чтобы не мешать людям, начинающим новую жизнь и с наслаждением забралась в тяжелый спальник. Палатку она, естественно, оставила Лидочке и Андрюше.

Как сладко бездумно свернуться на берегу моря и за стойкой иллюзией движения не предпринимать ничего вообще. "Солдат спит, а служба идет." Тем более что и овощи на ужин доставляются на могутных плечах Андрюши. Можно совсем расслабиться и думать не больше, чем лист на дереве. Мол, все произойдет в свой черед. И не роптать, и окунуться в теплый мирок "Понедельника, начинающегося в субботу", отхваченного на книжном развале. Читать по строчке в минуту, переводя глаза на гальку, причудливо вырастающую из света и теней, и умудряющуюся при этом обретать весомость, вещественность, плотность, кокетливую и разную.

Между прибрежных камней море вымыло серое гладкое ложе, где всегда можно отыскать кусочек тени. Кто оспорит права на него у Русалки, если у случайно заплывающих мужчин округляются глаза и сбивается дыхание? Лежать, лениво перекатываясь с боку на бок, затаившейся жемчужиной. Таиться до срока и набираться сил. И существовать где-то между, разлитой в звенящем просторе над Бухтой... Ощущать как свое тело весь сгусток синего воздуха — от погруженного в вечернюю тень Орла до невидимой Крепостной, вровень с Соколом, когда по позвонкам скользят шаловливые облака, а грудь опускается в соленый изумруд бухты.

Вика, разомлевшая от жары, заплетающейся походкой дошла до палатки Васенькиных родителей, где Лена тотчас протянула гостье тщательно вымытый персик и присела на минутку, чтобы поговорить. Они обменялись книжками, к обоюдному удовольствию, и Русалка вернулась в свой укромный уголок, чтобы снова нырнуть в придуманный мир. Книга была знакомой, "Волшебник Земноморья", но нежно любимая трилогия обволакивала и вела, страница за страницей, пока по горизонту не поплыли пенки от малинового и абрикосового варенья.