Они кое-как пристроились порознь на узкой койке и вскоре провалились в сон.
В начале четвертого она проснулась вслед за ним, потянулась.
— Погоди, девчонка, схожу во двор.
Поочередно вздохнули обе двери, в комнату ворвался свежий, сладкий дух крымской ночи. Ожидание затянулось, и Викуся, по привычке, начала обрывать со связки кисло-сладкие монетки сушеных яблок.
Гоша вернулся слабый как котенок, лег ничком. Она наклонилась над ним:
— Что с тобой?
— Чертово вино! Пока всего не вывернуло, не отпустило.
Йога лежал, играя мускулами на плечах, смурной и несчастный, как Наполеон, обманутый Москвой, девичье сердечко же сладко застучало — это снова был Он, ее Гоша. Мироздание устаканилось, Викуся примиряющее погладила своего мужчину по плечу:
— Оно просто слишком молодое. Любят ребята покупать ерунду.
И они заснули, на этот раз — вместе.
"Далеко-далеко, где ни зла, ни беды, ты дала мне воды, я нырнул глубоко... "
Йога пил чай, вписавшись в маленькое кресло китайским иероглифом, вцепившись локтями в стол. Володя бегал и собирал в пакеты весь провиант, который только мог отыскать. В порыве вдохновения, сунул туда же два пластиковых стаканчика:
— Вот! Пусть везде наливают!
Наконец, Танька сфотографировала троицу на память, и бледный Володя побежал выгонять службовский "уазик", "хрюшку", как ее называли девочки. Пуша ластилась в ногах, привставая, бодала коленки.
— Ладно, Гошка, не волнуйся ты так, все будет хорошо, а то вон, я гляжу, глаза на мокром месте! — Вика на самом деле не знала, как себя с ним вести. Ей было совершенно непонятно, из-за чего этот траур, разлуки она не ощущала, видимо потому, что мысленно с ним и не расставалась.
Он вышел проводить ее за ворота. Девчонки весело погрузились в зеленую "хрюшку", помахали ручками. Впереди была дорога, безденежье и куча приключений. И, все равно, в сердце саднила неловкость — неистовые синие глаза бородатого мужчины, в них — отчаянье человека, напоровшегося на нож и продолжающего идти ему навстречу, и два смешных "глаза", намалеванных на створках ворот, поодаль...
На автовокзале было пустынно, ждать автобуса оставалось "каких-то" два часа, Володя спешно дезертировал, и девочки уселись на лавочке в гордом одиночестве.
Вика помалкивала и старалась увидеть себя со стороны.
— Знаешь, — задумчиво поделилась она с Танюшкой, беспокойно поправляющей воротничок. — Вот я могу сейчас пойти пешком. И через сорок минут буду рядом с любимым человеком. С человеком, который мне дороже всех. А если я сейчас сяду на автобус, потом на поезд, потом... ну еще на незнамо-что, я буду от него на расстоянии суток пути. И этот путь выражается не только во времени, но и в возможностях приехать — деньгах, зависимости от учебы, семьи и прочего. А стоит мне сейчас не задумываться, повернуть и пойти назад...
И она снова погрузилась в размышления.
"Слушай свое сердце," — шепнула с неизвестной глубины Матушка Крепостная Гора.
Виктория постепенно срасталась с жесткой спинкой лавочки. Старалась погрузиться в себя. И вдруг вздрогнула от невозможного ощущения. Она почувствовала, как сжимает сердце. Изнутри. Также как ладонь чувствует усилие, собирающее ее в кулак, сердце двигалось, танцевало, пульсировало. Вика поборола страх и задала свой вопрос:
— Мне вперед или назад? Вперед? Назад? Вперед?
И на слове "вперед" тепло и спокойствие обняло все ее существо.
— Ну вот! — засмеялась она, подружившись со всем миром сразу. — А говорят сердце, разум... Болтуны! Малыш, ты за билетами ходила? Молодца! Ну и сколько с нас слупили?...
Автобус пыхтел на крутых подъемах, скакал и прыгал на спусках, повизгивая старыми покрышками. Вокзал шумел, ратуша весело пританцовывала, подмигивая минутной стрелкой. Денег на паровозный бросок до Москвы не хватало, и приятельницы отложили небольшую заначку и взяли два билета до Лозовой, а на оставшуюся гривну купили пакетик сухой вермишели.
Вскоре начали действовать магические стаканчики. Девчат угощала вином компания туристов на вокзале. С ними же были доедены немудреные Володины припасы. В поезде подружек настойчиво потчевал самогоном добрый дедушка с соседней полки. Толку с этого было немного, но зато Танюшке перепала от него пара бутербродов с колбасой. (Викуся не ела убиенного, но и ей оказалось на руку отсутствие конкуренции на вермишель.)
К вечеру Вика осторожно подошла к тонюсенькой испуганной проводнице и объяснила проблему с деньгами и билетами:
— Не возьмете ли нас в Россию, а там — довезете, сколько получится? Я понимаю, что денег немного, но чем быстрее мы доберемся, тем меньше придется голодать...
Девушка в форме вспыхнула и сказала, что подумает. Мол, не печальтесь, спать ложитесь, а там видно будет. В Лозовую поезд приходил в излюбленные три часа ночи...
— Эй, кто тут "зайчики"? — хлопнула по Викусиному бедру огромная лапа.
Та немедленно подскочила, стукнулась головой о багажную полку, в вагоне царила кромешная мгла.
— Лозовая уже, быстро собирайтесь — и за мной!
Легко сказать — быстро! Девчонки собирали коврики, спальники, рюкзаки и, не сворачивая барахла, тащились через весь состав за молодцеватым командиром в голубой рубашке и отутюженных штанах:
— Лёня, — представился он в своем вагоне. — Вы займите вот эти две полки, а потом зайдите ко мне, поговорим.
Вскоре Виктория робко постучалась в проводницкое купе.
— До Белгорода, — отрубил Леня, взвесив в уме предложенную сумму.
— Ну, хоть так, — с облегчением выдохнула девушка. — Там уже на электричках доберемся. Курск, Орел, Тула... сутки — двое...
Умываясь с первыми лучами, Вика с удивлением разглядела, что один из трех шрамов исчез начисто, будто и не было его, хотя еще недавно отчетливо просматривался. Разбудив Татьянку и прибравшись на полке, путешественница подняла столик на боковушке и погрузилась в изучение проносящихся пограничных пейзажей.
— Уже проснулись? — поздоровалась вчерашняя молоденькая проводница. — Вот вам, ешьте!
На столик торопливо выкладывались пакетики с кофе, сахаром, ломти серого хлеба, два круга чайной колбасы и два яйца.
— Девушка, зовут то Вас как? — схватила за руку смущенную благодетельницу Вика. — Хоть будем знать, кого благодарить.
— Не стоит, — опустила та глаза. — Ешьте, ешьте! — и убежала.
А подружки возбужденно и радостно набросились на предложенное угощение.
— О! Откуда такое? — усмехнулся пробегающий мимо Леня.
— А девушка, у которой мы в пятнадцатом вагоне ехали, принесла, — Вика поднялась и проследовала за ним до его дверей.
— Это Юлька, что ли?! Да она же сама вечно голодная! — удивился он.
— Лень, может, возьмете до Курска? — в голосе девушки проступили умоляющие нотки.
— Да постараемся, — вздохнул он, — но вы мне должны будете помочь.
— Чем же?
— А вон, видела, тетка в тамбуре огромную сумку зелени везет? Помой и принеси пару пучков петрушки, но смотри, чтобы тебя не засекли, — и он заговорщически подмигнул.
Вика засмеялась удачной шутке и ушла допивать кофе. Главное, что они получили отсрочку на три часа и громадную экономию времени!
Последние крошки были слизаны со стола, их сменила акварель. Наслаждаясь теплом и уютом, художница спешила перенести на бумагу все, отложенное в памяти. Наметки стремительно обрастали плотью. Неотвратимо приближался Курск.
— Ну, помыла? — снова пробежал мимо с веником очень хозяйственный Леня.
— А-а-а... — раскрыла рот рыженькая. "Неужели он серьезно?"
"Зайцы" — люди подневольные. Сказали мыть, значит, надо мыть. В туалете Вику одолело искушение не прятать мокрые ветки под куртку, но она призвала себя к осторожности и тут же на пороге столкнулась с упомянутой "теткой". Вознеся хвалу железнодорожным богам, девушка шустро прошмыгнула в проводницкое купе:
— Вот!
— Ну, молодец! — Леня предусмотрительно прикрыл за ней дверь. — А теперь смотри сюда! И он выдвинул ногой из-под кровати ящик коньяку. — Над этим надо работать! Поможете работать — поедете в Орел... Да я уже и рису сварил, — состроил он смешную гримасу. — Иди, зови подругу. Да уберите вещи с полок — мало ли чего.
Леня служил боцманом. Ныне перешел работать на колеса, но жизнь его была по-прежнему связана с двумя морскими городами (поезд следовал маршрутом Севастополь-Санкт-Петербург). Рассказывал он залихватски, захлебываясь эмоциями, но в то же время тонко чувствуя настроение слушателей:
— И вот идем мы с ним, вокруг — никого, а жрать хочется! И вдруг смотрим — гусь! Домашний, здоровый как индюк. Мы давай его окружать, Санька справа, я слева. Поймали. Он держит: "Голову сворачивай!"— кричит. Беру эту скотину за голову, кручу. Раз кручу, два кручу, три кручу. Этот — как резиновый. Ну, погоди, думаю! Четыре кручу, пять. Ну, все, вроде и глаза закрыл. Ну, шесть. Ладно, падла, семь! У меня и сил то уже нет — три дня не емши. Отпускаю! Что твой пропеллер — "дыр-дыр-дыр!" назад и "га-а-а-а!!!"
— Ну и как вы с ним? — весело поперхнулась рисом Танюшка.
— А никак. Пинками проклятую тварь туда, откуда пришла. Скоро уже и в город вышли.
Коньяк был загадочный. Простая этикетка с олешком, пятью звездочками и подписью "Самтрест". Пился легко как вино, никакой примеси спирта и прочей ерунды не ощущалось — лишь благородный аромат ласкал нёбо. Но предусмотрительная Викуся налегала на рис и остальную роскошь — маленький столик просто ломился от снеди. Тем паче, что Леня наливал себе четверть стакана, а девчонкам выше половины. К Орлу пустая бутылка печально перекатывалась под столом, а на посту ее сменила следующая:
— Ну что, девчонки, едем до Тулы?
Меню заботливый хозяин разнообразил картошкой и огурчиками, прихваченными на остановке. Отварил сосисок. Потер руки:
— Работаем?
И горлышко бутылки привычно зазвенело по стаканам.
— Кто знает, вдруг проверка? — в Туле он привычно защелкнул за собой замок, вернулся с новыми закусками. Первая бутылка теперь не страдала от одиночества. Вика отчаянно пыталась заставить Таню плотнее кушать:
— Что ты, в самом деле? — шипела она той на ухо. — Рис — это абсорбент! Ешь рис! Ешь! В тебе же уже не меньше литра коньяку!
В ответ подруга только глупо хихикала.
А после Тулы проводнику пришлось туго. Погубила Леню его же хозяйственность. Его вагон был первым во всех отношениях. Первый номером, он первым же шел за паровозом, первый по чистоте и внимательности проводника, он был самым жарко натопленным. Но имелась у Лёниного вагона и "ахиллесова пята" — дверь в тамбур, которая отказывалась закрываться. Каждый страждущий в истомившемся долгой дорогой мужском населении, постоянно циркулирующем между тамбуром и вагоном, каждый обруганный гражданами с нежным обонянием и малыми детьми на руках, старался эту дверь закрыть. Наконец, нашелся счастливчик, которому это удалось. И удалось на славу. Открываться дверь тоже не пожелала. Разгоряченные мужчины в майках и тренировочных штанах томились в жестоком заточении под редкими снежинками, а Леня сновал взад-вперед, то с ломиком, то с фомкой, заглядывая в проводницкую, чтобы деятельно проследить за уничтожением коньяка, и весело бросая при этом:
— Кто-то потерял сына. Ха! — и очередной стакан замирал донцем вверх.
— Кто-то потерял брата. Ух!
Ближе к Москве Викусе удалось собраться, в вагоне царили странные сумерки, да и лица у людей тоже оставляли желать лучшего. Но рюкзаки были на местах, и она справилась даже с запихиванием Татьяны, смущенно испачкавшей коврик в купе, в свитер и куртку.
— Девчат, может, поедем до Питера? Я вас обратно привезу, не сомневайтесь! — уговаривал Леня.
Но коврик оказался самым сильным аргументом. В Москве девочки неторопливо покинули вагон с заблокированным тамбуром через другую дверь.
— Теперь до ремонтной бригады будут сидеть, — вздохнул Леня-Боцман, — это еще час. На окраине Москвы придется постоять.
Он обнял девчонок на прощание и долго грустно смотрел им вслед, красивый и представительный в своем мундире, застегнутом на все пуговицы.
Дома Виктория с удовольствием приготовила себе огромную яичницу и, подкрепляясь кефиром, рассказывала родителям о своих приключениях, заметно приуменьшенных, для вящего благообразия. Изобилия коньяка в юном организме те не заметили, как не замечали и странных настроений дочери. А Вика витала в облаках.
В ней пел холодный Чижик, клубились отчаянные облака в попытках перемахнуть плечо Перчема. Стонало море, заснежено ежилась Крепостная. И лазоревым светом переливался чудесный взгляд, связующий все в единую сеть. В постоянных головокружениях, погруженная в себя и в лучший из миров, девушка плыла по московским улицам, присутствовала на скучных "парах", кочевала в переполненном метро.
Поток кружил ее до февраля, пока Гоша не принял решения вернуться домой. Вроде бы в Вике ничего не изменилось, ее грела возможность звонить Йоге, слышать его голос, но голос этот снова стал грустным и беспокойным, надтреснутым заботами.
Неопределенность в настроениях и поведении создавали свои проблемы в учебе. Вика поругалась со своим мастером и договорилась сдать выпускные экзамены экстерном, в марте. На диплом оставался месяц. Но это прибавляло сил — до новой жизни оставалось рукой подать. Удачно защитившись, ощетинившись кучей дипломов, Виктория почувствовала себя парашютистом перед заветным прыжком.
Вместе с Татьяной они мотались по Москве, выбирали подарки любимым мужчинам. Йоге Вика нашла джинсовую рубашку в светлую полоску — белую, серую и охристую. "Пойдет к волосам, русым и выгоревшим," — рассудила девушка. Танюшка выбрала Владимиру фирменные плавки-боксеры.
— Ему точно понравится! Он же такой стеснительный, — мурлыкнула она.
Билеты взяли на четвертое апреля, родным сказали, что подвернулся случай отдохнуть пару недель под Серпуховом, и поехали прощаться с Москвой в излюбленное место у Академии Наук. Высоко над рекой, исполинское сооружение вздыбило в небо медный куб. От гребенки колонн, от массивных ступеней подножия открывался вид на Андреевский монастырь, Лужники, храм Христа Спасителя, колокольню Ивана Великого, что на территории Кремля. Даже далекая Ника на Поклонной горе плыла в полосках тяжелых туч.
— Спасибо, Матушка Москва, — поклонилась Вика. — Благослови!
— Ох, не усложняй, — сморщила носик Танюшка. — Ты Йоге звонила?
— Ну да! Сказала, что пятого будем в Судаке. Ты знаешь, я же такой его портрет написала! В целый ватманский лист! А еще — льняную простыню купила. В рыжую полосочку.
— Ну вот! Значит, все в порядке, — улыбнулась та. — А, как думаешь, не малы ли будут боксеры? Ну откуда я знаю, вдруг он от тоски растолстел? — закапризничала она, улыбаясь и хмурясь одновременно.
— Значит, мигом сбросит лишнее, — успокаивающе подмигнула подруга. — Уж, неужели нет? — и она дружески толкнула Татьяну в плечо.
Глаза у той стали совсем медовыми. Она изящно прикурила и повернулась спиной к беспокойному мартовскому ветру.
Симферополь, чумной со сна, подтолкнул девчонок к бойкому таксисту, заломившему немалую сумму.
