— Сейчас бы в самый раз свечи поставить, жаль, что они наверху, — сокрушенно вздохнул Йога. — Настрой подходящий... А! Ты не знаешь! Я же тут свечки на пещере продаю. Называются — Свечи Жела-а-а-ания. Их в святилище, что над Туфовой, ставят, загадывают... Потом еще приходят. Помогает, говорят! — он лукаво подмигнул, и правда, в этот момент им можно было только любоваться. — Кто-то же должен приносить людям щасть-е!

— Обычные свечки? А где ты их берешь? — заинтересовалась Вика.

— В церкви, где же еще? Где их ЕЩЕ брать? — степенно ответствовал он, пожимая плечами. — Они же должны быть настоя-а-ащие... Да не поверишь, — Гора оглянулся через плечо. — Подошли ко мне как-то пацанки, заинтересовались, что и к чему, что за свечки. Я им дал просто так, девчонки совсем, какие с них деньги? Объяснил, где и как поставить. Они пошли, а в святилище уже поняли, что огня-то нет. Поймали за хвост экскурсию — мужчина, мол, дайте закурить. Он заинтересовался, пошел с ними. Тут вот приезжали, привезли вина, фруктов. Он оказался студентом из Питера, одна из девчонок — студенткой из Харькова, все у них сложилось, отправились в свадебное путешествие. Что приятно — ведь ехали в Ялту, но вспомнили, навестили. Как, по-твоему — чудо или нет?

На пещерах был день пересменка, откуда-то появилась целая стайка молодых ребят, с которыми было весело общаться, пока Йога занимался торговлей. Он выбрал минуту, когда никого не было рядом, с благодарностью принял из рук Русалки кружку крепкого зеленого чая и глухо молвил:

— Сегодня Алена приедет, ее смена. Ты уж не обессудь, спать будем порознь.

На что девушка только пожала плечами и убежала к образовавшейся компании. Молодежь, как на подбор, оказалась развитая, светлая, многие писали стихи, и сойтись с ними на короткой ноге не составило никакого труда. Вика старалась почаще попадаться Гоше на глаза, при этом внимание ее всегда было обращено на очередного собеседника — пусть видит, какая она юная, цветущая, не испытывает недостатка в поклонниках, но, все равно, любит этого вредного ворчливого медведя.

К приходу Алены Русалка снова натянула старые шорты и рубашку, чтобы никому не мозолить глаза, чтобы ни у кого не было неприятностей. Девчонка уютно устроилась на каменной стене за Гошиной спиной и, благостно щурясь, словно Чеширский кот, наблюдала за тем, как он разговаривает с покупателями. Ей не нужно было его участия, но само присутствие наполняло спокойствием и теплом. Кошкам дозволительно смотреть на королей.

От подножия террасы, с лавочки, где сидел Георгий, била тугая волна недовольства, в конце концов, он обернулся, отыскал художницу взглядом и буркнул сердито:

— Не свались оттуда!

Она надменно фыркнула в ответ, мол, за дочерью следи, и снова вернулась к удовольствию созерцания, подперев рукой щеку. Волна раздражения усилилась.

— "Что же тебе нужно, радость моя," — тоскливо подумалось Вике, — "чтобы я сидела рядом и не сводила с тебя восторженных глаз, а ты бы в мою сторону и не глядел? Дудки!"

И она отправилась гулять вверх по склону, под самые скалы, где обеспечивался естественный выход адреналину, выносить ударную волну беспокойства ей было уже не под силу и откровенно захотелось сбежать, не участвуя во всех этих семейных проблемах.

Когда художница спустилась вниз, пропитанная солнцем и сладким ветром, подстегиваемая голодом и любопытством, то Алена была уже в сторожке и как раз собирала новую экскурсионную группу. Они успели приветливо поздороваться, как до их слуха донеслись женские причитания, и как по команде, вся группа повернулась в сторону Йоги.

Две немолодых женщины, в платках и длинных юбках, слезно его за что-то благодарили, одна, стоя на коленях, била земные поклоны, другая обнимала и целовала ноги, лишая любых путей к отступлению. Со сбивчивых всхлипов и слов можно было понять, что каких только врачей и знахарей дамы ни посещали, но единственным быстрым и чудотворным спасением для них явилось благословение этого святого человека и его святой пещеры.

Вику переполнила тихая гордость, но когда она случайно увидела лицо Алены, то была поражена болью и отвращением, застывшим на нем.

Женщины закончили-таки лобызать руки и удалились восвояси, получив на дорогу еще одно благословение. Гоша шумно кхыкнул и виновато глянул на дочь, а та осуждающе покачала головой и мгновенно увела группу за кованую решетку ворот.

— Я тогда, пожалуй, в Бухту поеду, — скороговоркой выпалила художница, подходя к расстроенному отцу семейства. — А то там палатка брошена, да и не предупредила никого... "И у тебя меньше проблем будет," — мысленно добавила она.

— Рита! — он поймал за руку проходившую мимо женщину, которая тотчас счастливо защебетала. — Возьмешь девчонку до Грушевки? Вы же сейчас в Феодосию?

— Мы на Мраморные еще, — не переставая тараторить, умудрилась вставить она. — Но, раз Ты просишь, конечно, возьму. Уж одно-то место как-нибудь найдем!

Экскурсия мгновенно всосалась в прохладное чрево пещеры, и Йога с Русалкой снова остались одни.

— Вот, подарили, — он вдохновенно позвенел китайскими бубенчиками на красном шнурке. — Не знаю только к какому месту их подвесить, все обвешено уже, — он привычно нащупал камни на своих талисманах, как бы успокаивая их, похлопал по груди, хихикнул, скосил глаза вниз, — если только туда привязать.

— О! — Вика, заговорщически улыбаясь, на мгновение удержала его взгляд. — Я даже знаю, как такой человек называется!

— Нет!! — фыркнул он. — Это, девуля, не про меня! Я, скорее, этот, дрочистый изумруд. Я еще в детстве иначе Пушкина прочесть не мог — я дрочистый изумруд. Вот это — точно я!

— Дай, хоть сфотографирую тебя! — грустно протянула девушка.

На лице у скалолаза появилось совершенно невозможное выражение.

— Ну, прекрати, — нахмурила брови Викуся. — Сделай губками "мур-мур", как ты говоришь, а то же — испугаться можно!

— Мур-мур! — солнечно пробасил он.

— Ну, хотя бы — так, — она наклонилась и сладко поцеловала его.

И он горячо вернул ей этот поцелуй, несмотря на то, что Алена уже вывела свою толпу на вечернее солнышко.

"Икарус" отчаянно штормило на каждой кочке, а дорога упрямо ползла вверх, на плато Чатыр-дага. Солнце недоуменно запуталось в облачной паутине, пушистыми нитями утекающей в сырые луга, заросшие высокой таволгой. Пряный дурманящий запах просачивался в душный полумрак автобуса, а за окном плавно покачивались бледно-желтые метелки, да одуванчиковым золотом горела узкая полоска над горизонтом.

Натужно скрипя, многострадальный транспорт ни на одной горке не упускал возможности отдохнуть, и через пару часов, вопреки себе, добрался, наконец, до Мраморных пещер. Поражая своей громадностью, просторными многоярусными залами, богатой натечностью, они, тем не менее, гораздо меньше брали за душу, чем Красные. Вода давно уже забросила здесь свою творческую деятельность, под ногами шуршала сухая пыль, и ощущение причудливо отделанного склепа не оставляло. Однако, с потолка черными космами свисали корни скального дуба, и они возвращали тайну жизни гулким помещениям.

Бедных экскурсантов к семи вечера обещали вернуть в Феодосию, но шел уже десятый час, когда переполненный голодными и измученными людьми автобус выкатился на симферопольскую трассу. Но и там он не смог развить скорость больше двадцати-тридцати километров в час. Переполненная болезненными скрипами люлька укачивала сорок человек, взревывая обессилевшим мотором, и, казалось, каторжник, закованный в цепи, ползком участвует в общем забеге. Продираясь сквозь невидимое сопротивление, он по окружной обошел столицу и, дрожа, зашуршал шинами по феодосийскому шоссе.

На полнеба взвились алые шелка заката, словно растрепали гигантский цветок гибискуса, словно поплыло лоскутами чье-то обливающееся кровью сердце. Запульсировало огненной плазмой, растеклось розовым. Отчаявшись, небо отгорело и погасло, сизые сумерки вывернули черный бархатный подбой. Автобус страдальчески привалился к обочине у бензоколонки, близ Белогорска, и затих. Вика поблагодарила экскурсовода Риту и ушла голосовать на трассу.

Через полчаса, уже ближе к полуночи, ее подобрал маленький пикап почтальона, с которым приходилось заезжать в каждую деревню и ждать, пока водитель отнесет пачку свежей корреспонденции. В час ночи они тепло распрощались в Грушевке, у поворота на Судак. Там уже голосовали двое парней, музыкантов.

Над черными верхушками деревьев робко показалась белая луна и моментально спряталась за тучи. Автостоп не удавался, проходящие машины попросту не останавливались. Где-то час спустя троицу выручил круглолицый пухленький турок, запросивший немалую сумму. Ребята устало согласились, и машина завертелась ловким светлячком по густому мраку серпантина. Не успела она пройти и нескольких километров, как голос мотора предательски задрожал, а фары погасли. Обезумевший турок вцепился в баранку, мысленно и вслух поминая Аллаха. Кто именно послал Дорожного Ангела, сказать трудно, но машину плавно обошла другая легковушка, сбавила скорость, и сопровождала до самого Судака, освещая дорогу. Там же — вновь дала по газам и стремительно ушла за поворот.

Дрожащий водитель остановил машину на городской окраине, наотрез отказавшись везти ребят до дома, где они обещали с ним расплатиться, и кратчайшим путем направился к себе в пригород. Вику проводили до центра, настояли на оплате такси и отправили одну в Новый Свет. Стрелки часов на панели приборов стремились к четырем утра, над морем плыл огромный бирюзовый лунный диск, склоны тонули в призрачной изумрудной дымке. Девушка легко сбежала по выбеленной лунным светом тропе и юркнула в прогретую за день палатку.

Прошло две недели, и крутобокую луну сменил тонкий новорожденный месяц. Отпуск подходил к концу, как и все, что по определению не должно кончаться. Художница сидела на мысу над Бухтой и гадала — как лучше истратить оставшиеся три дня. Конечно, больше всего ей хотелось снова поехать на Красные, но был в этом некий риск. И даже не желание оградить Гошу от семейных неприятностей. Просто, всякий раз, когда она, переполненная самыми светлыми чувствами, летела на встречу, нельзя было заранее определить, примут эти чувства или оттолкнут. Все существо Вики светилось праздничным ликованием, но вот что от него останется, когда оно пройдет сквозь жернова Гошиного настроения, его вновь установленной позиции... застанет ли врасплох ворчливую совесть, допустит ли до сердца? Желтое, пушистое, уютное, сворачивающееся клубком, как котенок перед сладким сном, это ликование имело свое право на жизнь. Придержать его для себя? Никакой возможности! А уж кинуть в руки слепого случая, словно в студеную воду...

За спиной всеми красками пылал закат, стекал в серо-лиловое море, а впереди, услаждая глаза, над невидимой лентой серпантина далеко на восток протянулось массивное тело Сокола, опутанное холодными тенями, с наслаждением предвкушающее ночной покой. Русалка всматривалась в его лицо, пытливо и настойчиво, ожидая знака. Так во время засухи ждут дождя. Но ни одна черточка на каменном лице не дрогнула. Тогда, апатично свернувшись комочком на теплых валунах, девушка отвернулась к морю, беспомощно скользя взглядом по плавно бегущим ступенькам волн.

— Орел! Может, хоть ты заступишься? Зря я все это затеяла? Можно ли войти в одну и ту же воду дважды? Можно ли вернуться?

Мне стало зябко, хотя ровный ветер шел вдоль берега, а камни давали достаточно тепла. Но по плечам и рукам рассыпались толпы мурашек, зуб не попадал на зуб.

— Грот! Матушка! Ну, ведь ты же дарила серебряной луной! Ты же привечала нас двоих! Зазря ли?

Ветер уткнулся мне в волосы, нежно поцеловал горячий лоб.

Из-за крыла Орла, неспешно и величаво, вышел белый катамаран. Один его парус, треугольный и вытянутый, хранил голубую прохладу сумерек, а второй, алый, выпуклый, словно спелое яблоко, на середине новосветской бухты окрасило солнышко, ложащееся на покой за синюю стену Караул-Обы. Полушарие паруса будто запульсировало в золотистых лучах, затем они коснулись его белого собрата, и тот загорелся мягким желтоватым светом.

И, затаив дыхание, я лежала на плоском валуне, подперев щеку ладонью, и, глядя на это искристое чудо, думала, что двоим вовсе не обязательно быть одинаковыми, чтобы нести лодку жизни вперед. Они могут быть совершенно непохожи...

Просто и трудно быть верным назначенному счастью. Как легко было Ассоль ждать своего сказочного капитана, скользящего на крыльях мечты. Быть верной — значит верить! А верить светлому чуду, мелькающему в цветных обрывках снов, намного приятнее, чем выдерживать холодное "любви нет" и "ты же сама понимаешь, я еще ничего не решил". Когда тебе протягивают сильные руки, что может быть правильнее, чем слепо им довериться? Но руки рукам рознь, и, иной раз, те руки, которым бы доверился всем сердцем, сжаты в кулаки...

Катамаран, тем временем, миновал Зеленую бухту, и, изящно обогнув мой мыс, двинулся в сторону Судака. Я подскочила, вытянулась на камне, словно суслик на посту. Ветер радостно затрепетал в складках платья. "Придет. В условленный срок..." Боже! Веры мало! Нужно еще и терпение!...

Вика проводила взглядом суденышко с разноцветными парусами, условилась сама с собой, что чужого, все равно, не пришьешь, а своего — не потеряешь, и решила встать пораньше, чтобы с тяжелым рюкзаком не так жарко было шагать от Перевального.

Оставить вещи на метеостанции, чтобы не тащить их наверх, до самых пещер — слишком велик был соблазн, и Русалка робко постучалась:

— Паша?

— Я за него! — дверь тотчас распахнулась, и на пороге возник юркий круглый человечек. — Правда, все зовут меня Женечкой, но прекрасная дама вполне может называть меня и Павлом, и, вообще — как ей заблагорассудится!

Он вертелся в дверном проеме, красуясь, как попугай на жердочке, Вика даже сделала шаг назад:

— Я просто думала, что сейчас Пашина смена. Я на Красные иду, хотела вам рюкзак оставить...

— Что за беда? — переливчато расхохотался он. — Оставляйте! А на Красные Вы, извиняюсь, к кому?

Бестактный вопрос в его устах прозвучал вполне органично, и Вика, удивляясь себе, ответила:

— Йогу хотела повидать.

— А нету его! — хозяин покачал головой. — Вчера только домой шел, сегодня вернется. Садитесь, отдохните, да обождите здесь! — он гостеприимным жестом указал на стол под грецким орехом.

— Ви-и-ка!! — из-за угла дома вынырнул Валентин, разогнулся, как складной ножик, разулыбался. — Как з-замечательно! Ты г-голодная? — не дожидаясь ответа, он взлетел по ступенькам на кухню мимо Женечки и заметался в поисках съестного. — Садись, садись, сейчас чего-нибудь принесу! Так... Ты мяса не ешь... Будет тебе картошка! И простокваша есть свежая — б-будешь?