Курить в этом доме дозволялось только в мастерской Йоги, где он занимался "ювелиркой", любил работать, по его собственному выражению, "с камнем и металлом". Вот тут-то Вике и пригодилось умение "дымить смоляными палочками". Они с Татьяной по очереди составляли Гоше компанию, во время этих отлучек с кухни Георгий показывал различные диковинки и просто предавался "художественному трепу".

— Помнишь, я говорил, что нескольких позвонков не хватает? Вот, смотри, один из них... Вот отсюда, снизу достали... — надтреснутым голосом бросил он и провел ребром ладони по пояснице.

На полке горделиво возвышался позвонок, вместе с хрящами — две ладони в обхвате.

— Слон? — улыбнулась Вика. От Гоши всегда можно было ждать подобных шуточек. Она их обожала.

— Кит, — вздохнул он. — А вот эту дымковскую игрушку расписал знакомый инвалид — не владеет обеими руками, кисточку держал зубами.

Тонкое чутье на его интонации помогло отличить, что шутки за этим нет, Викуся серьезно кивнула.

— Ты видела Гошин позвонок? — взволновано зашептала на ухо подруге Танюшка, когда они ютились на маленькой койке в мастерской. (Гоша раскачивался на стуле за столом.) — Представляю, какого он раньше был роста. И, все-таки... Это так ужасно! Я бы не стала его хранить...

Уловивший ее слова Георгий, победно улыбнулся окну, только лучики рассыпались над скулой.

— "Pall Mall"? — мастер приглашающим щелчком выбил из пачки сигарету.

— Ты сейчас на них перешел? Мы до Симферополя тоже ими перебивались, — Вика тепло улыбнулась и потянулась к Таньке, достающей сладкий "Captain Black".

— Нет, — покачал головой Йога, — вчера гости оставили. Второй день курю.

— Гор Михалыч, а это что за гора? — художница наугад ткнула в один из плакатов, которыми была оклеена вся комнатушка. Морковная трапеция стены горделиво раскинулась на все фото.

— Откуда ты знаешь отчество? — пораженно обернулся он. — Это Эль-Капитан, моя мечта, — прозвучало уже на тон ниже, почти печально.

— А где он?

— Америка, парк Йосемиты.

— Значит, побываешь, — отрезала Викуся. — Кстати, как насчет подарка на Новый Год?

Она долго возилась в рюкзаке, пока не извлекла оттуда два рыжих карабина с изогнутыми дужками и яркую ленту оттяжки к ним. Йога польщено заулыбался. Подарки он любил всегда. Внимание — тем более.

— Ну, девуля! Стоило ли так хлопотать?

— Папик! — заглянула в комнату Людочка и поморщилась от табачного дыма. — Ты будешь показывать свои слайды?

— Да, мамуля! Сейчас идем! — и Гоша быстро поднялся и вышел.

Слайды были потрясающими, яркими — чумазые ребятишки Средней Азии, палатки, заснеженные вершины и разноцветное снаряжение. Ослепительные кадры!

— Ух, какой! — выдохнула Вика. Альпинист в ярко-красной куртке замахивался ледорубом на стену твердой зеленой воды. Брызгала крошка, сверкал альпеншток, лицо... совершенно ошеломляющее лицо... В этом лице хотелось жить. В нем сплелся гнев с волей к победе, сила, восторг соприкосновения с обжигающей красотой, гибкость и уверенность в себе. Один только взгляд на этот образ разжигал желание немедленно сделать что-то значимое, стать лучше!

— Гоша, кто это?

— Да я же и снимал, — бросил он, жесткими пальцами управляясь с хрупкими и непослушными слайдами. — На автоспуске.

Вика мысленно добавила портрету бороду... Кстати, зимний Йога был гораздо моложе летнего. Борода — коротко подстрижена, да и на голове хаоса намного меньше. Мурашки восторга побежали и заставили девушку поежиться. И это лицо она обнимала и целовала! Лицо богочеловека. Это необходимо было переварить...

— А этого товарища узнаёте? — со слайда гордо взирал коленопреклоненный Владимир Кузьмин. — Встретил его как-то в аэропорту, у него шнурок развязался, а я думаю — дай щелкну! Потом автограф взял — он мне прямо на рюкзаке расписался, посмотришь...

Просмотр закончился, комната погрузилась в темноту, за окном ползли вечерние тени. "Детей" (а от приготовлений к новогоднему столу были отстранены все четверо: Алена, Гриша, Татьяна и Вика) отправили гулять, с тем, чтобы гостьям показали город.

Викусик старалась шутить и баловаться, чтобы немного развеселить Алену. Та же сердито хмурилась, когда Гриша, сверкая глазами, слишком уж увлеченно входил в роль гида. А художница смотрела на девушку и видела Йогу, его лазоревые глаза, упрямый подбородок. Не наглядеться! Но общности не получалось. Острым смычком, по-живому, резала город мелодия осенней грусти, холодных сумерек уходящего года. За шторами чужих окон проглядывали цветочки елочных гирлянд, там был уют, который не отыскивался ни в сердце Вики, ни в доме с новым гарнитуром и неласковой кошкой.

Вике казалось, что она летит, расставив руки, в пустоту, ржаво-чайную, обесцвеченную пустоту, и печаль поднималась в ее душе силой, способной двигать планеты. Печаль, прекрасная, как профиль, нарисованный трещиной в фундаменте старого дома. Такой прекрасной бывает сама Невозможность. Ей хотелось протянуть ладони и принять в них сверкающий метеор, чудом нашедший приют в этом обжитом мире. В вечных поисках себя восстающий против устоев незыблемого быта и одинокий, как падающий в воду уголек. Ей казалось, что еще секунда, и она услышит шипение. Не пожалела бы ладоней, если бы смогла — удержала, обвила душой, примирила бы со всем светом...

В темном дворе, перед фасадом разрушающегося особнячка, какие нередко тут встречались, белел неясный силуэт. Движимая сердцем, Виктория толкнула тяжелую чугунную калитку и вошла.

На обшарпанном постаменте крыльца лежал Лев. Мощный костяк груди контрастировал с телом, источенным временем. Рахитичный скелет тонул в потрескавшейся известке, уходил в нее проваленным боком — Лев лежал на боку, только передние лапы были вытянуты, мощные кости и сухожилия — это все, что от них осталось.

Лев был стар и заброшен. Но он светился, как месяц в глухую полночь, спеленатый полотнищами ненастных туч. Во всем его облике проступало достоинство. Аристократически прекрасный и печальный, он заглянул мне прямо в глаза. И я обняла его за шею. Я попросту не могла оставаться безучастной. "Лев мой, лев! Душу отдам за тебя!"

И под холодной каменной шкурой навстречу мне толкнулось огромное сердце. Забилось, тревожно застучало, как ладони по натянутой коже тамтамов. Его жар перелился в меня, я провела кончиком носа по шершавой морде и коснулась губами скулы. "Ваше Величество! Мы еще повоюем!" Ему не нужна была даже моя ласка. Ему достаточно было узнавания, уважения, с которым я тонула в раскосых волооких глазах, но я чувствовала, что это сердце, этот стук кончиков пальцев по коже пытается дотронуться, дотянуться, прочувствовать меня. А живая ли я? Теплая ли? Или я такая же ненастоящая, как сотни теней, что мелькают мимо день за днем?

Он словно приосанился, стал больше. Прут разбитого хвоста потеплел...

... Лев мой... Вы сложены лунной дорожкой на волнах скрипичных струн... Кому верить, как не Вам?...

— Ах, вот ты где? Ух, какой аксакал!

В палисадничек шумно ввалились ребята и начали фотографироваться на фоне диковины. Сфотографировали и Вику... А потом на фоне большой разряженной елки на площади... И елочки поменьше...

Присутствует ли она на этой прогулке, Вика с уверенностью ответить не смогла бы.

В залитой светом квартире на окраине витали аппетитные запахи. Гоша же, напротив, словно зверь, потянулся ноздрями к вошедшим. Как будто они принесли ветер праздника с собой, обещание сказки и торжества. Глаза его радостно вспыхнули:

— Ну что, девули? Такого Нового Года вы в Москве не встретите! Двойного!

Что он имел в виду, стало понятно, когда в одиннадцать вечера по киевскому времени во дворе загрохотали фейерверки, завизжали шутихи и петарды.

"Дети" облепили большое кухонное окно, Люда осталась за столом смотреть телевизор, а Гоша... встал позади Вики.

Колодец темного двора расписывали веера огней, разноцветные спирали непредсказуемо снижающихся светляков пронзали сверкающий дождь. Верно, это все падающие звезды решили собраться здесь, чтобы загадывать желания не составляло труда.

Гоша прислонился к Викусиной спине, упрямый, горячий. Вика вспомнила об уважении к Люде, сидевшей сейчас в гостиной, да и о золотистой жидкости под названием "коньяк "Ай-Петри"", которая сейчас плескалась не только в бутылке, но и в мужчине, стоящем за ее спиной, и мягко отстранилась. Она слишком уважала его, для того чтобы позволить совершать мелочные поступки. По крайней мере, тогда ей это казалось единственно правильным.

Из тех же соображений она легла спать на полу, когда им стелили в мастерской. Она знала, что на маленькой кровати иногда спит Гоша, когда зарабатывается допоздна. Поэтому куцый матрасик обладал повышенной притягательностью, но, чтобы пощадить чувства жены, Викуся заявила, что на коечке, конечно, ляжет Татьянка, и почувствовала, как расслабилась Люда, заправлявшая простыню.

Перед сном она еще раз пролистала Йогин фотоальбом. Одна фотография не давала ей покоя. В американском зоопарке вольера с золотистым леопардом, сонно распластавшимся на ветке и свесившим все четыре лапы. На барьерчике перед клеткой, точно копируя ее обитателя, висел "леопардик" покрупнее — Йога, с таким блаженным выражением лица, какого Викуся никогда у него не видела. "Наверняка, у них был роман с той американкой, что сделала эту карточку," — ревниво подумалось ей. — "Ну, да раз он не там, а здесь — это дело прошлое... " И она устроилась поудобнее на своем коврике, чтобы скользнуть в сны, которым позволит прийти эта комната.

— Да, девчОнки! Отлично выглядите! — Гоша окинул взглядом новые куртки, рюкзаки, снаряжение, гордость блеснула в его глазах.

— Если надумаете остановиться в Судаке — зайдите в спаслужбу, там сейчас Володя ночует, скажите, что вы от нас, он вас устроит, — напутствовала Людмила.

Закутанные, бодрые и счастливые приключениями, которыми их непременно встретит первый день наступающего года, подружки потоптались в дверях и простились, чтобы вскоре освоить новый вид транспорта — междугородние троллейбусы.

Легко и плавно выплыл полупустой рогатый друг из симферопольских окраин, чтобы вокруг развернулись горностаевые шубы окрестных гор. Сами плато светили нежной синью, а подножия, запорошенные ярким, глазурным снегом, вальяжно развалились под отточенными штрихами черных стволов, рыжеватыми мазками крон.

Мир, словно клубок, убегал вдаль, разматывался, послушный взгляду. А взгляд скользил над просторами, покачивал упругими крыльями, купался в роскоши рисунка ветвей, ершил массивы затаившихся склонов. Перевал. Разлет бледной сверкающей воды и солнце, жемчужиной прокатившееся по туманной устричной раковине неба и моря. И в свете его шафрановых лучей — причудливые стены, испещренные тысячами скульптур, буддийский иконостас, притом невозможно огромный, величественный!

— Это Демерджи, — в ответ на восхищенные возгласы девчонок молвила женщина на соседней скамье. — И вас — с праздничком, — не удержалась от улыбки она. — А это — Алушта!

К морю сбегали многоэтажки. Снег исчез, стоило миновать перевал. Зелень и рыжие дубы, сохранившие сухую листву. Глаз наслаждался разноцветными ландшафтами, просил — еще, еще!

Еще щедрее одарила Ялта, уютно свернувшаяся в чаше высоких заснеженных скал. А голоцветковый жасмин насытил серо-зеленый город желтыми "витаминками" пятилепестковых цветочков. Покачивали зелеными крыльями мохнатые пальмы, вились по стенам причудливые лозы винограда и глицинии. Улочки струились вниз, вдоль речушки, к набережной, где Танька облюбовала себе лукавого улыбающегося каменного льва.

— Сфотографируй меня с ним! А то у тебя есть лев, а у меня нету! Так нечестно!

Веселые лев и "львица" удивительно походили друг на друга.

Загулявшись дотемна по кафе и ялтинским достопримечательностям, путешественницы задумались о ночлеге и решили выйти к окраинам. В забывшей про фонари Ялте им под ноги подвернулась неширокая дорога, и пришлось довериться ей. Стены и темные заросли, дыра в заборе, санаторный пляж, палатка в укромном уголке...

Море поднималось огромными валами и обрушивалось мерцающей пеной на прибрежную гальку. Пожалуй, эти брызги — единственное, что светилось в окружающем мраке.

— Пошли купаться! А то — как это? Были на море и не причастились? — затанцевала Викуся по хрустящему пласту обкатанной крошки.

— Сумасшедшая! — отбивалась Танька. — Лезь куда хочешь, я туда — ни ногой!

И не тратя больше времени на уговоры, Вика стремительно разделась и влетела в ледяную пену, где ей мгновенно открылся способ, коим выскакивают из воды пингвины. Она даже не смогла бы восстановить в памяти временной промежуток: вот ее ломает кипящей волной, и вот она уже стоит у бетонной набережной, на холодной гальке.

Татьянка же тем временем успела вскипятить чай на маленькой газовой горелочке. Напившись чая, подружки исхитрились вдвоем залезть в зимний спальник, которым их снабдил Танюшкин брат, правда, замочек молнии Вике всю ночь приходилось держать зубами. Но это были такие мелочи!

Сиреневое море трепетно ворковало и взбегало по гальке нежными пальцами шуршащих волн. Над горизонтом разметались нарциссово-желтые облака с охристой опушкой. А слева лежала Ялта. Прекрасная, изумрудная, испещренная синими кобальтовыми тенями. Облака путались в соседних горах, накрывали их случайными обрывками тумана. Ощущалось круговое вращение мира, словно вы были часовой стрелкой, и вся эта роскошь — рыжие виноградники, окрашенные просыпающимся солнцем, кремовые шпалеры, рыхлые шоколадные пашни, серебристо-оливковые тополя вдоль дороги, лиловые горы под яркой небесной синевой — все это смещалось медленно и величественно, целостно. Симфония переливалась искрами в каждой капле влаги на безлистных ветках искривленных лоз. Дышалось невыразимо легко, каждый вздох словно приподнимал над землей.

Наскоро собравшись, первооткрывательницы ткнули пальцем на карте в ближайшее же интересное место. Им оказался Ливадийский дворец.

— Скажите, пожалуйста, а как пройти в Ливадию? — поймали они случайного прохожего.

— А вы в Ливадии! — и старичок удивленно приподнял очки.

Ливадийский парк поразил Вику. Тропа Николая II, по которой девочки пошли, петляла между огромных стволов, увитых ярко-зелеными глянцевыми плетьми плюща, в их зарослях синели крупные темные ягоды. Опавшие листья перемежали живая листва и трава. Парк был полон тайн и ветра. Вике вспомнилось, что Гоша говорил, что когда-то очень любил гулять в этих местах. Теперь она понимала, почему. Весь парк дышал одухотвореннностью. Казалось, за каждой веткой шепчутся духи, тысячи существ наполняли и электризовали пространство. Внизу шумело море. В ротонде, открытой семи ветрам, проемы между серыми колоннами заполняли фрески открывающегося вида — черные, мглисто-зеленые, фарфорово-голубые мысы и горы. Море бежало серой рябью, клокотало на прибрежных камнях. Вика долго стояла, прислонившись плечом к колонне... Ветер взбегал по отвесным склонам и ввинчивался в длинные рыжие пряди, путался в куртке.