— Ну так бы сразу и сказал! Нечего придумывать сказки про реки, текущие вспять! Кто тебе поверит? Сказал бы честно — водохранилище кишит крокодилами. От их слез вода становится соленой — невозможно пить! А то — Салги-и-и-ир... из мо-о-оря...

— Но я, все-таки, купался! — и, не выдержав, он обернулся, сияющий как лампочка в тысячу ватт.

— Это снимает последние вопросы по солености... — ответила она ему такой же улыбкой. — Купаться в водохранилище с крокодилами!... Что угодно может приключиться...

— Девочки! — возопила Люда. — Да не слушайте вы его! А то еще скажете потом кому-нибудь, что в Симферополе соленое водохранилище...

— Скажем, — покорно согласилась Викуся. — Что на симферопольском водохранилище штат крокодилов, и они засаливают там огурцы, а потом раскладывают по баночкам...

В одном из многочисленных поселков, обнимающих ялтинскую трассу, Люда свернула налево, и через несколько километров дорога, вгрызающаяся в весенние грязи, иссякла. Дальше пошли пешком.

"Зашумели в саду ели, закачалися цветы, а под яблонькой сидели ты да я, да я да ты. Мой миленочек лукав, меня дернул за рукав, а я лукавее его — не взглянула на него..."

Вика шагала впереди по тропинке, ощущая затылком Гошин горячий взгляд, с наслаждением считая каждое раздосадованное "х-Ха!" Наконец, он не выдержал и обогнал сплетничающий цветник, отчаянно замахав вперед, руками, ногами, костылями...

— Посмотрите, какое кольцо мне Георгий Михалыч сделал! — Люда повертела у девчонок перед носом знакомым уже полосатым агатом. — К нему еще и серьги есть!

Они шли вдоль неширокой реки, ласково курлыкающей на мшисто-зеленых перекатах. Берега, осыпанные вишневым цветом, поднимались ступенями к ржаво-серым скалам. Тропинка петляла между пробуждающихся деревьев. То там, то тут встречались веселые компании, устроившиеся на пикник. Дорога резко уходила вверх, и река, изумрудными линзами сверкая изумленному глазу, утробно пела в глубокой отвесной балке, далеко внизу. Но за следующим поворотом, отмеченным пепельно-серыми валунами, утопающими в глянцевом плюще, вода неожиданно оказывалась совсем рядом, вскипала сахарной крошкой в узостях, блестела спинкой, лентами перегибаясь через край.

От основной нахоженной дорожки к уютным бережкам путались вниз бесчисленные тропочки. У каждой из них Вика вопросительно замирала.

— Пойдем к ванне, в которой папик купается, — терпеливо объяснила Люда, и вскоре Вика действительно увидела камень у небольшого спуска, к которому устало привалились костыли, а поперек них свисала брошенная футболка.

Гоша осторожно входил в воду неглубокой, метра три в диаметре, ванны. Над ней перекинуло гладкий ствол, уже обкатанный тысячей рук, тонкое деревце. По каменной россыпи падали вниз тысячи пенных струй клокочущей ледяной воды. Вот Гора шумно вздохнул и нырнул в поющее буйство.

Всплеск. Над голубоватой гладью ласково улыбаются миндально-розовые скалы, расчерченные сиреневыми тенями. Ствол вишни плавно изгибается, весь в мелких светлых крапинках, похож на скворца... Из него брызжут юные веточки с лодочками молодой листвы.

Быстрой дробью перьев вспарывают воздух глиняно-серые пичужки — заливаются мелодичными свистульками — стрекот крыльев — шумный, мельтешащий — и пауза, когда маленькое тельце обтекаемой торпедой скользит по дуге над переплетениями стеблей и соцветий — и снова треск — вспорхнула...

Ветки плавают на ветру. Уже листья сменяют цветы, но лепестки все держатся. Что может быть крепче лепестка?

Озабоченно гудят пчелы.

Лес на сиреневых скалах словно подергивается нежной ряской. Оранжевыми стружками свернуты будущие листья. Птицы булькают и звенят. Квакает ворон...

Всплеск!! И Он выныривает, разметывая плети серебристой воды, фыркает, хохочет. "ДевчОнки, айда купаться!"

С веток лениво свисают исполненные грации кисти плюща. Капли падают на мелкие белые цветы, облепившие прибрежные валуны, венчают их радужными сферами.

— Конечно, будем!

По традиции здесь купаются неглиже, и девицы беззастенчиво забрасывают стремительно пустеющий камень своими тряпками, соревнуясь в скорости с одевающимся Йогой.

Люда ведет беседу с очередными знакомыми, которые попадаются ей буквально на каждом шагу.

Наконец, Танечка охает, окунается и звонко хихикает. Вика — следом, осторожно нырнула, раскрывая глаза на мелководье, и, вписываясь между зеленоватыми камнями, скользит пару метров. Резко вылетела из воды, как статуя розового мрамора, увитая сбегающими ручейками, змейками мокрых волос.

Зачерпнула сложенными ладошками, и, глоток за глотком, молясь и благословляя, долго пила целебную воду, только что обнимавшую его тело. Его сильную спину, его чуткие пальцы, взбивающие ослепительные брызги, его молочные ягодицы. Воду, только что принявшую его, и отпустившую с нежностью, катившуюся по крутым плечам, дробью летевшую с густой бороды.

А с берега на двух дриад неотрывно глядел Гоша. И ему хотелось зарыться лицом в эту пышную белую грудь, облепленную лентами потемневших от воды золотистых волос...

Дорога к пещерам поднималась желтоватым щебнем, с равным удовольствием проворачивающимся, как под кроссовками, так и под костылями. Солнце и крутой уклон разгоняли кровь, сбивали дыхание.

— Да ладно ворчать, девуля, погляди по сторонам! Где еще ты увидишь настоящую ореховую аллею?

Она подняла голову и тут же оступилась. "Господи, как он вообще здесь ходит? Да еще и меня утешает!" Вдоль правого края дороги, обшивая обрыв, поднимались изящные лещины, а за ними текли подковой стены балки, подпирающие бирюзовый простор. Молодая листва только разворачивала доверчивые бледно-салатовые сердечки листьев.

Подъем заканчивался ровной травянистой, будто стриженой, поляной, усеянной медовыми одуванчиками. К ним, вздрагивая крылышками, влюбленно лепились красавицы-лимонницы. Маленький мостик за поляной кротко приглашал к высоким ступеням, широким и надежным. И огромные буки распахивали над каменной лестницей зонтики кружевных ветвей, призывно выброшенных в сочное тепло-синее небо. Затейливые рисунки теней скользили по серым плитам, а в ярких перьях молодой травки, обласканной солнечным зайчиком, лопалась от света каждая клеточка.

Викуся набралась отваги, стараясь не поддаваться безотчетному страху. Высоты она никогда не боялась, плавала как морской котик, и лишь две вещи заставляли ее содрогаться от одной лишь мысли: "Господи, зачем люди лезут под землю и под воду?" Клаустрофобия ли это была или что-либо другое, но ради Гоши она была готова пойти и не на такие жертвы.

Половину зева пещеры, вытянутого клином, словно лопнувшие меха, затягивало симпатичное двухэтажное строение из крупного камня. Эдакая крепостица с настоящими зубцами, служившими перилами открытой мансарды. Стрельчатые арки окон забавно подмигивали. Где-то внизу утробно рокотал дизель.

"Хозяевами" на Красных пещерах были кошки, пятнистые, серые, дымчатые, огненно-рыжие. Все короткошерстные, надменные, держащиеся с завидной независимостью. То пробежит с ящерицей в зубах, то раскинется на обрывистом склоне, принимая солнечные ванны.

Из пещеры тянуло зимним холодом, тяжелое свинцовое дыхание заставляло вздрагивать спины, легко одетая пестрая толпа, распаренная апрельским солнцем и долгим подъемом, начинала нервно стучать зубами, ожидая очередного свободного экскурсовода. Но вот из-за витой решетки вытекала предыдущая группа, по-птичьи перекрикивающаяся (глаза затуманены восторгом, на фотоаппаратах ревниво перебираются сделанные снимки), и работники пещеры тотчас ее спешно раздевали, собирая теплые куртки и ватники, и кутали в них следующий поток.

— А до чего хорош мальчик! — квохтала одна из счастливых посетительниц, явно имея в виду инструктора. — С каким вдохновением говорит! А сколько знает!!

В хвосте согретой впечатлениями компании, по-детски радующейся солнышку, показался Григорий.

— Гриша!... Приве-ет, — Йога тепло улыбнулся. — Мы тебе тут еще экскурсанток привели! Возьмешь?

— Конечно, — молодой экскурсовод степенно кивнул, здороваясь с родителями любимой девушки. — Сейчас пойдем, народу уже достаточно. А это что? — и он ткнул пальцем в объемистый пакет, который Людмила гордо прижимала к груди.

— А это... — счастливо растянула она ручки, демонстрируя ему груду молодой крапивы, — будет... суп!!!

Почему люди ходят в пещеры, Вика поняла сразу. Это просто любишь! Это до безумия красиво! Все равно, что проникнуть в плоть земли. По пещерам гуляет подземный ветер. Чистый и сладкий, он сочится сквозь полости, ныряет в колодцы с этажа на этаж. Пещеры — это то место, где растут камни, текут, плачут, поют, меняют формы — то повиснут глянцевыми рюшами, то вздыбятся тугими грибами. Не зря сказал Йога:"Красные пещеры — живые, в них живет вода!" Стайки серебристых пузырьков шаловливыми рыбками кочуют от одной ванны до другой. Вот она, Краснопещерка! Вот она, та целебная драгоценность, что будет клокотать по ваннам, забрызгивая стыдливый орешник. Прозрачная, как горный воздух, вкусная и холодная, аж ломит зубы.

С потолка свисают массивные люстры, обращенные к причудливому лесу окатанных столбиков внизу. Бетонная дорожка петляет от комнаты к комнате, экскурсанты бегут гуськом, повинуясь окрику инструктора "головы!" и послушно пригибаясь. Очередной проем темен, как зеркало омута, но предводитель щелкает выключателем, свет за спиной столпившейся группы опадает как мгновенно кончившийся ливень, а впереди, подсвеченная искусно расставленными светильниками, озаряется анфилада новых, чудесных залов.

— Это — Гном! — небрежным жестом Гриша оглаживает сталагмит, похожий на громадный гриб-дождевик. — Он еще растет, видите?

На голову сливочно-белому Гному ритмично падает млечная капель.

— Вы можете положить сверху руки и загадать желание. У многих сбывается...

Цепочка желающих старательно возлагает руки на кряжистого исполина.

— "Дай мне ребенка от Йоги!" — быстро и в сердцах просит Вика и бежит за ускользающей группой...

Металлические лесенки, разница уровней... А тут...

Освещенная волшебными тропическими плодами фонарей, пещера полнится рекой, качая на сетке струящейся поверхности мелкие перышки цветной ряби. Сталактиты горят контурами и мнятся полупрозрачными, да и невесомыми вовсе. Бирюзово-изумрудные, белые, золотисто-янтарные и жемчужно-розовые огни переливаются в говорливую воду. А вода точит стены, вырезая на них диковинные плавники, жабры, чеканя чешую... По-змеиному живое тело реки истирает камни в тучные колонны, ныряет в арки, бесится, играет под защитой волшебных сводов, сама от себя прячется, сама себя догоняет.

Я стою над ней на мостике, навалившись грудью на перила. Мне внезапно становится жарко, и я распахиваю ватник, расстегиваю верхние пуговицы на рубашке. Отчаянно хочется пить, но до воды здесь далеко.

От светильника над мостом в самый дальний конец пещеры протягивается огромная тень, я резко поднимаю глаза — такое может только привидеться. Из каменной ниши над тропой зал оглядывает огромная голова. Толстые щеки, вздернутый, как у Сократа, нос, непомерно громадные губы, кудри, кудри, кудрявая борода, будто завитая — челка. Глаза дикие и веселые, с изрядной долей собственного превосходства.

Сердце начинает биться часто и беспорядочно. Словно тяжесть ложится на грудь, мешая дышать. Существо встречается со мной глазами, и они у него округленно выпячиваются. Затем, явно осененный прекрасной идеей, хозяин ниши переворачивается затылком вниз и по-паучьи легко бежит по потолку в мою сторону. Мимо идут экскурсанты, весело пересмеиваясь, и, судя по их цветущему виду, опасаться нечего.

Голова странного существа несоразмерно велика по отношению к телу. Такие пропорции сошли бы, пожалуй, для детеныша — щенка ли, котенка? Он зависает надо мной, опускает подбородок вниз и пристально меня изучает, слегка улыбаясь, как натуралист над интересным экспонатом. Со спины свисают пряди жесткой блестящей шерсти. Затем резко уменьшается — отчего-то при этом тени прыскают во все стороны, затягивая потолок — и падает вниз на нитке крохотным паучком. На секунду замирает у моего лица, и тут же стремительно катится в воду.

Река сворачивает волны в покатый лоб, прозрачные кудри, завитки бороды. Он снова смотрит на меня и усмехается, уже зеленовато-черный, с тем же щекастым лицом, сложенным водой. Я ловлю себя на том, что изумленно таращусь.

— Иди же! — машет он мне рукой в сторону ушедшей группы. Голос глубокий, как рокот вина, ворчащего в бочке. — Чего глядишь? Вот уп-пря-амая! — и хмурится, и хохочет, все разом.

Да я просто с места сдвинуться не могу! Гляжу во все глаза!

— Э! Дай-ка сюда! — хозяин мечет мне на грудь бесконечно длинную водяную лапу и, словно бы, что-то срывает с груди, как медальон.

Я испуганно хватаюсь за мокрую шею, но кулон цел, только за грудиной ноет, да слабость наполняет все существо. А у него уже что-то в руках. То ли красная ленточка, то ли длинное перо. Набычив тяжелые брови, бородач вытягивает ее между пальцев, изучает, беззвучно шевелит губами, а затем вдруг царской лапой машет, брызжет мне в глаза, да с присвистом, да басом:

— БР-РЫСЬ!!!!!

Охаю, а его уже нет, только грудь ломит, зато дышать можно...

Возвращающаяся группа столкнулась с Викой в конце моста.

— Ты куда пропала? — недовольно зашипела Танюшка.

— Гриша, а в пещере насекомые водятся? — громко спросила художница, не обращая внимания на возмущение подруги.

— У входа — конечно. А здесь им нечего делать, — засмеялся Григорий, продолжая рассказывать, как всегда о том, что по левую руку.

Туристы с сожалением тянулись на выход, когда он обернулся и ткнул пальцем:

— А к этому камню присмотритесь внимательней. Это — Хозяин пещеры.

Грузные брови нависали над глубоко посаженными глазами, прятавшимися в толще высоченного столба, а дальше все ложилось складками — щеки, скулы, ноздри, усы, губы, подбородок. И затейливые волны обрамляли монолит лица, каменными корнями уходили в пол.

— Экий ты тут серьезный, — подмигнула Викуся.

А впереди уже блеснул желанный, ненаглядный, дневной свет. Они вышли в первый зал, к старому капищу, увенчанному столбом с бараньим черепом. За решеткой живительное солнце прославляло весну.

— Танька, у тебя нет зеркала? Посмотреть хочу, не ободралась ли? Саднит что-то... — но та только отрицательно покачала головой:

— Рюкзака-то нет...

— Вам нужно? — любезно протянула искомый предмет девушка, прихорашивавшаяся на скамейке недалеко от выхода.

Викуся поблагодарила и долго рассматривала ключицы, пытаясь понять, что же, все-таки, болит. Единственной вывод, который она сделала, был, что второй шрам тоже бесследно исчез.

Если ветер хлещет через красные, как обожженный черепок, скалы, да еще такой нервный, колючий, значит, это кому-нибудь нужно. И гнется орешник, стелется грабинник, а в щелях громадных глыб, испятнанных черным и зеленым, воет голос Красных пещер. Плачет, грассирующе урчит в беседе ворона и его подруги. Но солнце по-прежнему ослепительно, а весна — словно с журнальной обложки. А щебенка изобретательно выворачивается из-под ног и скачет вниз с победным хохотом. Вниз... Вниз идти всегда опаснее, хотя и легче. Вот и Гошка, все-таки, поскальзывается и брякается так, что кажется — кости звенят. Это больно, но на это не стоит обращать внимания. Точно так же, как не стоит думать, что через четыре часа поезд. Давайте будем прыгать и бегать, порхать подобно бескровным мотылькам, резвящимся в этом безукоризненном воздухе. Давайте гладить ветки пенных вишен и укрывшегося листьями кизила. Давайте вдохнем разом весь мир — вон он, за голубой дымкой, плавно описывает круг. Каждый из нас — только отзвук струны, дозвучит и растает. Но всё вместе — какая музыка! Райская! Наши голоса сплетаются струями ручья. Скачет же внизу Су-Учхан, Краснопещерка... Льется под ногами дорога. Камни — и те куда-то торопятся. Хей-го! Бежим, бежим, бежим! Бежим и бьемся с каждой "мельницей", бьемся, как учит нас наше сердце. Биться, биться, биться...