Вика вернулась домой, и дня три еще мужественно ходила на работу точно таким же замедленным темпом, пока ужаснувшаяся случайно замеченной синей опухоли мать не затащила ее в травмпункт. Рентген безжалостно показал перелом, и ногу заключили в гипс, при этом девушка сразу узнала, сколько волосков, оказывается, было на многострадальной лодыжке и, методично чертыхаясь, перепиливала пушок длинным ножом, просунутым под гипс.

На работе беспокоились по поводу ее отсутствия, и, получив согласие, привезли взрезанный ботинок сорок шестого размера, как раз налезающий на загипсованную ногу, чтобы Вика "вернулась в строй". Самое сильное впечатление он производил на контролеров в автобусе — к девушке они попросту перестали подходить.

Хромающую на работу "серую шейку" провожали косые взгляды, и она складывала их в копилку памяти. Хорошо пережить подобное, зная, насколько это временно. Зная, как чувствует себя в подобной шкуре мужчина, подтянутой спортивной статью которого восхищались долгие годы. Зная, сколько открытых ран и зарубцевавшихся шрамов может скопиться на тонкой коже души.

Ей так отчаянно не хватало его слова, что Русалка не выдержала и позвонила. Поздним вечером, невзирая на подошедшую к телефону жену, позвала Георгия.

В трубке надламывались хрипы и помехи, и голос, стиснутый полутора тысячами километров, казалось, доносился с невозможной глубины погребенного батискафа. Мигало аварийное освещение, где-то звенела вода... Он сказал "аллё", и все тело пронзила острая судорога — откажется говорить или нет? Грустный... Как мог Он быть таким грустным, отыскивающий браваду даже в самые трудные времена? Он говорил. На общие темы, ничего не значащий легкий треп. Без намека на флирт. Без воркующих ноток в голосе. Ей захотелось схватить его душу на руки и укачать как малого ребенка: "Чего же ты хочешь, черт возьми? И с собой не зовешь, и прочь не отпускаешь?... Зачем так далеко?... "

Вика рассказала про Затерянный Мир, про сломанную ногу — Йога не задал ни единого вопроса. И тут она не выдержала, засмеялась, зашумела, закричала:

— Ты думаешь, я зачем тебе звоню? Да что же это такое?! Утешай, давай!... Кому еще, ёшкин кот?!

На том конце что-то щелкнуло, а потом наступила трескучая тишина, наполненная, осязаемая, как прикосновение, соединение, слияние. В сердце разлилось тепло, словно распахнули шлюзы и наполнили его непреходящим светом. Гоша кашлянул и молвил, на тон ниже, доверительно и тихо:

— А, знаешь... по мне — так боли вообще нет. Это что-то ненастоящее...

Кипучий мир рос за облака, как громадный праздничный торт. И если где-то затесался тонкий слой боли — он лишь вносил терпкий вкус в общее великолепие.

Вика схватилась за глаз, успокаивая обжигающую резь — хлестнувшая ветка, пронесшаяся над кабиной грузовика, вспорола край века. Но кровотечение быстро угомонилось, и девушке оставалось только гадать, будет ли шрам. Все воодушевление, все горластое бесшабашное счастье, заставляющее подпрыгивать, вцепившись в передний бортик кузова, щуриться навстречу сумасшедшему ветру, приветствовать каждый ухаб восторженным "йоху!" внезапно испарилось без следа. Русалка смирно села в уголке открытого кузова, сразу за кабиной, и, наконец-то, получила возможность толком разглядеть местность, хотя бы и одним глазом.

Огромные, слегка закрученные по спирали, словно пузатые раковины, вокруг поднимались горы, затянутые густым темным еловым мехом. На сизых боках, подернутых дымкой расстояния и августовского зноя, вспыхивали желтовато-зелеными пуховками кроны лиственных деревьев.

Дорога металась с одного берега реки на другой, заставляя хрупкий шестьдесят шестой ГАЗ, то ползти по шатким мостикам, переваливаясь с боку на бок, то штурмовать кипучие броды. Вода сверкала ярким изумрудом, разбеленным пенными складками порогов. И зеленое руно реки непредсказуемо падало на много метров вниз, невидимое из тенистого тоннеля под сплетенными сучьями. И вдруг, за следующим же поворотом, также стремительно приближалось к дороге, плескало по покрышкам в борта, угрожая заглушить двигатель. На одной из переправ воде это, все же, удалось, и группа доблестных спелеологов недолгих полчаса жарилась на солнышке посреди реки в ожидании трактора из ближайшего поселка.

На самом деле, жилье на берегах Большой Лабы встречалось крайне редко, сказывалась близость границы с Карачаево-Черкесией, зато контроль на пограничной заставе пройти пришлось. С предъявлением официально заверенного списка группы и обозначением маршрута следования. Целью путешествия был Загедан, его верхние долины и испещренный многометровыми вертикальными трещинами карст.

Красноватые скалы, окружающие солнечную пенную Лабу, остались позади, и чахоточный ГАЗ, вгрызаясь в крутые рытвины подъема, упрямо полез в гору. Гигантские стебли девясила хлестали по бортам ярко-желтыми ладошками цветов. На одном из поворотов грузовичок окончательно сдался и, кряхтя, осел в глину. По счастью, до первой предполагаемой стоянки оказалось недалеко. Облака дружелюбно пригасили палящие лучи над "муравьиной тропой" спелеологов, и вскоре на лесорубной поляне раскинулся веселый палаточный лагерь.

Между лесистыми неприветливыми склонами, почти сопками, катила свои воды вниз бурная Загеданка... подныривая под темными глянцевыми стволами бурелома и торопливо осыпая серые камни сетью брызг. Топкие травяные опушки поднимались настоящими джунглями — тростником, борщевиком и крапивой, которые усердные вьюнки превратили в непроходимые чащобы. И, закрывая горизонт, на стыке хвойных рукавов подпирал жемчужное небо внушительный Чистоган.

Его пепельно-серый гребень стекал нежной, полувоздушной плотью осыпей в завитки травяных лугов, бока расходились клиновидными складками, погружаясь в жадные черные пихтовые рощи, взбегавшие по отрогам с отвагой римской пехоты. Он венчал небо над говорливой рекой, как непомерно огромный храм, и каждый, поднимая голову к его золотисто-зеленым пастбищам, почти кланялся с невольным уважением.

С установкой палатки Вике замечательно помог Толя, младший брат ее одноклассницы. Юркий и поджарый, с бархатными карими глазами, он был еще школьником, но входил уже в возраст возмужания, и в руках у него все спорилось. Он оказался скромным и ненавязчивым спутником, но, то там, то тут Русалке постоянно встречалась его помощь и поддержка, что не могло не радовать, ведь последствия перелома частенько напоминали о себе тупой пилящей болью в кости.

На второй день мужская часть лагеря носила тюки с провизией на будущую стоянку, а на утро третьего лагерь снимался. Девушкам посоветовали разделить груз на две ходки, поскольку следующая стоянка была запланирована на тысячу метров выше. Ребята последовали их примеру и тоже оставили часть тюков.

Дядя Дрон, предводитель отряда, закопал на лесорубной поляне два пайка крупы — риса и гречки — на день сброски, а затем уверенно двинулся вперед по утоптанной тропинке, легко перешагивая через поваленные деревья длинными костистыми ногами.

Участники взбодрились перед решающим рывком.

— Ну, кто что положил на алтарь Бога Забывчивости? — подначил суетящийся лагерь заместитель предводителя, Роман.

(Надо сказать, что никакой упорядоченной заброски не существовало. Все двигались в своем графике, им было лишь обещано, что тропа нахоженная, заблудиться невозможно.)

Названные предметы были один краше другого. Кто-то забыл в клубе часть снаряжения, кто-то — запасные носки, кто-то — дезодорант и очень этим мучился, Вика же вздохнула горше всех — она оставила дома налобный фонарь со свеженькими батарейками.

Забрав самое, по ее мнению, тяжелое — комбинезон из химзащиты, железо, каску, сапоги и прочие спелеопремудрости, девушка вышла из лагеря в сопровождении Анатолия. За палаткой же и прочими вещами они договорились вернуться.

Особой прыткостью художница похвастаться не могла, и когда по пути их двойку обгоняли иные участники похода, в трехметровых зарослях травы приходилось искать место, чтобы посторониться. Наконец, тропа вскарабкалась на высокий берег, и взгляду открылись луга. На склонах пушились одинокие искривленные сосенки. Злаки влажно дышали. Недавно прошли дожди, и всю вытоптанную ленту дорожки покрывал тридцатисантиметровый ковер цветущего колхикума, безвременника. Хрупкие розово-лиловые цветы, похожие на крупные крокусы, дети Колхиды, покачивали трепетными головками, жалобно похрустывали под ногами.

Зной палил немилосердно, хотя почва вокруг поднималась рыхлыми буграми, пропитанная водой бесчисленных ручейков, сбегающих с хребта. Вика бросала в очередную лужицу носовой платок и жадно высасывала сладкую ключевую воду. По мере подъема рюкзак наливался свинцовой тяжестью.

Вытоптанная глинистая лента запетляла серпантином резко вверх. Редкие сосны давали тень и отдых. И вот уже со взятой высоты распахнулся вид на мшисто-ржавую долину со змеящейся проволокой юной Загеданки. Гребни ограничивающих ее гор тянулись бархатными дымчато-синими изломами, а замыкал все пространство величественный голубой сфинкс с белоснежными мехами снежников на плечах.

Спустившись по крутой тропке к самой реке, Толя и Вика выпотрошили содержимое рюкзаков под навесом коша — маленькой огороженной стоянки, построенной местными пастухами — и сообща отправились за палаткой.

Обещанная каша в лагере их не дождалась, но они не стали сетовать и молча выслушали "лекцию о вреде курения" и нерадивых копушах, последними сняли палатку, утянули рюкзаки и отправились по знакомому уже маршруту топтать розовые цветы.

Солнце садилось, и идти стало несравнимо легче. Правый гребень над речкой поглотило зеленое золото лучей. Поскольку никто из команды названия этой горы не знал, Вика ласково поименовала ее Петушком — Золотым Гребешком — такое тепло и приятие исходило от него. В большинстве же своем кавказские вершины глядели нелюдимо и отрешенно, никаких сказок не обещали и совершенно не выказывали радости встрече.

В долине лежали сумерки. Толик и Русалка свернули к кошу, чтобы забрать железо, и встретили тройку девушек из группы, спешащих на финишную прямую. Те объяснили, что новый лагерь встал под самым Сфинксом, в конце долины, а идти туда лучше по левой стене, там полно травяных полок. До темноты оставалось около часа.

На лавке под навесом сидел Макс. Вся его фигура выражала застывшее отчаянье. Синий от холода, он стучал зубами и держался за сердце. Босые пятки, расставленные в стороны, сочились кровью, кожа на них буквально висела лохмотьями. Это были "первые мозоли" — последствия неосторожно выбранных для похода новых горных ботинок. Парня била крупная дрожь, соображал он плохо. Пожаловался на больное сердце.

Вика постаралась ему помочь, чем смогла: сунула в рот кусок шоколада, таблетку но-шпы, выудила из рюкзака пару шерстяных носок и надела на заледеневшие ноги, заставила придти в себя и найти резиновые шлепанцы, в которых Максим щеголял в поезде.

С тем же безумным блеском в глазах Макс резко подскочил и заторопился к горе, словно не вокруг его неподвижного тела битый час возились Толик с подругой. Они догнали его на подъеме, где он по-заячьи перебирался с одной полки на другую — вся гора уходила в темное небо складками узких травянистых ступеней полуметровой высоты. Максим заверял, что путь в новый лагерь совсем нетруден, мол, он там побывал уже дважды. Ребятам оставалось только следовать за ним и карабкаться по-пластунски, когда следующая бровка вдруг сходила на нет.

Окончательно стемнело. Фонарики были только у парней, и художнице оставалось идти посередине между ними и сетовать на собственное растяпство.

Макс окончательно замерз, и Толик скинул станок, чтобы найти ему свитер. Осчастливленный теплой одежкой, их провожатый окончательно уверовал в ложность тропы — уж больно трудно идти приходилось, неверный свет фонаря выхватывал только бесконечные травяные кромки, иной раз переходившие в скользкие покатые камни. И исполненный энтузиазма Максим вызвался слазить наверх, чтобы поискать более подходящую дорогу.

Его фонарь мигнул в вышине пару раз и погас. Наступила тишина, наполненная ровным свистом ветра. Через полчаса она стала невыносимой.

— Толенька, — взмолилась девушка. — Ты бы слазил, поглядел, где это чудо. А то он же неадекватен, упал — да и лежит, рыдает. Сходи, а?

Толик засопел, надежней пристроил на обрыве рюкзак и ушел в темноту. Глаза еле угадывали рыхлый край стены, граничащий с небом. Там чернила ночи казались немного гуще, плотнее, как бы, слегка вибрировали.

Минут через десять Толя вернулся:

— Его нигде нет. И на крик не отзывается. Правда, ветер такой... Может, он ушел один в лагерь?

— Да что ты такое говоришь? — возмутилась Вика. — Чтобы он бросил двоих с одним фонарем?! Скорее, случилось что-то! Пойдем искать с рюкзаками!

Они собрались и полезли наверх. Волнение придало Русалке сил, но край стены не приближался, ни на йоту, хотя преодоленные полки можно было отсчитывать десятками.

Без толку пытаясь перекричать завывание ветра, ребята начали-таки двигаться в сторону Сфинкса, но после часа экстремального лазанья с тяжелыми рюкзаками стало очевидно, что затея бессмысленна, и двойка решила заночевать.

Выбранная полка не давала большого удобства, всего где-то тридцать сантиметров в ширину. На траву притулили коврик, укрылись теплым спальником и замерли над обрывом, а Вика вызвалась дежурить первой — один спит, другой его держит. Благо, ногам нашелся упор у пары крепких булыжников.

Далеко внизу, где-то в середине долины замерцала тройка фонарей. Призывные кличи от реки неплохо доносил ветер, но сколько ни кричали и ни светили им в ответ — сидящих на стене "шалтай-болтаев" так никто не заметил. Группа постояла и убралась восвояси.

Текли ночные часы, Толик спал, Вика, щурясь от ветра, смотрела в темноту и мысленно беседовала с Петушком. От него исходила какая-то поддержка, волны ободрения. Наконец, ветер сдернул тяжелое покрывало туч. Над головой проступили робкие звезды, а над затейливым абрисом Петушка в небо вспорхнуло легкое перышко белого месяца. Казалось, он спал в одной из пещер, и вот внезапно проснулся.

Месяц величаво плыл выше и выше, небесный свод бледнел, за дальней стеной взошло солнце, и сумерки сразу стали белыми. Призрачными лоскутами реяли облака над долиной, окрашивая охристые складки сухостоя чайными тенями, сплетая на дальних зеленовато-голубых склонах сложный узор. Девушка разбудила напарника и забылась бесцветным, но живительным сном.

Толик потряс ее за плечо, когда солнце уже высоко поднялось над долиной. Сколько хватало глаз, вниз спускалась пышная мокрая трава. Иные обрывы внушали ужас, иные казались по-детски простыми. Спутник извлек из кармана две карамельки, торжественно преподнес приятный сюрприз, и вприпрыжку, а чаще всего на пятой точке по влажному зеленому слалому ребята заскользили вниз, к реке.

Загеданка блуждала между округлых холмов, дробилась на рукава и сливалась вновь. Со всех сторон к ней спешили многочисленные ручьи. Иногда в изумрудной зелени поймы проглядывали аккуратные оладушки снежников.