— Мы в Севастополе были, — хитро улыбнулась Танечка, подсев к Викусе на кровать. — Сначала Миша решил мне Меганом показать, а потом, слово за слово, мы поехали на бензоколонку. Я ему дала взаймы сорок гривен, ничего?

— Да Бог с ними. Ушли-пришли. Хоть стоило того?

— Ну да! Мы сначала поехали в Симферополь по феодосийскому шоссе, потом в Севастополь через Бахчисарай, а после — по всему южному берегу до Судака. Миша очень хорошо водит! Мы торопились, как могли!

— Да я верю, но паника тут была! — подмигнула подруга.

— А ты как? — Таня ласково пожала Викусину коленку.

— Все хорошо. Смирилась. Что я еще могу? — и та горько улыбнулась. — Пойдем, проводим.

— "Что же у тебя такие тревожные глаза?" — Вика улыбалась. Улыбалась, как и должна была. — "Ты стесняешься собственной слабости? Да я-то ее переживу. А вот ты становишься таким маленьким. За этими глазами и не видать тебя. Не нравишься себе? Я бы залечила это, если бы смогла. К черту! Шути, хотя бы. Невозможно же на это смотреть!"

— Подзорную трубу не забудьте! — сунула она в переполненную машину свернутый портрет. — Какой корабль без подзорной трубы?

— Ладно, девуля, пока! — Йога наспех с ней расцеловался и умастился в заваленный салон на переднее сидение.

Миша дал по газам. В клубах дыма Муха умильно щурилась, терла мордочку. Матрос прощально взлаял.

— Порядок, — Владимир коротко взглянул на Татьяну и пошел к вагончику. — Дверь закрывайте, холоду напустите!

Вика лежала и смотрела на Танюшку, спавшую на топчане.

— Тань! Кушать пойдем?

— Пойдем, конечно! — та мгновенно села, не открывая глаз, сладко потянулась.

— А то мне на телеграф надо...

— Ясное дело, — с готовностью закивала Танюша, очень хорошая и уступчивая, немного сконфуженная непредвиденными расходами на бензин.

— Привет, как ты? — выдохнула Русалка в трубку.

Гоша подошел к телефону сам, и по интонациям в голосе было понятно, что в квартире больше ни души.

— Отлично. По-спа-ал, — пробасил он.

И в этом "по-спа-ал", как в корзине с цветочной аранжировкой, было столько всего спрятано и оставлено напоказ, что Вика никогда и ни за какие коврижки не променяла бы его на стандартное Йогино "люблю-целую". Вибрации в голосе сбивали с ног хрустальной весенней волной, в нем пело такое приятие, такое счастье и такая несказанная ласка, что Вика обхватила трубку обеими руками и, внезапно ослабев, пробормотала:

— А я уже соскучилась. Ладно, пойдем, чего-нибудь перехватим.

— Давай! Удачи, девчОнка. Держи хвост морковкой!

— "Опять я из девчонки стала девчОнкой", — сладко поежилась та, вслух же бросила на лету. — Сам такой! Целую! Люблю!!

И поспешила в соседнюю столовую, чтобы слова не успели растаять в воздухе. Чтобы кусочки пирожков ложились в рот, будто бы поднесенные длинными крепкими мужскими пальцами с кислым запахом табачной смолы... Самыми лучшими пальцами, надо сказать.

Персик облетал. Беспомощно кувыркаясь, остриженные временем лепестки ныряли в глиняные комья, чтобы утратить первозданную чистоту. Ни один из них нельзя было вернуть назад, Вика поймала на ладонь бледное сердечко и наблюдала, как от горячих рук оно словно тает, становится полупрозрачным, помертвевшим, вчерашним. Какими смешными казались ей простыня в оранжевую полосочку, отброшенная рубашка, стопка дипломов... Новая жизнь! Где и с кем? Кому она здесь нужна? Танюшкины каникулы заканчивались, квартира в Керчи продолжала пустовать. Девочки, глупые девочки... Пора!

День, как назло, выдался пасмурным. Девицы оставили на кровати собранные рюкзаки и поспешили в Бухту — проститься с Соколом. Глянцевой змеей, бензиновыми разводами убегала дорога за перевал, а там...

Сокола не было. За следующим поворотом показалось подножие, но сама гора укуталась туманом до пят и тонула в светло-сером небе. Неразличима.

— Танюш, пойдем в рощу к стене? Я хочу одно место найти.

Та понимающе кивнула.

Между деревьев паутиной развевались полотнища мокрой взвеси, сосны вздрагивали. Где уж было отыскать ту самую? Стена не показывалась по-прежнему.

— Он стесняется того, что плачет, — вздохнула Вика. — Вот и прячет лик.

Пятна тумана сгущались, лепились. Из них вытягивались крючковатые лапы, перепончатые крылья ломали ветки. Через вилку кряжистой сосны хлынул поток призрачной саранчи, огромной, полупрозрачной и совершенно безучастной. Жвала мерно перемалывали воздух, стеклянные глаза замерли. Сквозь текущий "хитин" проступали лица, уродливые и прекрасные, но все подернутые, как ряской, глубокой печалью, сроднившиеся с ней, ушедшие в угрюмый мир. Отупение, ни единого живого взгляда.

Раскачивая верхушки деревьев, неспешно, с гиканьем прошествовала стая белых обезьян. Вожак задержался на секунду, расплывчатый и невесомый, как пух, приветственно обнажил клыки, сморщил нос и, оттолкнувшись от скользкой ветки, ушел в длинный прыжок. Поплыл, сгруппировался. И прыгнул снова.

На поляне медленно разворачивалась трехметровая улитка, вытянула ко мне глазки, — само дружелюбие. Отсалютовала рожками и поползла прочь. Колючие заросли нисколько ее не тревожили, пронзая причудливую спираль раковины с постоянно меняющимся молочным узором.

— "Не улитка — Галактика!" — восхищенно задержала дыхание я.

На каменистой почве остался жемчужный переливчатый след, а в середине его темнел знак, черный с рыжими подпалинами, похожий на недописанную букву "К". На всякий случай я зарисовала его в блокнот.

— Может, хоть на прощанье откроешься? — Вика стояла на петле серпантина, у перевала, время поджимало.

Ветер согнал простоквашу с Чертова Пальца, небольшой скалы, замыкающей Стену. И потемневший Палец проступил очертаниями соединенных ладоней, мужской и женской. На дорогу упали первые капли дождя.

Теперь дело было за малым. Успеть на автобус. А поезд — приложится. Вся шумная компания спасслужбы занималась делом, о зимнем застое никто уже не вспоминал. Повсюду сновал деловитый народ. Подружки робко постучались и вошли в не по-весеннему жарко натопленный вагончик — кают-компанию, попрощаться с Олегом, начальником спасотряда, поблагодарить за гостеприимство. На диване, рядышком, чинно восседали Людмила и Йога.

— "Иероглиф "К" означает "к чер-р-р-р-ртовой матер-ри!"" — Вику затрясло. — "Мало мне его друзей, он и жену еще приволок!!!"

— А, девочки! — оживилась Люда.

— "Вот это выдержка! Памятник ей, памятник! Ей Богу! Золотой!"

— Что же вы, девочки, погоду не делаете? Сырость, вон, какая! — лукаво улыбнулась Людочка.

— Незачем, — это прозвучало настолько тяжеловесно и глухо, что улыбки исчезли на всех лицах сразу. — Уезжаем мы. А вы уж тут сами как-нибудь разбирайтесь. С погодой.

— Прямо сейчас? — Олег явно расстроился, девчонкам он симпатизировал.

— Так подождите, мы вас отвезем в Симферополь, — до Людмилы начинала доходить истинная цель ее приезда сюда.

— Нет, спасибо, у нас автобус скоро, все подгадано — сразу на поезд садимся. Спасибо вам большое! — сочувствие к Люде и тепло постепенно переплавляло шок встречи.

Викуся подошла к Олегу, дотянувшись, погладила по могутному плечу в могутном свитере, попрощалась, тот смущенно потупился. Затем резко развернулась и вышла вон.

А эти невозможные синие глаза! Надо наказывать за такой взгляд! Сурово наказывать! "К... "!

Буря накрыла Таракташ, выметнулась в Судакскую долину мутными потоками, автобус отчаянно заносило на поворотах. Со стоном гнулись деревья, отчаянно кричали скалы, раздробленной крошкой, вымытыми корнями оббивая полки. Лишь Перчем взирал невозмутимо, суровый и степенный: "Весна... "

Вика вцепилась в трясущуюся спинку кресла впереди и думала о бабочке, нарисованной тонкими складками на побледневшем лице. Верхние крылья очерчены светлыми бровями, нижние — широкими скулами. Растерянность расправила эти крылышки. Глоток кипятка из холодной чашки. Боль, обида, злость — все осталось за кадром. Растерянность. Протянутая рука, повисшая в пустоте. "Ну как можно быть таким глупым? Ведь это не транспорт, это женщина, которая спит с тобой в одной постели. Ваши волосы смешиваются на подушке. Я все могла стерпеть, но это?!"

"Когда это было, припомни? Я только тобою и жил. Твой поезд ушел ровно в полночь, и ливень его заглушил... Шепну я знакомое имя, смеющийся вспомню твой взгляд, и теплые летние ливни в ответ прошумят, прошумят... теплые ливни золотых волос... " — приемник в салоне то ловил, то упускал волну, по-видимому, мешали горы... Но горы и спасали, спасали от половодья чувств, бушующих в Судакской долине.

— Полчаса позора и диплом в кармане?

— Даже меньше, — засмеялась Танечка. — Они как его увидели — за головы схватились. На осень оставили. Свободна как птица. Заслужила немного поразвлечься.

— Поедем?

— Надоело. Надо придумать что-нибудь новенькое. Пойдем купим киндер-сюрприз, — подмигнула неунывающая подружка.

В шоколадном яйце приютился деревянный пароходик.

— Ого! Надо уточнить, — оживилась Вика и разломила свое яйцо.

Родной брат предыдущего сюрприза, только позадиристей, с пушками, покачивался на ладони.

— Морской путь! — глубокомысленно изрекла Виктория. — К примеру, из Одессы... На карте было нарисовано, что существует морское сообщение между Одессой и Евпаторией. Заодно и Евпаторию посмотрим.

— Надо сэкономить, — мурлыкнула Танюшка. — К примеру, взять билет до середины, а там уже на электричках.

— Давай так.

— Гоша то где будет летом? В Бухту приедет?

— Я не знаю. Все, что я слышу в телефонной трубке — это: "Девуля, найдите себе веселого атлета!" Он злится и не хочет портить отношения с женой. Я могу его понять, но если его понять именно таким образом, то это вроде как уже и не он оказывается. А кто-то совсем другой, кого тревожить мне действительно не хочется. Тут еще совершенную ерунду выслушала — мол, я ему зимой сказала, что с бойфрендом поругалась. Помнишь, когда у меня проблемы с мастером были? Так вот, он это так понял. Представляешь? При всех отношениях, что у нас были, ему хватает фантазии предположить, что у меня здесь еще куча любовников. Умник.

— Ревнует, — довольно поморщилась Татьянка.

— Он меня оскорбил, — отрезала Вика. — Пусть сам считает своих баранов. Евпатория, так Евпатория.

Сидячий вагон до Черкасс. Пригодного электричкового сообщения дальше обнаружено не было, поэтому девчонкам достались дешевые билеты в общий вагон до Одессы. А в Одессе-маме, залитой теплым утренним солнышком, приятным сюрпризом поджидал бесплатный городской транспорт.

Морвокзал поражал воображение, недавно отстроенный, он блистал стеклянными и полированными поверхностями, витыми стальными лесенками, ненавязчивой роскошью. На площади перед ним, лукаво улыбаясь, протягивал ручки огромный бронзовый младенец в полусфере материнского чрева. Вселенская мудрость сквозила в абрисе щелочек-глаз, этакий Будда на Земном троне. Вытащив литровую кружку и горелку, Танюша затеяла кофеек, под него успешно пошли и бутерброды со свежим огурцом и черным хлебом. Морской воздух делал свое дело, есть хотелось отчаянно.

Помолившись всем богам, путешественницы вошли в шикарное пустое помещение в поисках кассы.

— Теплоход? В Евпаторию? Девочки, вы из какого года приехали? Из восемьдесят пятого? У нас с развалом Союза нет никаких маршрутов в Крым. Придумали!

— Ну, неужели совсем ничего? Не могли же мы приехать просто так?

— Попробуйте зайти вон в тот офис, может быть, у них что-то есть. Но учтите, там все для обеспеченных людей, — в голосе кассира сквозило сочувствие.

В офисе их встретила подтянутая девушка в строгой форме:

— В Евпаторию? Сообщения, действительно, нет. Но раз в месяц у нас ходит паром. В Варну, потом возвращается в Одессу, потом идет в Ялту.

— Раз в месяц? — потерянно протянула Вика. — И когда он в этом месяце?

— Да только пришел из Варны. Сегодня в полдень пойдет в Ялту.

Сердечки девчонок учащенно забились:

— А билеты? — хором выдохнули они.

— Вас, наверное, интересуют самые недорогие? Есть палубные места. Пожалуйста. Только поменяйте деньги, мы доллары не принимаем. В стоимость билета входит четырехразовое питание. На корабле есть душевые кабины. Мне думается, вам будет уютно.

И счастливые подружки вприпрыжку поскакали к ближайшему обменнику.

Море, порт. Сладко причмокнуть. Разноцветные кубики, лебедки, фигурки, деревянными клоунами скатывающиеся по трапам. Повсюду веселая геометрия — голубые полоски на беленых конусах труб, ярко-красные спасательные шлюпы, грязно-коричневая вода за бортом. Да эти сумасшедшие девчонки сами не хуже. Белые теннисные туфли, полосатые, цветастые шорты, майки с рядами разноцветных пуговиц, смешные кепи. При виде ящиков с фруктами ими овладевает радостное возбуждение. Чебурашки, что с них взять?

Паром — стильный и красивый корабль. На четвертой палубе ресторанчик, предупредительный метрдотель, расписанные меню с личными пожеланиями пассажиров, уютные столики, живые цветочные композиции.

Стоило подать голос звонку, приглашающему к столу, словно молодые терьеры, эти "чебурашки" мчались наверх. Им приветливо улыбались многочисленные знакомые из обслуги, перекидывались легкими шуточками. Если кто-то и не слышал звонка, то вид "горных козочек", стремительно несущихся по гулким трапам, возбуждающе действовал на толпу, разомлевшую в шезлонгах. Паника вообще заразительна, а спровоцированная таким приятным поводом... Проще говоря, вся толпа поднимала шум и штурмовала четвертую палубу. Официанты только нервно вздрагивали, заметив в дверях первую парочку. Но метрдотель быстро нашла положительные стороны в их одержимости. Ели они с неизменным аппетитом, шумно демонстрируя восторг ее усилиями и бесконечно благодаря. Под влиянием этого настроя даже самые капризные клиенты забывали о своих претензиях и недомоганиях и тщились поспеть за скоростью поглощения передовой парочки. Поэтому с подружками метрдотель была особо ласкова, часто подходила, радовала неожиданными пунктами меню. Особенно Вику с ее вегетарианскими взглядами. К вечеру в ресторане между официантов раздавалось удовлетворенное "девочки пришли", что гарантировало полную явку, всеобщее довольство и благополучно отработанные сутки.

На барменов их присутствие действовало похоже. Баров на корабле было три, соответственно и барменов тоже. Именовались они в соответствии с морским юмором — Нахимовым, Потемкиным и Титаником. Скучающие и жадные до любого ласкового слова, молодые люди прикармливали путешественниц как могли, поили соками и безалкогольными коктейлями за счет заведения, потому как в присутствии сладкой парочки посещаемость бара значительно возрастала, да и атмосфера в нем приобретала оттенок веселого возбуждения. Девчонки еще с утра оставили за одной из стоек рюкзаки и сновали по всему кораблю, свободные как ветер.