— Танцуют, будто Король с Королевой, — осипшим голосом поделилась с подругой Вика, а Таня досадливо зажмурилась, жалея об уничтоженных Лешей остатках сала и колбасы.
Жизнь выбрасывает нас, как слепых котят. И пойди, разберись, кто пойдет ко дну. Только что было уютно и тепло. Остановился? Замер? Застыл? Вот тебе проблема!!! Решай, кувыркайся, как хочешь. Нет желания расти дальше? Создадим тебе невыносимые условия! Вылезешь, выберешься.
Потуги... Добрый мамкин живот вдруг превращается в удушающий склеп, перетягивающий кольцами тугих мышц. И ужас, и потеря доверия. Изгнание из рая.
Жизнь не выносит неподвижности, сама упорна и переменчива, как прибой, обкатывающий непокорную гальку. И в этой наваливающейся девятым валом новой реальности нужно набраться тигриной смелости, не пойти ко дну. Сделать первый, острый и буквально раздирающий легкие вдо-о-о-ох. Счастье — не в том, что мы теряем. А в том, что мы обретаем благодаря потерянному. Находим в себе силы и возможность бесстрашно посмотреть в глаза изменившемуся "сегодня".
... и самых упорных, самых счастливых встретит сладкий сосок, огладит заботливый язык, нежно ерошащий слипшуюся шерстку. Не зацикливаться на своем ужасе, хватать народившийся день жадно, как глоток воздуха, благодарить и петь, всей утробой звенеть свое "спасибо!" щедрому миру.
"Если устал, пройди еще милю..."
И Вика упрямо оттолкнулась от земли, содрогаясь всем телом в чугунном холоде погасшего дня:
— Пошли!
Над пыльной Феодосией шалила весна, гоняла голубей над осколками рыжей Кафы, крепости-сестрицы Сугдейской твердыни. По косогорам, широко расставив ноги, толклись маленькими воинствующими отрядами лукавые козы, горделиво встряхивали переливами вылинявшей к лету темно-каштановой шерсти, сочно хрупая челюстями, перемалывали молоденькие листья одуванчиков. Море, рыхлое и синее, будто заросли диких мускарий, благостно улыбалось небу тысячами белоснежных улыбочек. Такое зимородково-синее море бывает только в марте и апреле. Словно пожелтевшие кости-ключицы, из земли выпирала старая армянская церковь, наполовину разрушенная, но в полноте завершавшая всю идиличность картинки.
— Конечно!!! Они будут шляться весь день неизвестно где, а потом заявляют, что через два часа уезжают, а ты, Лелик, поторопись! Нет, и не думайте! Я не успею, — прикрикивал он, быстро раскраивая плотный, но беззастенчиво осыпающийся по краям, материал на специальном приспособлении, режущем, точнее, проплавляющем полотно горячей иглой. — ... фы не се не-вы ыжмоталы! Я старый больной человек! — не переставал возмущаться он, слюнявя нитку и спешно вдевая ее в иголку швейной машинки. — Да... там, в пакете посмотри, выбери...
И Вика с восхищением рылась в груде различных эмблем, одна из которых должна была украсить ее будущий рюкзачок. Тютель-в-тютель такой, как нужно, да еще и с карманом под бумагу А-третьего формата... Наконец, выхватив круг белого брезента с изображением Золотых Ворот и надписью "Карадаг", она весело запрыгала.
— Сама пришьешь, в поезде, я уже клапан с карманом притачал. Вот ведь люди!!! — бурчал Леша, ловко расплющивая края колец и снабжая шнуры и лямки необходимой фурнитурой. — Все! Забирай!
Он швырнул в нее рюкзаком, она ловко увернулась, поймала новорожденного друга и звонко, в обе щеки расцеловала смущенного Пирата.
— Приедут... и бросят, — грустно протянул Леша.
— "Мне-е-е... так больно смотреть, как красиво лежишь... ты на теле реки... Ты-ы-ы-и-и... боишься меня, ведь мои поцелуи... как нож тебя режут... Хэ-э-э... э-Э-эй, земля-а-а-а... а-А-а! За-а-а-а...ле-е-е-ей... меня-а-а-а-а... а-А-а! Сне-е-е-е-е... го-о-ом... та-а-а-а... а-АлЫ-ы-ым... ...я... тебя обожгу, но я, все же, прижмусь своим жарким плечом... к белым, снежным губам... и уже никогда-никогда не увижу... Хэ-э-э-э...э-Э-э-э-эй! ... Земля-а-А-а... а-а-А-а!" — Вика проснулась с этой песней, вынырнула, словно из неизмеримой глубины, потрясенная и задыхающаяся.
Снова родники, снова чистые реки связывали ее с Гошей. После поездки в Тверь эти сны, озвученные обжигающе холодной, чистой водой, в которой непременно они оказывались вместе, тонкие стволы осин, хрусткие сухие листья на берегах, непередаваемый запах свежести долго не отпускали в реальность после пробуждения. Да девушка и сама бережно хранила их в памяти, словно наполненную светом драгоценность, с изумлением прислушивалась к "мелодии голых ветвей", переполнявшей ее потом.
За окнами Крым отматывал последние километры бледно-голубых шелков, расписанных свободной степной кистью. Междугородний старенький "Икарус" выносил из последних сил от сокровенного и бесплодного, памятного и подлежащего скорейшему забвению. Гибкие тела холмов скрывали до поры богатый поездами Симферополь, спать было чертовски расточительно:
— "Надо в окошко смотреть, а не сказочки сказывать!" — сердито нахохлилась Викуся.
Подумала об отцветших примулах, вспомнила, что когда-то Йога рассказывал о полной каске подснежников, привезенной жене с очередных сборов, и вжалась лбом в прохладное стекло:
— "Х-э-э-э... э-э-Э-эй! Зе-емля-а-а... а-А-а-а! За-а-але-эй ме-ня-а-А! Сне-егом та-Алым!... "
Над бескрайней равниной, просачивающейся между сморщенных горных горбов, вздрагивая кончиками великанских крыльев, уходил по спирали вверх бесстрастный орел.
— Сегодня? На Москву? — пальцы кассира выбили по клавишам короткую чечетку. — Один плацкарт, второй можете взять купейный, больше ничего...
Девчонки опустили головы, на проезд в купе, по-любому, не хватало, если только опять договариваться с проводниками. Таня печально кивнула, девушка за окошком выпустила по клавишам новую очередь и покачала головой:
— Пока вы думали, билет ушел, могу предложить только на завтра, днем, два плацкарта...
Путешественницы, скрепя сердце, согласились, и свежеотпечатанные хрусткие прямоугольники были обменяны на последние гривны.
Бесстыжий апрельский ветер рассмеялся им в лицо, беспомощным, понуро застывшим в дверях вокзала. Метнул в глаза россыпь колкого мусора, сорвал с Танечки косынку. Она долго выуживала ее из пыльных, жестко остриженных кустов, а вернувшись, потянула Вику к стайке таксофонов:
— Пошли, Мишке позвоним! Может, у него переночуем!
Мишина мама отчего-то совсем не обрадовалась внезапно возникшим на горизонте далеким знакомым из Москвы, после непродолжительной беседы, Танюшка быстро повесила трубку, лихо набрала следующий номер, и, пока Вика только изумленно разевала рот, как поющая селедка, выудила из кармана еще один десятюнчик и сунула незамедлительно проглотившему автомату:
— Алло! Гор Михалыч? Здрасьте! Да! Спасибо, отлично! Вот, хотели бы получить у Вас консультацию по поводу собранных на Карадаге камней, что — ерунда, а что — интересные находки. Это возможно? Да? Спасибо! Прямо сейчас и подъедем! Да мы всего на пару часиков, не стоит даже. Нет, поезд завтра днем. Так билетов же нет, еле взяли! Ага! А троллейбус? Десятый и одиннадцатый? Скоро будем!
— Ну, ты и сумасшедшая! — благодарно и блаженно смогла вымолвить наконец подруга внезапно севшим голосом.
Знакомая квартира на пятом этаже была все также гостеприимна. Все ее обитатели высыпали в прихожую, встречая двух бесшабашных москвичек, даже кошка настороженно обнюхала их ноги, и, приветственно мурлыкая, засновала взад-вперед. Впрочем, хозяйка вскоре сказалась на плохое самочувствие и нелюбовь к сладкому, и оставила Гошу с гостями самих справляться с воздушным тортом и бутылкой розового шампанского.
— Не-не-не, я больше не могу! — Викуся испуганно прикрыла ладонью бокал, в который Георгий вновь собирался немного плеснуть.
— Девуся, это же просто водичка с ежиками, они ведь и обидеться могут! — заискивающе улыбнулся он.
Ежики в бокал были допущены, но скучно им там приходилось. На столе выросли две горки пестрой гальки. Танечка собрала вроде бы меньше камней, но все они обгоняли Викины и по расцветке, и по размеру, и теперь Гоша с удовольствием рассматривал один минерал за другим, попутно сообщая название и всевозможные истории, связанные с ними.
— А тебя, Викусь, порадовать не могу, — досадливо поморщился он. — Уж больно мелкие. Мусор! Вот этот — вполне, хоро-ош! — и он выудил овальную гальку, подаренную Леликом. — А остальные... Не обижайся, девчонка! ...Пошли, может, найду... — и он увлек за собой девушек с кухни в мастерскую.
Результатом непродолжительных поисков стали две симпатичные книжки в мягкой обложке, по минералам в Крыму, которые он, смущенно хмуря брови, подарил путешественницам, тут же потребовавшим дарственной надписи. На форзаце Викусиной размашистым подчерком было начертано "Пусть никогда не кончается радость, и пусть в твоей жизни не будет печали!...Йога", а Танечке он вывел свое обычное "Новых вершин!" и виновато пробасил:
— Извини, девчонка, выдохся...
Викуся, поджав ноги, сидела на крохотной кушетке и листала подаренный сборничек. "Золото. В Крыму практически не встречается..."
— Гора, а в Крыму нет золота? — подняла она голову и столкнулась с его внимательным взглядом, который он тотчас погасил.
— Ну... если только песочек... в бассейне Альмы... У меня там хорошая история была... — он довольно хмыкнул и, поощренный ее приподнятыми бровями, продолжал:
— Есть такой камушек, — длиннющая рука пошарила на полке и выудила пласт ничем не примечательного темного спила, — он не столь популярен в поделках — хрупкий очень, зато колдуны всякие, маги, от него просто трясутся — вынь им да положь! Знакомый у меня — увлеченный дядька, правда, зашкаливает иногда чувачка, на Альме нашел хорошее место — бери и копай. Ну а так, как он сам — товарищ с амбициями, у него что-то вроде кружка юннатов, пионеры, короче. Они как кроты ему и роют. Я — так, я эдак к нему — где берешь? Ведь, судя по всему, там и на десятерых хватит. "А!" говорит и называет деревню на этой реке. Большего, мол, не скажу, неспортивно. Хрен с тобой! Поехал я в ту деревню. У вас, говорю, пионеры тут лагерем стояли? — А тебе зачем? — Мужики, покажите место! Пацан, падла, ключи от гаража посеял! Уши бы оборвал, да он опять в поход смотался! — Отвели, пальцем ткнули. Ох, ну и набрал я там!
Глаза метнулись к художнице, в них — настороженное ожидание, осудит или нет? Вика заразительно расхохоталась, и он тут же оттаял.
— Ну как же я тебя люблю! ... Пацан!... Ключи!... в Крыму ЕСТЬ золото, Гошка! Это золото — ты!
Гора горделиво выпятил грудь:
— Я и говорю — балда! Ключи посеял, в поход смотался, а папка — бегай!...
— А если за Карадаг говорить, я там тоже камушки таскал. Над Сердоликовой бухтой жила идет, мы там с корешем до-о-олго ковырялись. Как-то идем, вдруг вижу — яма. Вот тут, говорю, должен быть камень! Лезу туда рукой, а порода мягкая и мне прямо в руку сыплется. И рукой нащупываю — тяжеленный, солидный такой булыжник. Вынимаю — оба не верим глазам — сердолик! Да еще, судя по всему, и агатом окажется, с включениями. Кореш мой как увидел — так весь аж затрясся! Продай, говорит!!! А мне что? У меня кураж пошел. Купи, говорю! Сторговались мы с ним. Я, говорю, щас еще себе такой же найду! Он ржет, а я в соседнюю ямку руку сую и достаю такой же, только больше. Ты бы его глаза видела, гы-гы-гы!!!
Он мотнул головой, обернулся и встал, снял с полки коробку, полную готовых колец.
— Вот, выберите себе! Эти — получше, — и он подцепил на кончик пальца пару вещиц с длинными овальными выпуклыми агатами, пронизанными светлыми воздушно-голубыми ручейками. — К ним и серьги есть. Ты, девчонка, сережки не носишь?
Непонятная робость снова овладела Викой, она не стала попусту разорять наборы и остановила выбор на маленьком розовато-белом колечке с едва заметной трещиной, выглядывающей из-под края оправы. Пригрела в ладонях как подранка и утешилась мыслью, что и Гоше убыток невелик, и она будет эту кроху так любить, так любить! Безымянный палец оказался явно маловат, оно ладно село на среднем, да и действительно шло ее нежной округлой ладошке: "Эх, подарил милый колечко, беленькую вставочку, иссушил мое сердечко как зелену травочку, через речку, через быстру, я мосточек выстрою, ходи милый, дорогой, ходи летом и зимой..."
Танюше глянулось тонкое узкое кольцо с черным, похожим на кошачий зрачок, кабошоном. Она счастливо разулыбалась, всегда обожала подарки, и убежала за своими маленькими набросками пастелью, сделанными на Кавказе. Оставшись один на один, Йога смешался, опустил глаза, но Танюшка уже совала ему под нос работы. Он осторожно, за уголки, перебирал и затихающим громом хыкал в усы.
— Х-Ха! Да! Маки!! Обалденно!... А твои, Викусик?
Вика следом бросила ему на колени пачку работ, он развернулся под лампу, тщательно их изучая, а она взволнованно зачастила:
— Погоди-посиди-так-свет-уж-больно-хорошо-падает-я-быстро!
Сама же уже притулила на коленях пачку писчей бумаги и, прислонившись к шаткому шкафу, спешно набрасывала ручкой крупные веки, резко выхваченный верхним освещением, выдающийся нос, высокие скулы. Попискивала про себя, как довольный птенец, что наконец-то, в полусумраке комнаты широко распахнуты громадные глаза, а черты лица расслаблены:
— Посмотри немножко на меня...
Портрет получился на удивление легкий и одухотворенный, светящийся. Йога удивленно его разглядывал, словно видел себя впервые, и не мог сдержать довольной улыбки.
— Чаю! — наконец, нашелся он. — Пойду-ка, я поставлю! Вы будете? Тогда пошли вме-есте!
На кухню тотчас вышла Люда, достала из шкафа коробку с чаем:
— Жора у нас только зеленый пьет. Вы как — переносите эту кислятину?
Девочки хором заверили, что и не такое переносят и, довольные, разместились на длинных лавках за обеденным столом.
— Ух-ты! Гитара! — Викуся жалостливо огладила старенькую малышку с потрескавшимся лаком, приютившуюся на скамейке в углу.
— Да, это папик у нас играет! — засмеялась Людочка.
Сунув руки в задние карманы джинсов, в дверях появилась Алена. Йога молодцевато усмехнулся и широким движением руки, которая, казалось, могла дотянуться до чего угодно и где угодно, извлек "старушку" из угла.
— Па-а-а-а!!!...
— Папик! Не на-а-адо! — в один голос закричали Алена с Людмилой. — Пожалей хотя бы девочек! Только не сейчас!
— Этого лучше не слышать, — лукаво подмигнула Татьянке хозяйка.
Гоша, не переставая улыбаться, аккуратно поставил гитару на пол, под окно.
— Конечно, вы останетесь ночевать у нас! А завтра я вас отвезу на поезд. У меня с утра кое-какие дела, а к обеду вернусь и отвезу, даже и в голову не берите! — Люда отдохнула, и вместе с новыми силами к ней вернулось хорошее настроение.
Когда так замечательно уговаривают, как правило, ни у кого не остается подходящих слов для возражения, и ближе к полуночи, девчонки стали устраиваться на ночлег в мастерской.
— Сегодня моя очередь спать на кушетке! — Вика нахально плюхнулась на возмущенно всхлипнувшее маленькое ложе, как только Татьяна щелкнула дверным замком за хозяевами, пожелавшими доброй ночи.
