Девушке никогда не приходило в голову, что любимого можно потерять, оттолкнуть. Любые размолвки казались несущественными, и даже тысячи километров разлуки — неощутимыми. Зато с каким восторгом смаковала она рассказ Татьяны: "Да, так и сказал — а где Викусик? И поплыл к тебе." Значит, не просто так проплывал мимо! Ее искал! И называет как! Викусик! Это грело еще и оттого, что когда Йога рассказывал о себе, то употреблял слово "Гошусик". Вот ведь, какие ласковости! Про нее!

— Да они уехали в Симферополь, уже два дня как. Прощаться приходили. На вот тебе шляпу, поноси — тебе пойдет! — и Инна нахлобучила Виктории на голову одну из своих многочисленных шляп.

Если она и получала удовольствие от расстроенного лица девчонки, то долго такое удовольствие Викуся ей доставлять не собиралась.

— Отличная шляпа, — подмигнула она. — Ладно, мы на Орел.

Хорошо было сидеть над прозрачной чашей Нового Света, опираясь о серые камни, расцвеченные рыжими и черными лишайниками. Ветер ласково насвистывал. Но...

— Как он так мог поступить? Ничего не сказать? Не проститься? — стенала Виктория.

— Ну, маленький он, глупый, ну не расстраивайся, — утешала Танюшка как могла. — Пойдем лучше, арбуз купим. Я еще сегодня виноград видела, темный и длинный, продавец сказал, "мужской пальчик" называется. Надо попробовать! — и она медово зажмурилась.

Вика молча вырезала ножом новый кулон из сухой можжевеловой ветки.

Первый раз она вспомнила о визитке дома, когда желание услышать Гошу стало непереносимым. Нет, ну как можно девушке звонить первой? Да никогда! Но где-то в глубине души Викуся знала, что раз эта мысль уже пришла к ней в голову, рано или поздно достанет отваги и сделать то, что сейчас кажется невозможным.

Через несколько дней художница дозрела и позвонила. К телефону подошла дочь, позвала отца.

Разговоры всегда были эмоционально насыщенными. Иногда Йога был счастлив и добр, иногда раздражен, иногда он всячески поощрял Вику звонить — не напрямую, но кормил ее обожаемыми басенками, сказками, прибауточками. Рассказывал про свои поездки, проекты, свершения. А иногда говорил напрямик, чтобы не тратила зазря деньги. Но она все равно звонила ему с регулярностью в пятнадцать-двадцать дней — на такой срок хватало полученного заряда. Мир был нежен и прекрасен, через две недели кислород заканчивался, и "девуля" лезла в долги, чтобы снова наполниться теплым воздухом и вернуться в небо...

Новый Год они с Татьяной решили встречать в Крыму, но взять билеты было уже делом немыслимым — кончался декабрь. Вика бегала по сугробам в легкой поларовой курточке, поглощенная потоком гармонии и силы, и ей казалось, что она и на снегу сможет спать. Магазины с горным снаряжением не давали пройти мимо, рекламные плакаты в метро нашептывали о мужественных покорителях вершин. Тот самый Дима, с которым Йога "делал четверку", поделился пачкой негативов с ненаглядным скалолазом, и счастье переполняло хмельным праздничным шампанским, кружило голову. Новый рюкзак, отличные горные ботинки и горелка самодовольно облегчили девичьи карманы. Палатку Танюшке давал брат, теплый спальник — тоже, так что вопрос о зимней поездке был практически решен. Билет девчонки взяли на сидячий поезд до Белгорода, чтобы можно было дешевле пересечь таможню — на электричке.

Двадцать девятого, насмотревшись по телевизору какого-то бестолкового фильма про скалолазов и уповая на совпадения, Вика позвонила в Симферополь:

— Мы хотим приехать. Может, встретимся тридцать первого? Я очень бы хотела тебя увидеть!

— Я буду встречать Новый Год с семьей, — сказал, как отрезал, Георгий. Похоже, он берег дочь, но легче от этого не становилось.

— Он не хочет меня видеть! — и рыдающая Вика упала на грудь к изумленной Таньке, не успевшей из тамбура электрички шагнуть к ней навстречу.

— Брось! Поехали! — Татьяна обняла ее.

Вика рывком сорвала со спины новый рюкзак, бросила на пол в тамбуре и закурила. Трудно сказать, Йога ли на это повлиял. Скучая по нему, она иногда покупала пачку "Пегаса", этой "лошадки с крылышками", и поочередно жгла в пепельнице горько пахнущие палочки. Запах возвращал воспоминания. Потом Татьяна, глубоко убежденная, что все в жизни надо попробовать, соблазнила своими ментоловыми сигаретами. Разговаривать с сигаретой в руке становилось легче. Тосковать — проще...

Двери захлопнулись, и электричка заторопилась в сторону Москвы, постепенно оставляя за бортом один год или целую жизнь.

Харьковская сестричка-электричка, медленно поспешающая к Лозовой, била все рекорды по переполненности. Подружек жестко втиснули в проход между тамбурами, при этом пассажиры ухитрялись везти сетки дешевых яиц для "оливье" и прочих новогодних радостей. В Лозовой девушкам повезло — удалось взять билеты на ночной сумский поезд, причем за полцены, по студенческим билетам, что явилось неожиданностью для самих студенток. Но до поезда оставалось порядка восьми часов, а станцию окутал ледяной туман.

В помещении вокзала было не теплее, чем снаружи, и скучающие девочки мерили вдоль и поперек перрон, клочок темного парка с замершими клумбами и бесконечный виадук над штриховкой путей. Город спал, на станции кряжисто ворочалась своя, ночная, жизнь. Замотанная пуховыми платками тетка, трогательно непонимающая русский язык, торговала обжигающим чаем и жареными пирожками. Ночевала беднота. Бездомные присматривали за своей территорией — или за чужой, если там что-то плохо лежало. Вика спросила в буфете сигареты — на полке отыскалась только пачка "Pall-Mall"-а. "Интересно," — подумалось ей, — "какие сейчас курит Георгий Батькович? Кстати, какое же у него отчество? Отчего-то, единственное, что мне приходит на ум, это "Михайлович". Надо будет спросить!"

Наконец, Татьяна нахохлилась на жестком фанерном кресле, обняв оба рюкзака, а Вика, несмотря на колкий ветер, снова поднялась на мост — на высоте ей всегда становилось уютнее и легче. Отыскав необледеневшее местечко, она вцепилась в изъеденные временем перила и, щурясь, смотрела в даль, оплетенную лучами семафоров, синих стрелочных огней и прожекторов.

Чернильное небо то задергивалось ржавым ночным пологом, то обнажало острые металлические звезды. Внезапно мне стало казаться, что с северо-востока, со стороны Харькова, ползет неестественно темная туча. Лампочки звезд выключались сами собой. Я попыталась расслабиться и развеселить себя. В конце концов, это — простая усталость, я слишком много думаю в последнее время, а от этого добра не жди.

Ветер усилился. Зубы коротко застучали: "Вот упрямая! Шла бы вниз! Там хотя бы не дует!" Но в четырех стенах беспокойство сильнее во сто крат. "Конечно, все получится! Все будет хорошо! Это будет самое прекрасное, самое сказочное путешествие на свете,"— твердила я себе раз за разом.

Посторонний звук послышался внизу. Клацанье... По шпалам, поводя черными боками, шагала пантера, призрачная, огромная. Когти сверкали голубыми льдинами, рисуя печальный тонкий скрежет. "Странно," — подумалось мне: "Кошки должны ходить бесшумно."

Она подняла голову. Глаз - не разглядеть, но чувствовалось, что смотрит пришелица прямо на меня, и такой ужас перевернулся внутри, что я невольно отшатнулась, не столько из боязни, а, скорее, ощущая нарастающее отвращение к ней. Пантера повела лопатками. Мне хотелось закричать, но голос пропал.

— Что, сестренка, стоишь тут одна? — справа подошли двое молодых людей, в невзрачных куртках, но лица!

Глаза более высокого ласкали теплом, огромные, чуть раскосые, зеленые или чайные. Узкий нос, да и все лицо с каким-то оттенком востока — Бали, Индонезия? А взгляд второго, крепыша, буквально заряжал смехом — хотели Вы этого или нет. И весь он был как веселая пружина — светлоглазый, кудрявый, полные, упрямые губы, носик "уточкой".

— Грустишь?

— Да, кажется, уже нет, — я и сама удивилась своему ответу.

Пантера прижала уши и на полшага подалась назад.

— Паровозы считаешь? — коренастый парень облокотился на перила рядом со мной и глянул вниз, как мне на секунду показалось, уставившись прямо в глаза ледяному зверю, но уж как ему-то могла померещиться подобная чушь?

Пантера отшатнулась и присела на задние лапы, потом глухо заворчала. Все внутри содрогнулось, и высокий приобнял меня за плечи:

— Да ты совсем замерзла, сеструлька!

Отчего-то я не сочла это недопустимой вольностью - от ребят исходила непобедимая симпатия — а кошка вдруг рывком развернулась через правое плечо и засеменила туда, откуда пришла, постепенно переходя на рысь. Ветер сменил направление, и поперек путей понесло новые стопки облачной ветоши.

— Не печалься, радость! Киска вернуться не посмеет, — и кудрявый забавно подмигнул.

— Вы ее тоже видели?!! — поперхнулась я. — Что это было?

— Карасевда, — задумчиво молвил высокий. — Но тебе ее бояться нечего. Да и вообще — никогда ничего не бойся. Мы всегда с тобой.

На прощание он потрепал меня по голове, молодые люди развернулись, как по команде, и степенно удалились по хлипкому деревянному настилу. Донеслось их короткое "Бывай, сестренка!" Я не успела даже поблагодарить.

Поезд пришел в четвертом часу утра, и когда, с рюкзаками наперевес, подружки окунулись в его животворное тепло, "счастье жить" накрыло их с головою. Вагон, погруженный в глубокий сон, уносил к желанной земле. В Симферополь поезд приходил днем, и это означало, что Новый Год Викусик встретит именно так, как ей мечталось — в Крыму.

Круглое красное солнце катилось по горизонту, его шелковые ленты, робко протянутые в окно, наполнили художницу таким нестерпимо прекрасным предвкушением праздника, что, казалось, грудная клетка лопнет от распирающего ее восторга. Само по себе солнышко было очень печальным и скромным, оно нерешительно пробивалось сквозь серую утреннюю пелену и шоколадные стручки акаций, но у Вики было ощущение, что там, впереди, куда торопился их переполненный подарками поезд, кто-то очень счастлив. Волны этого счастья захлестывали не только город Симферополь, но и расходились веселым цунами, поднимали и кружили Викусину душу крохотной щепочкой. "Ты рад!" — как заклинание прошептала она. — "Ты рад!!!" И так и затаилась комочком на койке, страшась спугнуть волшебное чувство.

Затейливые черные крючки акаций линовали дряхлую, коричного цвета, нотную тетрадь крымской степи. Наконец, они расступились, чтобы сизая ратуша вокзала прозвонила утренний час, первый час в Городе, где Он Живет.

Как безумные, в лужах плескались воробьи, хлопали крыльями, пронзительно чирикали. Солнце ручейками выбегало из темных переулков, сыпалось с крыш косыми лучами, на газонах буйствовала пышная зеленая трава, да и многие деревья сохранили зеленый наряд... Воздух, острый и пряный, кружил голову. Во внутреннем дворе вокзала, на мраморной чаше фонтана ворковали и каменные, и живые голуби. В Симферополе буйствовала весна, четырнадцать градусов в тени. Граждане старательно играли в зиму, кутались в меховые шапки и курточки с подстежкой, покупали на елочных базарах молоденькие сосенки...

— Ну, куда теперь? — замирающим от волнения голосом, спросила Вика, окинув взглядом площадь, заполненную междугородними троллейбусами.

— А теперь мы позвоним Йоге, — Танька лукаво подняла бровки "домиком".

— Да ты что?!! — ужас льдом скользнул в низ живота, Вика округлила глаза. — Ты ведь, правда, этого не сделаешь?!

— А что такого? — усмехнулась Татьяна и начала вежливо выспрашивать проходящего мимо старичка о возможностях городских телефонов-автоматов.

— Давай так, — уперлась Викуся, когда ее потащили к ближайшему из них. — Купим хлеба. Нам все равно его надо купить, и если на сдачу дадут "десятюнчики" — ты позвонишь.

Танька весело кивнула.

Стоит ли упоминать о том, что десятикопеечные монетки, которые принимали таксофоны, в сдаче оказались? В ликующей мелодии симферопольской "зимы" вступили супербасы. Они скручивали солнечное сплетение, били под колени. К телефону Вика дотащилась только на силе воли, бесконечно благодарная Татьянке: "И как она со мной столько возится?"

— Алло, Аленка? — трубку взяла дочь Йоги, и Танька игриво разулыбалась. — А папа дома? Мы тут просто на Новый Год приехали... О, Ален, а можно к вам в гости?

И, хитро морща носик с горбинкой, выслушивала, на какие троллейбусы садиться можно, а на какие нельзя.

— Спасибо тебе, — вдохновенно промолвила Вика, державшаяся за телефонную будку с цепкостью жертвы кораблекрушения. — Я всю жизнь тебе буду благодарна!

— Ерунда, — хихикнула Танечка, — Торт?

Они отыскали "Киевский", набрали красивых мандаринов и попытались сесть в переполненный троллейбус. Задача была не из легких, поскольку руки оттягивали рюкзаки со снаряжением, пристегнутыми рулонами ковриков, пакеты... Когда троллейбус вытряхнул пассажиров на конечной, обнаружилось, что мандарины нашли-таки ход в коробку с тортом и поселились там на законных основаниях.

Деревья весело хлестали рыжими ветками по зеленым девятиэтажкам. Девочки поднялись на пятый этаж, нажали кнопку звонка, дверь распахнулась, и вся семья столпилась в прихожей — Алена и ее друг Гриша, Люда, вышел Гоша без костылей, красивая блестящая кошка распушила хвост.

— О! Мой любимый, "Киевский"? — удивился Йога, уже когда Вика украшала искалеченный, но несломленный духом торт дольками мандаринов, хлопоча на большой и светлой кухне. Танька, в прыгуче-бодром настроении занималась своим любимым делом — бездельничала, елозила на деревянной скамейке, болтала ногами. Почесала между делом кошку за ухом. Та поразилась настолько, что опустила на лавку тяжелый зад и недоуменно принимала знаки внимания. Вика села рядом и погладила Плюшу, почесала под подбородком. Зачарованная кошка медленно перешла к ней на колени и замурлыкала.