— Похоже, вам повезло, — задумался он. — Я слышал, что подъемник запустили-таки вчера после долгого ремонта. А доехать нетрудно — в конце тропы на шоссе — остановка. Автобусом и доберетесь, — и он помахал на прощанье рукой в ответ на слова благодарности и праздничные пожелания.

Новая точка была утверждена, и Вика поспешила по дорожке, догоняя заскучавшую Таню. Они миновали каменное "Эхо" — красивый камень с человеческой головой и рукой, поднесенной ко рту в игривом ауканье — похоже, духи здесь обитали и во плоти.

На шоссе снова выглянуло солнце, подружки повязали куртки на пояс, оставшись в одних байковых рубашках, перешли на остановку, а Вика постаралась запомнить противоположную сторону дороги — решетку ворот и укромную арку начала тропинки в буйстве зарослей. Ей очень хотелось когда-нибудь снова сюда вернуться, лес нашептывал многое...

Из-за поворота показался старенький автобус, и две пригревшиеся на солнышке "кошечки" почти с сожалением покинули насиженное местечко.

На подъемнике за провоз багажа полагалось платить, но после клятвенных уверений, что два солидных рюкзака — всего лишь дамские сумочки, подружки прыгнули в покачивающийся вагончик вослед за праздным ялтинским людом.

Под проплывающей кабинкой сменялись "китайские пейзажи" с затейливыми соснами, соседи же по путешествию — нарядные дамы в мини-юбках и кавалеры в легких полуботиночках создавали ощущение прохладного осеннего денька, но их улыбки становились все более натянутыми. Да и Вика с Танюшкой не теряли времени даром и доставали из рюкзаков шерстяные носки, натягивали запасные свитера, непродуваемые ветровки. Это устрашало посильнее влажности, пробирающей до костей.

На плато было...

Очень хочется сказать, что там что-то было. Но там не было ничего. Или почти ничего. Там царил адский холод. И белое ничто, не имеющее верха и низа. Никакой разницы даже в освещенности. Девочки с трудом угадывали силуэты друг друга, хотя стояли рядом. Спутники же их, под возмущенные женские возгласы, мгновенно очутились в вагончике, отправляющемся назад, в Мисхор. Их решимость делала им честь. Молодые ребята, работающие на станции, рассказывали, что в новогоднюю ночь на плато пришла пурга, а затем лег туман, и вот уже двое суток ничего кроме серой мглы и не видать.

Но раз судьба позволила сюда подняться — не стоило пренебрегать дорогой, упрямо ползущей вперед с едва заметным подъемом. И, с трудом разбирая колею, девушки побрели, увязая в глубоком снегу по равнине, белой, призрачной и бескрайней.

— Здравствуй, Ай-Петрюшка! Нас к тебе Гоша прислал. Помнишь такого? Он днесь все твой коньяк нахваливал!

Еще Стены внушили трепет. Флаги черных сосен мастерски исполненными иероглифами нашептали тайные строки. Корона фиолетовых Зубцов, венец стены, удивительно похожий на старинную крепостную башню, навеял образ Дракона, прекрасного и мудрого. А Плато, словно пар над молоком, скрывало душу горы.

— Здравствуй, Белый Ящер!

У ног заклубилась поземка. Где-то внутри, словно рисунок на смоченной гальке, вдруг стала проявляться мелодия, узор за узором. Шорохи, перезвоны, полные значимости Паузы. Колокольчики! Да! Колокольчики! Ай-Петри ответил, принял нас!

— Ты слышишь звон? — обернулась Татьяна.

— Звон? — с изумлением уставилась на нее Викуся. — Ты тоже слышишь звон?

— Ну, только что, — нетерпеливо отмахнулась та. — Слушай!

Колкие, словно бьющиеся сосульки, звуки приближались, приобретали отчетливость и объем. Внезапно из тумана вынырнули несколько темных пятен, зафыркали, окружили толпой. Танька вскрикнула, отшатнулась.

— Да не бойся, — подоспела Вика. — Что с нами может случиться, если Ай-Петри рядом?

От пришельцев исходили тепло и сила. Вика гладила влажные упругие носы, шелковистые вздрагивающие уши, хлопала по холкам, перепоясанным ремнями с колокольцами.

— Вик, смотри! Теленок! — Танюша уже осыпала нежностями лохматое неуклюжее существо — длинный темный мех делал коров похожими на живые ископаемые.

Я подошла к старшей (как мне показалось, по крайней мере, самой большой) самке, едва заметно поклонилась:

— Здравствуй, Моя Госпожа! Долгих лет Тебе и Твоим деткам!

Корова мотнула головой, покосилась на меня гагатовым глазом, подняла голову и коротко взревела.

Быстрый всплеск ветра взметнул черные пряди на ее тяжелом дородном теле. Волшебный абрис был невероятно красив, я залюбовалась... И в этот момент через короткие изогнутые рога, на полмира, небо истекло ослепительным бело-сине-охристым взрывом — выглянуло Солнце.

Солнце. Обжигающее лицо и заглядывающее в душу. Солнце, раскрасившее мир.

Из пелены вдруг появились тонкие игольчатые руки-кораллы, осторожно покачивающие бесценный груз сосновых игл, длинных, с Викусину ладошку, собранных от холода в плотные кисти. Они переливались россыпями огоньков юного инея, хрупкого, восхитительно прекрасного. Поющий воздух, насыщенный светом и первобытным теплом, уносил остатки тумана, взгляду открылись глади и балки, заросшие молодыми сосенками. Белые деревца на глазах зеленели — за считанные минуты солнце слизнуло с колючих иголок снежную сказку, но пушистые снега, кое-где перемежаемые сероватыми карстовыми бровками, остались сиять в своей новогодней непогрешимости.

Коровы потоптались и медленно, осторожно ступая, спустились в соседний овраг. Танюша помахала им на прощанье, попрыгала, покричала что-то, потому что не кричать было невозможно, в мир вернулся Белый День! и выбрала местечко под одной из сосен, укромное, но в то же время поближе к дороге, чтобы пристроить на камне горелку и затеять кофеек.

Со стонами и причитаниями по поводу божественного запаха, из белого огня, разлитого на половину неба и половину поля, появилась и мелькнула мимо группа лыжников. Тучи уползли вниз, за край плато, а здесь, словно на корабле, плывущем по небесному морю, счастье махало зелеными ветками, дымилось сверкающей поземкой, ползло синими тенями. Ай-Петри улыбался.

Последняя маршрутка принесла путешественниц в темную Алушту. Девчонкам хотелось отправиться в Судак по нижнему шоссе, петляющему вдоль моря, а не верхним путем, феодосийской трассой. Таксисты заламывали бешеные цены, поэтому было принято решение отправиться пешком, переночевать рядом с дорогой, а на следующий день поймать междугородний автобус. Решение идти исходило не столько из экономии средств, сколько из необходимости достичь предела усталости, после которого холод перестает ощущаться. Все-таки, старенькая палатка и один спальник на двоих сильно добавляли острых ощущений к ночевкам.

Случайная попутка подбросила к окраинам города, а там — шелковым желобом затягивала дорога, мелькали кусты, склады, станции, металлоконструкции, до звездного неба расплескивался неистовый лай и вой сторожевых дворняжек, хрипение под воротами. Нефтяная чернота, вспененная белыми прожекторами, давила на плечи, отнимала мужество. На одном из поворотов рядом притормозили несколько легковушек с пьяными ребятами. Приглашали, пожалуй, даже в утвердительной форме, ехать с ними, разговаривали жестко, с куражом.

И тут Вика подняла голову и увидела над серым полумесяцем дороги, под драгоценным бархатом испещренного звездами морозного неба, темный контур горы, походивший на ласково всплеснувшую волну. Вершина отчетливо поднималась скалами, но было слишком темно, чтобы их разглядеть. Из-за плеча мглистой незнакомки выскользнуло легкое перышко месяца. И такая сила и уверенность исходила от этого силуэта, что Виктория сразу вспомнила, кто здесь настоящий хозяин.

Ребят отправили дальше, со смехом и шуточками, объяснили им, что девушки идут в соседнее село, где их ожидают родные, и что ни на каких попутках ехать не собираются. Те быстро сменили тон и убрались восвояси.

— Спасибо, Матушка Гора! — поклонилась Вика.

— Это Демерджи! — осветила сигаретой карту Танюша, пока подруга сосредоточенно ставила палатку.

Утро сияло всеми красками весны. Далеко внизу клубилось бледное море. Отчаянно хотелось есть, но машины на автостоп не реагировали, да и мало их было, сказать по чести, а уж автобусами и вовсе не пахло. За спиной, ослепительно-белой чайкой распластал крылья Ай-Петри.

-Ай-Петрюшка, пошли нам какого-нибудь чудака!

Через пару минут заскрипели тормоза проскочившего мимо на полной скорости "жигуленка":

— Путешествуете? Подвезти?

— Ну, если возможно! — счастливо разулыбались девочки.

— Ну вы и затеяли, — протянул водитель после недолгого разговора. — Зимой-то автобусы в Судак не ходят, летом только. Да и машин-то нет почти. Кому охота туда ехать?

— Со скалолазами, говорите, дружбу водите? — продолжил он после некоторого молчания. — Я в молодости тоже увлекался. Ну что, девчонки? Оплатите бензин — отвезу я вас в Судак. Так то мне не по пути — домой еду, тут близко.

И подружки с восторгом закивали.

"Пусть защемит мне сердечко, его песней только тронь, лед в глазах, а в небе свечка, отогрей мне душу ласковый огонь! А вокруг белым-бело, и снегу намело, лишь у меня за пазухой, все равно, тепло... " — от магнитофона шел странный ритм. Все то время, что девочки жили в спасслужбе, Вику не оставляло беспокойство. Оно скручивалось кольцами в животе, мешало дышать.

Приняли их очень хорошо, поселили в одной из комнатушек — половине вагончика. Ужасы холодных ночевок забылись как кошмарный сон. В вагончике всегда было жарко натоплено и пахло сушеными яблоками, их гирлянды скрывали стены, обклеенные журнальными красотками.

Влюбчивая Танька окончательно очаровалась Володей, что делало жизнь еще уютнее, учитывая, что Володя несколько лет работал поваром. В Судаке шел снег, это почиталось за редкость, фотографии с заснеженными окрестными горами ценились как диковинки. Володя на два дня уехал в Симферополь, о котором думать Викусе не хотелось — она уже звонила Йоге, предлагала приехать, на что услышала жесткое: "У меня своя жизнь, я, знаешь ли, девуля, себя степеню."

— Нет, а как ты думаешь, мы хорошая пара? — в который раз нудила Татьяна.

— "Да откуда я знаю?" — хотелось крикнуть Вике. — Вполне! — терпеливо подмигивала она.

— Нет, ну скажи, что Володя сегодня, а не завтра приедет! Нет, ну, правда! Скажи-и-и-и!

— Сего-о-о-одня, — в тон ей отмахивалась Вика, а сама смотрела в окно на Крепостную гору, расписанную белыми письменами, массивную, но не утратившую акварельной легкости.

"В песне той метет пороша. Я бесцельно еду вдаль. И не сказать, чтоб я хороший, но мне себя ни чуточки не жаль. А вокруг белым-бело и снегу намело, лишь у меня за пазухой... все равно, тепло!"

Вика застонала и упала спиной плашмя на узкую койку в Володиной комнате, где они крутили сейчас одну кассету за другой. Полосатая Пуша немедленно пришла к ней на живот, потопталась для приличия, улеглась и протяжно замурчала. Животное тепло переливалось в Вику, капля за каплей. И также неуклонно росло в ней спокойствие. Боясь хоть чем-то его нарушить, девушка лежала, одной рукой лаская кошку, а другой периодически щелкая кнопками, чтобы песня звучала и звучала вновь.

Эта песня осталась в ней до позднего вечера, когда она хозяйничала на маленькой кухоньке в соседнем вагончике. В кране звенела ключевая вода, отмывалась немудреная посуда, когда распахнулась дверь, и Танька, радостно взвизгнув, выскочила в прихожую (кухню по совместительству). Вместе с ночной свежестью, запахом моря и снега, в вагончик ввалился деловитый Володя, сияющий заговорщической улыбкой. А вслед за ним, в ужасном зеленом свитере, помогая себе костылями, Йога.

Пустота и прозрачность, огромность этого мира, освещенного одними только звездами. Звон речушки Чижик вдоль забора спасслужбы. Заливистый лай Матроса и Мухи, несущих неусыпное дежурство. И воздух, воздух, воздух... Чистый, свежий, ощущаемый исполинским столбом, уходящим в небеса. Граница неразличимых мысов. Слабо подсвеченный Судак...

Вика стояла на порожке вагончика и жадно глотала темноту, впитывала всеми клетками, раздувала ноздри... Словно запретный плод, сладка была эта темнота, сердце счастливо поскуливало, как обласканный щенок, колотило хвостиком...

— Пойдем, покажешь мне свои работы, много ли нарисовала? — дверь щелкнула, и за спиной появился Гоша.

— Феодосийские очень даже ничего, — отозвалась девушка, спрыгнула с бетонных ступенек на мокрую землю, и через пару минут послышался скрежет ключа в замочной скважине соседнего вагончика. — Только пойдем на мою половину, — бросила она вошедшему следом Георгию. — А ребята сами разберутся.

А дальше были его губы, внимательные и жадные. Руки, железные и упрямые. (Да разве с такими справишься? Давеча только за столом снял крышку с баночки майонеза, даром, что консервный нож совали.) Дыхание, прикосновения, желанные или принуждающие, все смешалось воедино, и Вика чувствовала, что все ее вдохи — это выдохи Гошеньки, и наоборот. Они текли, ласкались лицами, снимали друг с друга одежду, обнимались, вытягивались в струну на спальнике, небрежно брошенном на софу. Свешиваясь с края столешницы, с укором смотрела на них непочатая пачка акварелей...

Заспанный зимний рассвет робко позолотил спинки придремавших гор. В акациях, над обрывом надрывался, ухал сизарь: "Влюх-бииииил-са! Влюх-биииииилса!"

Вика с трудом давалось возвращение в себя, она скользнула мыслью вдоль собственного тела и с удивлением обнаружила, что лежит в обнимку с Гошей, кисти их любовно сплелись пальцами где-то на подушке над головой.

Девушка осторожно высвободила руку, но его веки тотчас дрогнули, спал он чутко. Под русыми ресницами скользнуло в ее сторону бирюзовое око, расцвело зрачком:

— Доброе утро, гм... — и мягкая полуулыбка, — чудачка!

И тут же посерьезнел, поморщился:

— Как там наши ребятки?

— Да все в порядке, я слышала вчера, как они пришли, Танюша у Володи...

— Нда? — он пристально глянул, как бы сомневаясь в том, что она могла что-то слышать вчера, да еще и помнить сегодня. — Ну тогда ладно. Тогда можно еще немножко поваляться! — и он устроился в постели поудобнее.

Викусина рука прокралась между спутанных зарослей на его груди к темной окружности соска. Грудь, крепкая, словно литая, вздрогнула под ее прикосновениями, Йогины глаза загорелись, но он буркнул:

— Ну да, не Аполлон.

— Что ты имеешь в виду? — мурлыкнула ему подруга.

— Что волосат, как обезьяна, — и он хитро сощурился.

— Зря ты так! — терпеливо, как отличница подшефному двоечнику, возразила Вика. — Мне вот очень нравится, что много волос. И ни на какого аполлона я бы их не променяла. А вот здесь, к сожалению, ничего не растет, — погладила она плоский загорелый живот, разделенный на квадратики мускулов, — видно почва неплодородная, грустно это! — и игриво надула губки.

— Не всем нравится! — с готовностью поддержал тему Йога.