Обдирая ногти о спинку переднего сидения, Викуся подумала, что все же лучше — вот так, с ветерком, чем на душном и убогом алуштинском автовокзале. Машина вылетела на прибрежное шоссе, справа засверкало море, стремительно приближался поселок. Сакиб заложил красивый вираж и затормозил прямо перед уже знакомым автобусом, готовым к отправлению. Выбежал, замахал руками, что-то крикнул водителю, потом рывком выдернул из багажника оба рюкзака и забросил их в салон изрядно опустевшего "сухогруза". Девчонкам оставалось только бегом сунуть ему деньги и долго кричать "Спасибо, Сакиб!", махать из окна. В ответ он лишь раз провел по воздуху широкой длиннопалой ладонью, сел в машину и невозмутимо развернулся, поджидая очередных клиентов.

Бедный старенький автобус просил божьей милости, но, видимо, чем-то сильно проштрафился, и тащил на тощем горбу конгломерат грузов и пассажиров, непосильный и для более молодых и мощных собратьев. Буддийские монахи впали бы в черную зависть, навсегда лишившись нирваны, если бы узрели отрешенность и смирение, царившие в плотно набитом салоне. Узлы, корзины с фруктами и птицами, несчастная, запуганная коза, привязанная в проходе...

На каждом серьезном подъеме "ковчег" сдавался и ломался. Народ выходил курить. Выкуривали первую, брались за вторую. Тут же поступал сигнал о немедленном отправлении. Все бросали начатые сигареты и радостно забивались на свои места. Через несколько минут глубокий вздох проносился от кабины в хвост, следовал отбой тревоги, и курильщики покорной цепочкой вытекали в двери, отыскивали свои сигареты в траве и раскуривали их заново.

После нескольких часов такой тряски на участке (надо сказать, справедливости ради) сорока километров — необозримых просторов горных перевалов, уютных долин, степной растительности яйлы и бриллиантовых волн, подружек уже не радовал любимый Судак, не грела ненаглядная Бухта. Им хотелось только одного — моря! Всю дорогу шуточками-прибауточками Вика старалась гасить Танюшины истерики, отвлекать ее и успокаивать. Как назло, ввиду летней перенаселенности пляжа, палатку удалось поставить только на его цивилизованной части, где купальник оставался признаком уважения к другим людям.

Танюша извлекла из кармашка заветные чашечки с лямками, натянула и беззаботно убежала купаться. А Вика перерывала рюкзак за рюкзаком. Все испытания были позади, до моря — рукой подать, но упрямый "фиговый" лист женского покроя не желал появляться. В конце концов, врезав по рюкзаку кулаком, Вика, "зноем палимая", побрела в дальние камни, где можно было совсем нецивилизованно соединиться с морем, и нырнула в прохладную глубину:

— Здравствуй, Мамочка! Ты меня ждала?

— И она приняла меня всю, до крошечки.

— И тогда ты поплыла на Орел.

— Это зачем же, радость моя?

— Но ведь должна была! Взяв на абордаж попутно пару вражеских крейсеров.

— Нет. Дальше было совсем не это.

— Зря... Что же могло быть дальше?

— А что бы ты придумал дальше, милый?

— А я не стал бы ничего придумывать. Я бы заснул и увидел сон.

— И что бы тебе приснилось?

— Мне? Снилось бы что-то... Небо звездное на грудь бы ложилось, поднималась рядом скала... И вдруг посреди всего этого лицо. И оно приближается. И целует мои губы... шею... грудь... все ниже и ниже... до самых сладких мест. А потом на них сверху опускаются прекрасные ягодицы. Приснится же такое, а, Викусик?

— Уберите эту руку! Она лишает меня способности мыслить. Нет, сударь мой, все было совсем не так!

— Конечно, не так! Не один ли сон мы с тобой смотрели, Виконька? Ты слыхала? В Египте, если человеку не снились сны, он мог пойти и заплатить денег, чтобы за него посмотрели его сон. Ты так разоришься, девчонка! Слушай, как все было — сначала мы поцеловали сладкие девичьи губочки, потом животик, потом грудь... Хм... Ну а когда язычки соприкасаются, там уже и головочка вошла, понимаешь?...

— Ты просто доменная печка! Пусти, а то меня уже трясти начинает. О чем я? Так вот! Мне... снилось, ... что двое ласкались лицами. А наверху перекликались голуби.

— Голуби? Голубей ты придумала! В моем сне их не было!

— А в моем были! И стрижи...

— Да, стрижи были... А потом лицо исчезает. И его нет. Но если очень ждать, появляется снова... А вкус этих грудочек никогда не забыть...

— Думаешь, все было так?... были ли голуби? Попробую вспомнить...

Лето свалилось, жаркое и беспокойное. Дикие бухты, как "резиновые", вмещали нескончаемый поток отдыхающей братии, как палаточной, так и проходящей. В Бухте Йоги не было, к симферопольскому телефону подошла Алена, с которой Вика разговаривать не стала. Лишь на третий день подружки выбрались в распаренный и чумной Новый Свет.

По Орлу, над морем, вела маршрутная тропа. На ребре крыла она резко сворачивала и сбегала вниз ступеньками, и вот на этих самых ступеньках глазам представало чудо Грота. Заботливо укрытый Орлиными перьями, он впускал в свой сокровенный мир, словно необъятный собор — под стройные своды, залитые солнцем морских витражей. Именовали его по-разному: и Шаляпинским гротом, поскольку великий певец был приглашен доверить неповторимый голос здешней акустике; и Голицинским, ибо князь держал в обустроенной винотеке лучшее шампанское, ведь стены грота сохраняли постоянную температуру, идеально подходящую нежному продукту.

Для Вики же Грот был наполнен ветром и птичьими криками, разносимыми гулким эхом. Затерт голосистым прибоем, карабкавшимся по узкому горлу к прохладному галечному дну. Обычно, художница прижималась к вылизанной зимними штормами, гладкой серой стене, запрокидывала голову и следила за верткими бумерангами чаек в просвете между далеким потолком и связанным глиной каменным развалом, уводившим дальше, к Разбойничьей Бухте. Потолок прорезали глубокие складки, знаменитые проложенными Йогой маршрутами — пресловутый "отрицательный угол". Но для девушки эти камни шептали ласковые слова, вспоминали цепкие пальцы, невероятный размах рук. (По пробитым Гошей точкам страховки не могли потом проходить другие скалолазы: "Да вы ж подумайте! Он может забить шлямбур вытянутой рукой! Нормальному человеку чтобы молотком работать, надо держать его рядом. А у него кисть будто на шарнире!") Викуся улыбалась от ласковой гордости и искала глазами пятно на желтовато-дымчатом куполе — фигурку летящего сказочного льва. Возлежащий на воздушных потоках, он притаился у стыка потолка и возносящейся в синеву Орлиной шеи. Здороваться с ним давно вошло в привычку, здороваться и передавать привет.

Каждый раз на заветных ступенях сердце замирало в предчувствии таинства. Но тут оно ухнуло куда-то вниз, словно трава под порывом штормового ветра — на каменной макушке глиняной сыпухи, невдалеке от тропы, минующей грот, на солнце горела золотистой литерой знакомая фигурка. Под потолок уходили веревки, вокруг сновали веселые и деловитые люди. Не до конца веря глазам, приятельницы медленно побрели навстречу, вниз. Фигура картинно откинула на вытянутой руке пеструю бейсболку и отвесила им короткий поклон.

Йога сидел на границе света и тени. Стоило сделать шаг, и полуденный жар наваливался, подминал под себя, расцветал в глазах радужными пятнами. Виктория попятилась, и ледяной сквозняк прижался к спине, взъерошил шею мурашками, сжал грудную клетку. Таким же обжигающе колючим последовало и приветствие, подчеркнуто вежливое и независимое... Гоша моментально отвел глаза и продолжил разговор с проходящей мимо компанией.

Тут же суетился Володя; довольно посверкивал карими камушками глаз дородный Пират, горбоносый, прячущий под красной косынкой обритую голову, холостяк-феодосиец, разменявший уже шестой десяток богатых приключениями и путешествиями лет. Спасатель, мастер на все руки и женолюб с неиссякаемым запасом оптимизма, он был знаком девчонкам по весеннему приезду.

— Ба, какие люди! Надо все ценное прибрать для сохранности! — брюзгливо пробормотал кряжистый феодосиец в своей обычной манере, чтобы тут же басовито расхохотаться в возникшей неловкой паузе. — Как вам наше объявление? Сам писал!

Цветастый плакат гласил:

"Внимание! Фирма "Последний Путь" предлагает "полет в будущее несветлое"

Права клиента:

1. Клиент всегда прав (пока жив, и есть деньги)

2. В случае неудачи деньги возвращаются

3. Инвалидам 1-й группы и беременным — скидка 50%

4. Участникам ВОВ и Куликовской битвы — бесплатно.

Предлагаем услуги:

1. Прерываем нежелательную беременность.

2. Повышаем потенцию у мужчин.

3. Совершаем непорочное зачатие.

4. Выдаем памперсы.

Цена — 10 гривен, включая ритуальные услуги."

— Пожалуйста, увидеть скалы глазами альпиниста! — Йога по-птичьи моргнул, зазывая отдыхающих, переводящих дыхание после крутого подъема. — Всего десять гривен, абсолютно безопасно!... Да, здесь около пятидесяти метров... Девушка, ну, Вы же потом себе не простите! А муж — муж еще крепче любить будет. Банально сниматься в новом купальнике на фоне всем надоевшего моря, то ли дело — полет под сводами грота! Конечно, мы Вас сфотографируем на Вашу камеру! Подумайте сами, такую возможность упускать нельзя!

На плакате пестрели и Гошины фотографии, одна даже — в обнимку с Сенкевичем. Полюбовавшись ею, очередная жертва уговоров окончательно оставила кокетливое сопротивление и позволила Владимиру одеть себя в скальную обвязку. Леша-Пират принялся рьяно крутить лебедку, Йога — выбирать страховку. Женская фигурка легко и красиво ушла к потолку.

— Ну что, Гоша, девчонок поднимем? — вздохнул Володя.

— Да, нет проблем, — невозмутимо бросил тот, изучая публику внизу.

Вскоре уже и Вика воспаряла под недовольный скрип лебедки. Скалы ничем не изменились с тех пор, как она путешествовала по ним взглядом, лежа на прогретых солнцем валунах. Тогда, прошлым летом, они с Танюшкой пили в гроте шампанское за здоровье своих любимых. Татьяна еще не была знакома с Володей, вместо этого произносилось другое имя. Вика же мешала сонную влагу с образами затейливых трещин, с ликами камней, внимательно наблюдавших за происходящим внизу, с мысленными обращениями к ним, помнящим длинные руки, пальцы, испачканные магнезией... "Вы же слышите его, так помогите! Исцелите! Дайте сил!" И теперь до этих цветных пятен, до холодных складок оставалось рукой подать. Они бережно сдерживали дыхание, когда она, такая хрупкая, проплывала листом на паутинке, плавно кружась вокруг собственной оси. Ей хотелось раскачаться, пойти круговым маятником, ощутить радость полета, но напряженное молчание внизу сковывало по рукам и ногам. Страшась рассердить еще больше, она замерла пойманной птичкой, а ощутив под ногами твердую почву, вежливо поблагодарила.

От Гоши исходила такая сильная волна неприятия и недовольства, что рядом с ним было трудно стоять. Подружки посидели недолго, поделились новостями и пошли себе прочь. Их ждали залитые солнцем веселые бухты...

— Девчонки, не обращайте внимания на этих нерасторопных остолопов, они не умеют себя вести с женщинами! Приходите еще! — кричал им вослед раскрасневшийся Леша.

Вика лежала на пляже, вцепившись в книжку, как в спасительную соломинку. Перед глазами пробегали легенды Крыма. В нескончаемой истерике бился о берег прибой, меж камней вили гнезда серые сумерки.

"... Быстрее сокола полетел к любимой Мустафа Чалаш, да не уйти от судьбы, черной кошкой уцепилась Карасевда позади него на седле, уже не только ночью, целыми днями разговаривал Мустафа с нею, совсем желтым стал, глаза горели так, что смотреть страшно... "

Карасевда, черная любовь... Холод стягивал меня тонкими оковами, заставляя сердце неудержимо рваться прочь, затравленной птицей. То тут, то там кляксами всплескивали шаги осторожных лап. Карасевда точила когти об изодранное море, Карасевда терлась боком о Соколиную стену, Карасевда запрокидывала голову в небесный блин, первый, испуганный, комом. Рыба истошно жалась к берегу, дельфины пировали, рыбаки толпами стояли на мысах, на закате дергая ее простыми крючками, без наживки. Карасевда была довольна, никуда не спешила...

Над горизонтом медленной ладьей скользила чайка с месяцем на спине. Кошка резко оттолкнулась всеми четырьмя лапами и прыгнула. Месяц оделся розовой кровью, карминовый поток хлынул в морскую рябь, вскипел и исчез. Заунывный стон прокатился над Бухтой, небо выстелилось блестящей угольной шерстью...

Странное, недоброе время опустилось на пляжи... Лесники, охраняющие заповедники, веселые ребята, с которыми всегда можно было договориться, выгоняли всех под одну гребенку. Должна была пожаловать проверка, серпантин заполняли толпы туристов, под бесчисленными тюками. Рыдающие женщины и дети по пятидесятиградусной жаре тащили скарб к "менее заповедным" местам, а если точнее — к свалкам вокруг города Судака. Лучше всех выглядела пара пловцов в черных гидрокостюмах, которые ровным кролем — исключительно синхронно — вели по морю надувной матрас с притороченными рюкзаками. Наблюдатели на дороге восторженно засматривались, переговариваясь, что парочка идет аж с самой Караул-Обы, к Судаку, в аккурат, километров семь будет. Многие же им завидовали. Жара стояла невыносимая.

Вместе со всей честной компанией, девушки поставили палатку на ближайшем неказистом пятачке и затосковали окончательно. Ночью Викусино терпение лопнуло, и она начала решительно собирать рюкзак:

— Я здесь находиться больше не могу. Я хочу дышать морем, а не всем этим.

Танюша не спорила. Недавно она познакомилась с троицей замечательных питерских парней, и теперь никак не могла решить, в которого из них ей влюбиться...

А по зарослям мелькало черное пятно, вздохами перебегали мелкие камушки. И луна была больна. Завалившись на спину над горбом дороги и истекая липким желтым потом, беспомощно поводя мутными глазами, она еле слышно постанывала в темноте. Подняв к ней исчерченные тенями, желтушные лица, девицы отправились назад, в Бухту...

А в Бухту пришел суховей. Ровный, однообразный ветер — ни порывов, ни затиший, он дул параллельно берегу и не давал никакой надежды на морскую свежесть. Губы трескались и превращались в сукровичное месиво, лица спекались морщинами, тела горели. Давно уже никто не спал в палатках. Ночью над Бухтой царило безмолвие, лишь изредка один-два призрака в простынях на ощупь пробирались к воде, прямо в простыне падали в теплую гладь, неуверенно поднимались и, шатаясь, семенили к своим коврикам. Ни вина, ни шуток, ни полночных разговоров слышно не было. Казалось, ветер этот выдувает души...