Викусю всегда поражала Танькина способность замечать вещи. Сама она никогда не могла сказать после общения с кем-либо, во что был одет человек, помнила только какие у него глаза, о чем ему нравится говорить. Татьяна же могла перечислить все эти тряпки досконально, до цвета шнурков и пуговиц. Устоять под таким напором не было никакой возможности, да и стыдилась Вика портить подружке настроение, девчонки собрались и пошли наверх.

Над каменной тропой послышался знакомый хруст камешков и глухое "Ха!" Художница прибавила скорости, прыгая по массивным булыжникам, и лицом к лицу столкнулась с Йогой, всегда спускавшимся этим путем. (Люда предпочитала "муравьиную" тропу на сыпухе. Для человека, умеющего ходить по осыпям, "муравейка" была быстрым и легким путем. Сухая, естественно.) Значит, она уже внизу...

Вика бросилась навстречу Гоше, но что-то в его глазах остановило ее.

— Ааа, девочки! Рад... приветствовать вас... на крымской земле... Хм! — сжатые губы удержали взволнованное "Ха!" Глаза ярко горели из-под спутанных прядей. Он продолжил речь, какую-то неестественно официальную, неловкость момента только обострялась...

— Да ладно тебе, Гоша! Ты прямо, как будто, красную ленточку перерезаешь, — подмигнула ему Танька.

Он смешался, улыбка стала живой. — Вы в город? Может, еще свидимся. Мы завтра утром уезжаем.

— До скорого! Пока! — сухо кивнула Вика, и девочки из-под тени сосны поспешили на солнце, наваливающееся паровым катком...

Всю прогулку в Судаке невидимый червь точил девушку изнутри, свивался тяжелыми кольцами, переворачивал все вверх дном. И вдруг — как будто щелкнул невидимый выключатель. Все стихло. Покой и безразличие, и легкое веселье снизошли на нее. Такие реальные, что она смогла бы рассмеяться и сказать:"Гоша? Какой Гоша?" Танька купила желанный сарафанчик, акации шелестели ласковой листвой, на набережной вывески призывно манили молочными коктейлями, мальчики восхищенно оборачивались вслед. Чего было еще желать? Жизнь налаживалась. "Уезжает? Да и бог с ним!" — просто подумалось Вике:" И чего я, в самом деле?"

В Уютном девчонки встретили Люду, загружавшую семейную "Ниву" кучей барахла. В приоткрытых воротах спасслужбы мелькали какие-то люди.

— Ааа, девочки! — где-то они это уже слышали. — Насчет Творожков слыхали?

Поздоровавшись, подружки отрицательно замотали головами, всей позой выражая желание узнать последние новости.

— Их дочиста обокрали! Унесли деньги, билеты, ценные вещи! Вот, попытаемся их отправить как-нибудь домой, в Киев. Жору мне придется в Симферополь через неделю забрать, потому что их — три человека — и багажа море. А там как-нибудь улажу с билетами.

Люда была на своем любимом "коньке", великим спасателем, глаза ее горели священным огнем, девочки выразили восхищение отзывчивостью Людиной натуры и прибавили ходу в Бухту.

— Ох, — счастливо жмурилась Виктория, как кошка над блюдцем сметаны. — Был бы Храм Доброго Вора — весь бы свечками осветила! До купола!!!

Сокол улыбался во всю ширину души.

Йога пришел сам, вечером. Вика, отважная, как пионер, читала ему свои стихи о нем, показывала портреты. Он смущенно хмыкал в усы, но она знала, что Гошенька совершенно счастлив. Как и прежде, он очень быстро оттаял в ее присутствии, хотя поначалу "красную ленточку" ему поминали не раз и не два. Но прежней открытости в разговорах уже не было. Что-то неуловимо изменилось, и он перестал приходить к их палатке, а они не искали с ним особых встреч.

Вике пришло в голову научиться пить вино. Просто чтобы уметь и разбираться в нем. В поселке вместе с Татьяной они набрали на рынке желтой черешни, в дегустационном зале их рюкзачок стал тяжелее на бутылку новосветского шампанского и, прячась от уходящего солнца в Соколиную тень, девочки направились в любимое кафе на серпантине. То самое, из которого поражалась Вика первый раз боку Сокола. То самое, которое дарило их кофе и музыкой. Виктории же запомнилась одна песенка, ее крутили в день их июньского отъезда — "Просто, ты одинокий остров... на море, где так часто... тонули корабли. Может, судьба тебе поможет... и ты не будешь больше... отшельницей любви... " В этих словах для нее был Гоша. Она сама не сознавала почему. Но по приезду в Москву нашла кассету этого исполнителя. И на ней — "Как обычно этой ночью он был одинок, и так привычно он бродил морем звездных дорог, но древний город не заметил, как вдруг потерялась звезда и упала прямо в сердце к нему, оставаясь в душе навсегда... " Вика чувствовала себя этой звездой. И чувствовала в себе силы стать для него всем — любовью, судьбой, спасением. В разлуке она видела его во сне. И каждый его приход наполнял ее восторгом и суеверным страхом. Перед поездкой в Крым ей пришло в голову купить вторую такую же кассету и подарить ее этому крохотному кафе "Приют", приютившемуся на смотровой площадке под "тройкой" — третьим маршрутом, на который часто водили начинающих.

У кого-то в Бухте случился юбилей, и пляжный запрет на костры тем же вечером погнал под эту "тройку" всю честную компанию скалолазов и сочувствующих — жарить шашлыки. Йога был там. А девочки были тут. Пили шампанское. Ели черешню. И, эхом отражаясь от стен Сокола, неслось: "Этой ночью он забыл обо всем и оставил свой дом, в Бесконечность уходя навсегда просто путником звездных дорог... "

Звездные дороги были повсюду. Ночь расшила небо бисерным крошевом, Сокол, запрокинув лик, пил хмельной ночной ветер, и дороги эти обвивались тесемками вокруг его чела... Девочек приютила роща. Танька иногда покуривала длинные тонкие сигаретки. Вика слушала разговоры черной сосновой хвои, задевающей звезды. Они запутывались и срывались, оставляя за собой молочный пенный след. По тропе, невдалеке от которой сидели полуночницы, иногда, пошатываясь, проскальзывали к ночлегу тени участников шашлычной вечеринки. Вот среди них показался и Гоша. Абрис лохматой головы мотнулся на секунду в сторону оранжевой искры — места, где сидели девчонки, и затем опять повернулся в профиль. Йога спустился на мыс, закрывающий Бухту от Нового Света. И на тамошнем камне загорелась точно такая же искорка папиросы.

Сидеть стало невмоготу — Его присутствие ощущалось просто физически. И девочки отправились к палатке.

— Привет, девчОнки! — лукаво прозвенело с камня. "девчОнки" Гоша произносил тоже с особым смаком, сочно растягивая щелкающее "чО".

Они сразу к нему подошли. Он сидел, закинув ногу за ногу, и улыбался весь. Улыбались глаза, губы, сигарета в руке, наверное, даже уши. Такое тепло, такая ласка, такое приятие от него шло, что девочки сразу уютно пристроились по бокам как две аккуратные кошечки.

— Что за гадость ты куришь? — наморщила Вика носик-курносик. — О! "Пегас"! Я так и думала...

— Это не гадость, — по-крымски растягивая слова, ответно наморщил горбинку Йога. — Это лошадка с крыльями! — блеснул на нее лукавым глазом, улыбнулся добрым десятком мимических морщинок. — Ну?

— Ладно, — докурила ментоловую палочку Танька. — Пойду я спать, оставайтесь.

И они не стали ее удерживать.

Что это было? Я не знаю, что это было. Камень подо мной шевелился, как будто дракон, на котором я сидела, ворочался во сне. Вздрагивал. Что ему снилось? Может, ему снились мы? Или луна, что поднялась над морем, расстелив на нем металлическое одеяло. Одеяло... Чертова упрямица! Ведь он просил о нем. На следующий день я не могла смотреть на его черные колени, стертые до мяса. Нашла коса на камень. Я также презираю боль, в этом мы похожи. Сколько раз он поцеловал меня? Один? Или два? Я усмехнулась:"Придется тебе, Гошенька, меня учить... " "Девуля, я не заслуживаю такого подарка." "Какой уж тут, к черту, подарок?" "Помоги мне!" "Если б я могла!"

С утеса мы ушли в сумерки рощи. Луна рвалась и туда, лезла хитрым глазом. Почти круглая, два дня до полнолуния, белая Луна Безумцев. В такие ночи все сходят с ума. Звезды померкли, тени стали резче. Что мы могли сделать, кроме того, что сделали? Инвалид-спинальник с перебитым хребтом и девушка, которая вытерпела бы, даже если бы ее распилили ножовкой? Было ли это? НЕТ! Этого не было. Была Близость. Когда смешиваются не только души, не только тела, не только кровь, не только боль, два мира смешивались в один. Что я отдала ему? Что он отдал мне? Мне было — лететь по параболе вверх, к той безумной песне мечей, что звенела в его крови. По стене черной горы, за вершину Боли, за хребет Тела, туда, где Он. Сумеречные Горы. Так вот как это все выглядит... Все плотское плескалось у его ног жадным океаном, а он скользил взглядом поверх. Он был Выше... Путником Звездных дорог. Расплавленной стали нужна форма. Запечатление. Большего подарка он бы мне сделать не смог. Он сделал Меня. И я отдавалась, желая принести хоть крупицу счастья, жизни, любви, вернуть ему Его Самого. Того, что был до катастрофы. Полного сил, ворона с блестящими крепкими крыльями. "Я жаждала узнать, каким ты был, а мне открыли профиль твой на небе, и сильный мир светил, великолепен, и щедро добавлял идущим сил." Подарком мне было его истинное лицо. То, что никогда не увидит обычный собеседник, родные, друзья. Это было лицо Ангела, вслепую летящего над миром. Брови тонкими полумесяцами, веки, затянувшие огромные выпуклые глазные яблоки. Изогнутый лепесток горбинки на длинном носу. И губы... Нежные губы, которые хотелось потрогать пальцем — такие мягкие, такие упругие... Шелковые — как могут быть шелковыми эдакие патлы? — текуче-шелковистые волосы, и это лицо было настолько юным. Как будто бабочка вышла из кокона. Сумеречная бабочка, серая, ночная. И только иногда под веками искры вспыхивают на белках... Любый мой, душу за тебя отдам...

Барабаны. Визги. Священная жертва умилостивит богов. И море, упругое как плоть, море внизу...

— Гошка, я потеряла кулон и кошелек на ремешке, — жалобно бросила Вика из-за кустов.

— Не затопи там окрестности, — буркнул он и щелкнул зажигалкой.

Кошелек удалось найти. Кулон роща тоже приняла в жертву. Пусть. Вике хотелось одного — поскорее отсюда уйти.

— Девуля, возьмете к себе в палатку? — он был еще рядом. Очень рядом. — Мне бы хоть поспать чуток рядом с тобой... — вырвалось у него, совсем другим голосом, близким и знакомым, как будто он всегда жил внутри Вики и, наконец, она его расслышала...

Но она была непреклонна. — Нет! Это неудобно по отношению к Татьяне. Прости.

Всю ночь соседская овчарка, спавшая под внешним пологом, приваливалась через тент к Викусиной спине, и всю ночь девушке казалось, что это Гоша спит рядом, и снился кошмар за кошмаром...

Утро принесло облегчение. Призывно сияющее море приняло в объятия: "Морюшко-море, смой мои хвори... " В материнских руках лазоревой прозрачной воды Вика постепенно оживала. Легкая как птица, она плавно скользила, редко поднимая лицо, чтобы глотнуть воздуха, следила за волшебным танцем рук, то устремлявшихся вперед, то ускоряющих парение над сапфировой глубиной. Солнце недавно встало, на горизонте не маячило ни единого катера. Орел, освещенный и контрастный, еще не завуалированный знойной дымкой, топорщил перышки можжевеловых кустов. Мир требовал свершений, совершенно необходимо было удивить его чем-нибудь. И Виктория надумала сплавать на Орел.

Для этого необходимо было всего лишь обогнуть мыс и оставить справа от себя Новосветскую Бухту. Расстояние порядка двух километров, не больше. И в таком же расслабленном состоянии девушка поплыла к гостеприимно спущенному в воду крылу, скрывающему любимый Йогин Грот, грот Шаляпина. Море, ласковое и теплое, казалось, только помогало. Один раз девушка испуганно метнулась в сторону от огромной медузы с красивыми ногами, покрытыми лиловыми оборками, да прогулочный катер загундосил в ее сторону:"Срочно возвращайтесь к берегу!" Она сделала для виду изящный разворот, а потом продолжила свой путь к Орлу. Неуклюжий, растопыривший крылья, он был похож на "гадкого утенка". И сходство все усиливалось. Орел вытягивал шею! С этого ракурса он полностью соответствовал своему акварельному портрету.

У каменного подножия Вике пришлось справляться с сильным течением, сносящим в море, она же старалась выплыть к щели между камнями, с которой шел подъем на тропу. Когда это, наконец, удалось, юная искательница приключений, полностью уверенная, что и на ногах от слабости не удержится, легко пошла по дорожке, опоясывающей скалу. Дорожка юркнула в небольшую рощу на крутом Орлином боку и заторопилась в сторону новосветской набережной.

Солнце медленно поднималось, потягивалось после дремы, выбивало на крылечке дорожки длинных бархатистых теней, зеленый рай поселка лохматым облаком раскинулся в чаше окрестных гор, отмытый утренней прохладой, и нежился в рассыпанных лучах. Над ним господствовал иссиня-лиловый Сокол — рельефом груди с пирамидками мелких перьев, вытянутыми мощными ногами, на одной из которых прилепилась крохотная белая будка ретранслятора. Ряд акаций, задумчиво покачивающих воздушными перистыми листьями и зонтиками розовых пушистых цветков, стремился к его подножию. К их серым стволам жались нестерпимо яркие канны, горящие алыми и рубиновыми искрами атласных лепестков, томно принимающие сладкий бриз.

"В юности боль забывается скоро, слезы смахнув, ты смеешься опять. Время пройдет, и всегда лишь такою буду тебя вспоминать... Как ты красива сегодня! Как ты сегодня Светла!" — песня переполняла утренние пляжи. И она смогла донести то, что пытались нашептать горящие на солнце канны и горы за поселком, укутывающиеся в первую дымку... Вика приняла себя такой, какой она шла по этой аллее. Новой. Сбывшейся. Женщиной. Из далекого будущего к ней долетел голос Гоши, который любил и восхищался ею по-прежнему, даже больше, ближе, роднее... Кажущаяся абсурдность представлению нисколько не мешала. Виктория чувствовала, что оно — истинно, как бы жизнь не показывала иное. Он будет любить ее Всегда.

В конце набережной она спустилась к воде, чтобы отправиться в Бухту Любви вплавь — ходить босиком по роще, усеянной камнями и битым стеклом, девушке очень не хотелось.

На берегу ее ждали злая Танька и встревоженный до бледности Гоша.

— Я проснулась, а тут одни кеды стоят, — процедила Татьяна. — Ну, хорошо, думаю, плавать пошла. Так — нет и нет!!!

— Нашлась? — Георгий был рассержен не на шутку, но ругать ее не стал. Моревосходительница и так уловила в этом слове все, что было необходимо. И гнев, и страх за нее, и беспомощность ожидания.

— Завтракать будем в городе, пойдем! Я и так ждала тебя слишком долго! — торопила Танюша. — Мы должны еще посмотреть Караул-Обу, говорят, от нее можно выйти в Веселое!

Викторию немного знобило, но она не стала спорить и, одевшись, поспешила за подругой, уже собравшей рюкзак.