Таня, наконец-то, определилась со своим выбором, и с Викой пересекаться они практически перестали. Дни художница проводила с акварелью в руках, в новосветских рощах, частенько заглядывая в Грот. Там она познакомилась с Мариной, тоненькой хрупкой флейтисткой, приходившей незамысловатой игрой заработать гривну-другую. Внутренне существом Марина была настолько же нежным, как и внешне, суждения ее отличались оригинальностью, но при всей своей застенчивости, с Викторией она ими охотно делилась.
— Я делаю этим людям благо, когда принимаю их помощь, — благоговейно роняла она, с достоинством собирая брошенные купюры. — Я делаю благо этому месту, когда наполняю его музыкой...
И, действительно, ее мелодии удивительно гармонировали с шумом волн, с отзвуками шагов, с пересвистом стрижей под потолком, с капелью, рассыпавшейся эхом от стен, четкими щелчками...
— Можно попросить у вас глоток воды? — подходила она к совершенно неприступному, на первый взгляд, толстосуму.
Тот смущался, краснел и протягивал заветную бутылку. Без воды не путешествовала практически ни одна компания. А купить ее в заказнике было негде.
— Понимаешь, он сейчас заработал заслугу. А если человеку даже воды жалко — чего он вообще стоит?
Сердце Марины не пустовало, но говорила она об этом с большим смирением, мол, отношения еще не созрели, но ей есть, кого ждать. Когда же Вика поделилась тем, что любимый человек не хочет ее видеть, та коротко задумалась, а затем по-лебединому подняла голову и прошептала:
— Люби молча. Слова часто становятся препятствием между людьми. У каждого есть свои барьеры. Любовь же открыта и понятна для всех сердец. Ничего не говори. Приходи, смотри, люби. Можешь даже не подходить. Садись и люби, издалека.
И Вика приходила, садилась и любила издалека. Иногда перебрасывалась шуточками с ребятами, чаще с Пиратом, известным дамским угодником. Иногда приносила пирожки, которые торопливо и смущенно съедались. Дарители скальных высот ночевали тут же, в Гроте, поэтому аппетит их никогда не покидал. Удалось даже сделать несколько фотографий с улыбающемся Гошей. Но, конечно, эти улыбки были предназначены совсем не ей. Работа с веревкой, регулярные купания волшебно преобразили его. Мышцы налились новой силой, кожу обнял смуглый загар, теперь никто бы не дал ему на вид больше сорока. Люда приезжала раз в неделю, привозила чистое белье. На ужин на примусе варили кашу с тушенкой ...
— Викуська, собака, ну ты даешь! — ласковее Пирата никто не мог назвать женщину "собакой, сукой и сволочью", в его же устах эти слова расцветали любовью и нежностью, не было женщины, которая бы обиделась на подобное обращение. — Замерзла поди, скотина такая!
Вика сидела в мокрой футболке на каменных перилах тропы. Еще недавно она загорала в Бухте, но, словно невидимые перышки в подушке, кто-то крошил ее внутренний мир, наполнял горячкой и дрожью, она сама не поняла, как бросилась в волны и поплыла на Орел, в Грот.
— Море же штормит, как ты только вылезла? — охал Леша, спешно раздобыв ей сигарету — сам он не курил. — Или ты ради вон этого? Человека-"паука"? Так он же не оценит. Он только своими идеями очаровывается. Давеча вот говорил, что Бегущую по Волнам видел! Алые паруса, опять-таки... — и Пират выразительно покрутил у виска.
— Где? Когда? — от восхищения Викуся даже соскользнула с парапета и привстала на цыпочки.
— Да, мол, во время клинической смерти. Он же головой ударился, сама подумай!
Глаза девушки сверкнули льдом:
— Видел, значит, видел... — отрезала она.
— Да ты чего? — насупился Леша. — Ты думаешь, у тебя с ним что-то может быть? Да он говорит — приходит тут, влюбилась в меня, как кошка, отбою нет...
— Значит, и это — правда, — улыбнулась Вика. — Привет, Олег! — кивнула она начальнику спасотряда, помогавшему натягивать "тарзанку", аттракцион не менее прибыльный. — Пойду я, ребята, бывайте...
Солнце ушло за Караул-Обу, заполнив Зеленую бухту щекотной мимозной пыльцой заката. Ветер несся мимо, все такой же непреклонный и горячий. Сердце стекало к утесу. Вика легла пластом на камнях, таящих внутренний жар, сухих, очень сухих, на них испуганно вздрагивая, о чем-то шушукались между собой серые ости травинок... Мир навалился раскаленным плечом, и от него некуда было деться...
Море, шершавое, как кошачий язык, недоверчиво ударялось в полость Грота, там, за Крылом... Сокол очертили фиолетовые тени, рощи пронизывали последние лучи, тыквенными ломтиками обнимая верхушки скал.
— Братец Сокол! — вздохнула девушка. — Ну не может быть, чтобы все это оказалось ложью. Маринка, вон, говорит, что у каждого человека свой Хранитель. У мужчин — женского пола, у женщин — мужского. Про тебя я точно знаю, что ты — мой Хранитель. А Гошеньку Бегущая спасает... Разве мы чужие? "Пришла, влюбилась как кошка... " Это всего лишь слова, те самые слова, которые людей разделяют!
И она замолчала, и только лежала на мысу над водной рябью, свернувшись калачиком. Идти куда-то, что-то делать... — все это было настолько лишним и абсурдным... Все произойдет само. Пару недель назад, в такую же ночь, девчонок, принесших в Грот помимо пирожков и бутылку шампанского, вежливо оставили ночевать. Танюше постелил Владимир, а Георгий, полностью отстранившись, ушел к своему камню, похожему на треугольный клык. Пират, устроивший Вику на своем спальнике, оказался слишком шумным соседом. Пока он отпускал веселые шуточки, ее еще устраивала такая компания, а когда они перешли в откровенные приставания, Вика встала и ушла в Бухту. Она вернулась, с ковриком, и легла в Гроте поодаль ото всей четверки. Теперь же, на теплой земле, на рыжей хвое, Викуся грустно улыбалась этому поступку. Кому и что она могла им показать?
От суховея закладывало уши. Вокруг бормотали духи, черными парусами поднимались вечерние облака... Ах, нет, это всего лишь Карасевда, вытянувшаяся вдоль горизонта, подняла шерсть... Она стала уже совсем близкой и привычной. Так смотрят на неминуемую смерть — расслабленно и недоуменно.
Маленькие камушки и спиральные раковины травяных улиток впивались в кожу, но я лишь крепче вжималась в эту кипящую землю. Мы с ней понимали друг друга без слов.
Там, за Крылом, стелет спальник вдоль треугольного камня сын Грозы, хмурится черничным сумеркам, выдыхает в них едкий дым, цепко сжимая измученный "бычок". Легкие извечно спутанные волосы лезут в глаза, и он отбрасывает их, перебирая в голове надоедливые бытовые проблемы — что спина третий день уже ноет как-то странно, всполохами боли, уж не стоит ли ограничивать нагрузку? А то так, Гошусик, и допрыгаться можно, не зря же у доброй тети-доктора, проходившей мимо, так округлились глазки, когда она пересчитала швы на твоей хребтине. Что благодаря здешней пище опять возникли проблемы с пищеварением, а травмы работе кишечника, собаки, не пошли на пользу, и, если не сегодня, то завтра точно придется порадовать клизмой задницу. Что сил смотреть на этих деревянных солдатиков уже нет, одни только дурацкие вопросы чего стоят, но скалы вроде одобряют, возможно, хоть в ком-то их волшебство стронет заветные струны, а, значит, на своем месте, должен служить и не роптать. Да, вообще, все здорово, хорошо-то как! — и потягивается, распрямляясь надоедливой спиной к потемневшему небу, лицо передергивается гримасой, вдоль носа ложатся две тяжелые складки боли. — Хорошо-то как! Хорошо! — упрямо повторяет он. И глаза теплеют, обшаривая потолок, и губы, обычно резиновым бубликом очерчивающие большой — раззявленный, кричащий, лыбящийся, кривящийся, кипящий жизнью рот, вдруг складываются в нежную кроткую улыбку. Он похож на тонкую фисташку на мысу, что вечно танцует с ветром, вздымается, ложится, цепляется корнями за камни из последних сил. И — словно по волшебству — мир замирает, ветер стыдливо ложится ничком к подножию мыса. Ветви плавно расправляются, и тонкая улыбка светит над морем, озаряет стены медленными "зайчиками".
Он летит сейчас. Парит на потоках Любви, открытой ему, Человеку, слышащему Скалы. Человеку, с которым Скалы пожелали говорить... Причастили таинств своих...
И он молод, прекрасен, исполнен настоящей жизни, обжигающе-ледяного живительного ключа. И мне достаточно этого. Я счастлива тем, что эта жизнь изливается на меня потоками из синих глаз, гукает от холодных стен, когда он вступает с прохожим в неизменный спор. Он сам весь и есть Спор. Спор и спокойная, слушающая Тишина за ним. Когда, доступное только ему, от мира возвращается эхо его слов, скользит над подобострастно кланяющимся прибоем, бьет в лицо ветром с голубиного крыла...
За Караул-Обой ворочалось, удобнее устраиваясь на ночлег, желтое, безразмерное солнце. Из-за головы сумрачного, засыпающего Орла выскользнуло облако, похожее на узкий, взволнованный парус.
-"Вот и сердце мое, словно лук," — зачарованно следила глазами я за ним, привалившись щекой к теплому камню. — "И сводит его все сильней и сильнее. А стоило бы расслабиться, чтобы судьбе не составило труда расставить все на свои места."
Но сердце только изгибалось все круче и отдавало упругость в дрожи и слабости. И тонкой тетивой трепетала душа. А взгляд посылал стрелы "раненому" Орлу, вдоль крыла бежала вода.
Розовым пурпуром вспыхнуло сизое допрежь облако и опустилось к самому морю, раскрошив алые отблески бисерным ковром. И всё почтительно склонилось и замерло: по Соколиной лапе спускался легкий Огонек.
Сосны кланялись и отводили ветви с его пути. Со свечой в вытянутой руке шествовала женская фигурка, прекрасней которой видеть мне не доводилось. Шелковистые волосы колыхались по плечам россыпью золотых колечек. Округлое лицо, словно драгоценные одежды, несшее последние поцелуи заходящего солнца, дышало кротостью и величием. Воплощенная Радость! Легкие ножки вынесли ее прямо на мой мыс.
Гулко зарычала Карасевда за спиной, но Матушка Радость лишь ласково улыбнулась и, отыскивая только ей ведомые точки опоры, продолжила свой путь по осыпи к морю. Свеча разгоралась все ярче, головокружительней. И, вот уже, радужной бабочкой на волнах, степенна и невесома, как пух, прекрасная путница ступила на колкое крошево хрустальной воды. Ветер юлил и стелил ей под ноги битое стекло, глухо ворчала Карасевда, но мелкими, заботливыми шажками, осторожно перебирая босыми ножками, малым светлячком, легкой мошкой держала свой путь на Орел Хранительница Бегущая. Облако над ней расплавлялось райским цветком, дорожка от него дрожала раздутыми угольями, но что она была в сравнении с алым следом, протянувшимся за маленькими ступнями, преодолевшими острые грани людских натур?
— Ну, неужели ты не в силах помочь ей? Умерить боль? — закричала я Соколу. — Брат мой! Помоги же! Не останься безучастным!
И в тот же момент с плеча Сокола сорвалась каменная дробь, пахнуло в лицо теплое крыло. Встречный ветер пробежал по рощам, исполинской касаткой упал в Бухту. Он гнал и теснил Суховея, Карасевда отчаянно шипела, но только клочья черной шерсти летели прочь. Море выгнулось пузырем, гладким и упругим, а где-то в сливовом небе таяли последние перышки цветущего миндального дерева. Огонек на прощанье мигнул, так сокровенно и по-доброму, и исчез за Орлиным Крылом...
Словно многоголосый хор, словно гармония тысяч музыкальных инструментов, переполняло меня Здешнее, нечеловеческое счастье. Трепеща осиновым листом, я медленно пошла в рощу, ветров было на сегодня предостаточно, силы, бушующие на мысу, едва не преломили меня пополам.
Латунью и медью, брызжущим апельсиновым соком выкатился из-за воинской части располневший месяц. Море потянулось и восхищенно вспыхнуло навстречу ему. И, улыбаясь, я наблюдала, как по лунной дорожке, то галопом, то бочком, скачет, играет, переливаясь металлом и нефтью, золотистая, ослепительная богиня Баст. Веселая, безудержная Сарысевда...
Вика любовалась на море, улыбаясь так, что округлые тугие щечки начали гореть, как будто кто-то покрывал их бесчисленными стосковавшимися поцелуями. Луна устроила этой ночью настоящую феерию, разбрасывая по волнам тяжелые червонцы, украшая стволы и ветки звенящей медью... В крови пел восторг, ноздри жадно ловили свежий ветер. Наконец, поза наблюдателя стала просто невыносимой, и девушка, прыгучим мячиком по желобу, цепляясь на лету руками за подворачивающиеся шершавые стволы, скатилась по тропинке в Бухту.
Небо, в свою очередь, рябое и пятнистое, передергивалось звездной мошкарой и мхами подсвеченных лоскутных облаков. Лунная дорожка постоянно меняла форму, то бесконечно удаляясь от берега, то облизывая прибрежные камни. Притягивала и звала она неудержимо. Виктория уже срывала с себя немудреную летнюю одежду, а пятно лунных светлячков соблазнительной полыньей разлилось на середине бухты.
-"Можно ли догнать радугу?" — Викуся бархатно шагала по галечным полоскам. — "Можно ли догнать лунную дорожку? Или это одна из иллюзий, прекрасных и ускользающих?... Гоша, может быть, ты тоже лунная дорожка?" Ну, что, ребятушки? — обратилась полуночная нимфа ко всем, кто внимательно ее слушал сейчас. (Нет, люди давно спали! Конечно же, речь о камнях и глинах, соленых водах и бегущих облаках... ) — Вы свидетели! Если можно догнать лунную дорожку, то и мы с Гошей снова будем вместе!
И она решительно бросилась сквозь мглистый глянец ночной воды.
Переполняющие ее силы преобразили скольжение в волнах в безудержный упругий галоп. Выгибая позвоночник и погружая лицо в летящие воды, Вика... а Вика ли уже это была?... выбрасывала вперед сильные руки, одновременно отталкиваясь ногами, рывком группировалась, успевая выйти из воды по грудь и вдохнуть достаточно воздуха для нового прыжка, нового погружения. Шалым гепардом рассекало чашу Бухты, взрывая серые брызги, неведомое существо, гибкая пружина. Она не мыслила, она просто двигалась, растворялась в этом движении, была им. Маслянисто-черное море податливо расступалось, тотчас смыкаясь позади. Там, где-то на тетиве, стянувшей лук мысов, покачивалась награда — сотни и тысячи золотых пластинок. Блуждающим миражом она, казалось, то отступала, то приближалась. Счет шел не на время, счет шел на везение. Стоит сомкнуться тучам... Ни малейшей усталости, ни сбитого дыхания — по бухте галопом шла к своей цели Сарысевда. И она ее настигла.
Ласково зашлепали волны, перекатывая желтые зеркальца. Умиротворение и изумление, ощущение свершившегося чуда погнали в глубину. Она с удовольствием нырнула, чтобы вылететь пробкой из расплескавшегося шампанского прямо в центре прекрасного миража, золотые пятачки облепляли плечи, скользили по щекам, путались в волосах. Это был ее триумф, ее победа. Вокруг нежным кольцом мурлыкала Желтая кошка.
