Мужчина лежал рядом, воплощение грации и стати, ровные белые зубы обнажались в ласковой улыбке, алые губы, чуть распухшие, влекли и обещали рай. Изумрудные глаза искристо блестели.
— И, милый, я понимаю, что смешно говорить тебе это, но на всякий случай должна... У меня довольно строгие родители, и... Ты же понимашь, что я могу привести тебя в дом только как мужа, да? Мы же правильно друг друга поняли?
Легкая тень пробежала по его лицу. Он отрицательно мотнул головой:
— Нет! Никакой женитьбы! Я еще слишком молод для этого. Поехать просто так — пожалуйста! Месяцочка на три, пока зима... А та-а-а-ак...
Вика отшатнулась, будто ее ударили, а потом соскочила с постели и стала спешно одеваться и собирать вещи.
— Ну что ты взбрыкнула? Куда ты летишь? На улице холодина, поезд на Москву только завтра вечером. Куда ты пойдешь? — Руслан сел на кровати, подперев кулаками щеки, губы нервно кривились.
— Я не знаю, куда я пойду, но оставаться здесь не могу! — отрезала художница. — Извини!
Она пулей вылетела на улицу, под ноги испуганно метнулась полосатая кошка:
— Пушистище, прости!
Вика размашисто шагала под уклон, к набережной. На море, словно призрачные гуси, плыли сумерки. Хотелось отмыться, но к тому шторму, что бушевал в крови, не хватало только стресса от ледяного купания. На вокзале сказали то же, что и Руслан — поезд на Москву будет только завтра. Русалка купила пачку сигарет и медленно доканчивала ее, шагая взад-вперед по мокрому волнорезу. Надо было идти дальше по берегу, искать место, пригодное для ночлега, но необходимость заниматься важными и полезными делами отчего-то вызывала стойкое чувство омерзения. С трудом различая края пирса под ногами, девушка побрела над черным пятном пляжа к слабоосвещенной набережной. Небольшое кафе приветливо подмигнуло маленькими огоньками. Вика и не заметила, как оказалась внутри.
Справа от входа, в торце зала размещалась небольшая эстрада. В окружении ударных печально сидел Костик, наугад извлекая из инструментов резкие звуки и тщательно анализируя каждый. Он с надеждой поднял глаза на нежданного посетителя, а разглядев Викторию, довольно разулыбался:
— Привет! Рад тебя видеть! О-о-о-о! Что это ты с рюкзаком?
Поскольку ни музыкантов, ни клиентов в зале не обнаружилось, художница безо всякого стеснения подтащила к эстраде стул, уселась на него и под нестройный аккомпанемент барабанов принялась рассказывать грустную историю.
— Балда он! — подытожил Константин. — Ну да ты не расстраивайся! Он же просто еще маленький, это ничего, что выше меня на голову. Это не значит, что в ней что-то есть!
Дверь хлопнула, пропустив невысокую сухощавую девушку с гримасой недовольства на лице.
— А вот и моя королева! — возрадовался Костик. — Иришка! Ир, это Вика, ну, девушка Руслана, я тебе говорил.
Его подруга упала на соседний стул, разом сбросив маску надменности, схватилась за щеку:
— Смерть моя пришла!
— Что, зуб? — участливо наклонился к ней музыкант.
Ты лишь горько закивала в ответ.
— Ну, пойдем, погуляем! Сегодня явно уже не будет никого... — и он бережно повел ее к выходу, одновременно делая Русалке знаки не отставать.
— Не могу я больше! — через пару кварталов повисла на плече у барабанщика Ирина-королева.
— У вас, что, и дежурных аптек нет? — изумилась рыжая художница.
— Аптека-то есть, — кавалер усмехнулся и нежно погладил Ирину по плечу, — да вот деньги как-то...
— Так пойдем, купим ей таблеток, не смотреть же, как человеку плохо! — Вика решительно надела рюкзак на оба плеча.
Компания оживилась и почти бегом двинула за спасительными таблетками.
За гору цеплялся пожелтевший старый месяц, эхо шагов отлетало к далеким склонам. Незадачливый ударник проводил свою девушку, а потом обернулся к Вике:
— Пойдем домой! Переночуешь и уедешь. Не могу я тебя так отпустить! Хочешь — будешь спать у меня, в комнате две кровати.
Путешественница изо всех сил сжала виски, закрыла глаза и попыталась представить себе, что никакого несчастья не случилось, все — также радостно и прекрасно. И она спросила себя, где бы ей хотелось больше всего очутиться сейчас. Перед глазами встала перепуганная мордочка Пушистища, круглый стол и спина мужчины, разбирающего бумаги...
— Ладно, — вздохнула Русалка. — Как скажешь!
Костя первый важно прошествовал в дом, велев художнице подождать в сенях, за застекленной дверью. А она стояла и млела, глядя, как вышагивает по комнате Руслан, чернее тучи, влево-вправо, влево-вправо. В домашнем темно-коричневом, облегающем свитере, он казался еще стройнее и мрачнее, влево-вправо, влево-вправо. На поясе зачем-то болтался дельта-карабин из Викусиной новогодней посылки.
Руслан невидящим взглядом скользнул по вошедшему Костику и продолжил бесцельное хождение.
— А что это ты один? — удивился сосед. — Где Вика?
— Ушла, — тоном, не располагающим к продолжению беседы, буркнул спелеолог.
— Довел? — ехидно поинтересовался ничего не замечающий Константин.
В воздух взлетели кулаки, но мужчина в коричневом свитере сдержал себя и вернулся к прерванному занятию.
— А у нас — гости! — миролюбиво заметил барабанщик и ткнул пальцем по направлению к двери.
Лицо Руслана злобно исказилось, он сдвинул брови и сделал шаг, пытаясь разглядеть компанию в темных сенях. И тут же брови жалобно взлетели вверх, хозяин распахнул скрипучую дверь, за один шаг очутившись рядом с Викой, и жадно сгреб ее в объятия.
Молодые люди вошли в теплую комнату и обессиленно опустились на диван, а Костик, по-доброму пошутив над ними обоими, ушел к себе спать.
— Зачем у тебя карабин здесь висит? — девушка робко дотронулась до тяжелого железного кольца.
На щеках спелеолога вспыхнул жаркий румянец, но он, все же, нашел силы выдавить:
— Это чтобы Викусенька поближе была...
Ночь вступала в свои права.
Ночь-примирительница зализала раны, сгладила шероховатости...
— Надо ехать, я-то сам кое-как прокормлюсь, — отводя глаза, пробормотал одевающийся Руслан. — Забегу сегодня перед работой и возьму тебе билет...
— Ты подумай, все-таки, — Вика вручила ему вдвое большую сумму, — может, решишься?
— Я обязательно подумаю, — он с облегчением обнял ее за плечи. — Я и сам не знаю, но представь сама, как это страшно — совершить поступок, решающий всю жизнь. Может, тебе и не стоит уезжать... Поживем еще вместе, авось, станет яснее... Я подумаю, как лучше!
Он закинул за спину городской рюкзачок:
— Ни о чем не тревожься, что бы ни случилось — жди меня! Все будет хорошо!
Задержался в сенях, напряженный как пружина:
— Ты меня дождешься?!
— Дождусь, не тревожься... — мягко ответила художница. — Свежий суп тебе сварю.
Кошка ходила по пятам, напевала песенки, и девушка, хлопочущая по хозяйству, старалась проникнуться ее спокойствием, бездумной ласковостью. Если правильно настроиться, все обязательно будет хорошо! Дом должен быть красивым, уютным и вкусно пахнуть! В который раз Вика перемыла полы, стараясь в каждую половицу запрятать тепло очага, желанного крова. Пушистище терлась о ее бедро, чудом уворачиваясь от половой тряпки, скользила под руками.
За окном давно стемнело, света в сенях не было, и приходилось подпирать дверь, распахнутую в комнату, чтобы как следует вымыть студеные сени. Вика собралась перед отъездом, но час проходил за часом, а хозяин все не возвращался.
— Видимо, Пушистище, нас с тобой решили одомашнить, — Русалка налила себе супу, уже не в силах дождаться Руслана, чтобы поесть вместе. — Один Бог знает, во сколько он теперь придет. Может, и ляжем без него. Смотри, уже одиннадцать!
Кошка согласно замурлыкала над своей мисочкой.
Вика не успела поднести ложку ко рту, как за дверью послышались торопливые шаги, в комнату влетел раскрасневшийся Руслан, брови сдвинуты:
— Собирайся бегом! У нас полчаса, чтобы добежать до вокзала!
Художница выронила ложку:
— С чего ты взял, что мы успеем?
— Если поторопимся, то успеем! — и, не в силах смотреть на ее медлительность, хозяин вылетел во двор.
Девушка ошалело потрепала кошку за ухом, вытащила в сени рюкзак и быстро зашнуровала ботинки. Куртку она набросила уже на ходу. И остановилась на пороге, задохнувшись, словно глотнувшая воздуха рыба. Во дворе стоял Руслан и самозабвенно целовал Катю. Они свивались как две лозы, оплетали друг друга руками, а рты буквально срастались. Вика вдруг испугалась, что они никогда не прервутся, никогда не закончат этого занятия и никогда не вспомнят про нее. Она поняла, что должна что-то сказать, и у нее хватило достоинства изобразить из себя случайную знакомую, получившую временный кров, чтобы не портить отношения двоим влюбленным, погруженным в вечный Валентинов день.
Откашлявшись, чтобы найти в себе хотя бы остатки голоса, Виктория шагнула с крутых ступенек вперед и вежливо поздоровалась, обратилась к Руслану:
— Ну, мы пойдем?
— Конечно! — тот отстранил от себя бледную Катерину. — Я скоро вернусь! Только посажу девчонку на поезд! — и, схватив в охапку тяжелый рюкзак, побежал по темной улице вниз.
До вокзала было далеко, и дыхания на пробежку у Виктории не хватило. Двое шагали рядом вприпрыжку, квартал за кварталом. Девушка лепетала на ходу какую-то чушь:
— Ко мне сегодня опять Пушистище приходила. Такая она ласковая! Ты бы разрешил ей ночевать, а то холодно ночью... — спутник угрюмо молчал. — Ох, прости меня, пожалуйста! Я сейчас очень плохую вещь подумала... Я подумала — чтоб ты сквозь землю провалился! Я больше не буду, правда...
Вика говорила, и собственная речь облекала ее мягким облаком, притупляла боль. Она не знала, ни куда идет, ни зачем. Поезд должен был отойти пятнадцать минут назад. Но Руслан не сбавлял темп, подталкивая влево или вправо на нужных поворотах.
Черное море скрывал черный мрак. Невидимый рисунок рельсов оторочили желтые окошки состава. Он давно уже должен был уйти, но — вот ведь! — стоял и ждал последнюю пассажирку. Ступеньки в вагонах убрали, двери закрыли. Викусин спутник рванулся к одному из вагонов, бешено застучал, сунул девушке сэкономленные деньги, а появившейся на пороге проводнице — билет:
— Вот! Возьмете девчонку?
И, не спрашивая ничьего согласия, забросил в тамбур рюкзак, подсадил неловко забирающуюся Вику. Художница передернула плечами, подхватила багаж и, не оборачиваясь, пошла в светлое и теплое нутро вагона. За спиной у нее глухо хлопнула железная дверь, состав тут же дернулся и пошел, постепенно набирая ход.
— Только тебя и ждали, да? — подмигнул Виктории сосед с нижней полки, а потом накрылся журналом по фотографии и мгновенно захрапел.
Девушка забралась на свою верхнюю полку, уткнулась в подушку и беззвучно рыдала, а на глянцевой обложке, полкой ниже, растопырила крылья с кровавыми коричневыми пятнами красующаяся бабочка. И смыть эти кляксы не смогли бы и самые горячие слезы.
— Ты даже не предохранялась?! Ты сумасшедшая, да? — Танька курила одну за другой, тонкие пальцы ловко управлялись со старыми отсыревшими спичками.
— Я по-прежнему верю, что моя судьба — забеременеть от человека, который мне сужен в мужья. Что толку предохраняться? — горе-путешественница откинулась на вязаный лоскутный коврик, согревающий спину, по кухне плыли клубы дыма, но они нисколько не смущали хозяйку.
— Знаешь, сколько таких дурочек растят детей в одиночку? — фыркнула подруга. — Ты то-о-очно не в положении?
— Точно. Я же говорю — мое тело лучше меня знает, с кем проведет в одной постели много лет. Это вопрос мировоззрения, ты меня не собьешь.
— Чокнутая! — Татьяна принялась складывать забавную фигурку из золотой фольги и постепенно успокаивалась. — И откуда только такие берутся, а?... Надеюсь, ты ему не писала? Хотя... я и сама не знаю, как поступила бы в подобной ситуации...
— Конечно, не писала. Мне вполне достаточно одного возвращения. Надо же извлекать какие-то уроки! Как та бедная жена Лота — не обращаться назад... А впереди... Он был почти такой, как надо. Я научилась любоваться его лицом. Поверь, после Йоги это было нелегко. Там весь лик зачаровывает. А тут смотришь и складываешь как мозаику — губы... а что? Красивые губы! Глаза — сияют, зубы сверкают... Очень даже, лицо...
— Тебе нужно найти морду как на твоем старом рисунке, помнишь? — Танюшка занялась изучением своего маникюра. — Йога был очень даже похож, если на картинке бороду пририсовать... А этот — слащавый слишком. Даром, что спелеолог и одиночка...
— На каком рисунке? — опешила Русалка.
— Да акварельный портрет, придуманный. Забыла? Длинный нос, огромные голубые глаза, русые лохмы. Что ты вообще про себя помнишь?
— Я зато про других многое помню, — усмехнулась девушка, меняя позу и примащивая подбородок на коленку.
— Это — не хлеб, — печально покачала головой ее подруга и смахнула пепел на спинку медной черепашки на столе.
Вике казалось, что никогда еще в ее жизни не разверзалась такая зияющая пустота. И разрыв с Йогой не принес такого болезненного одиночества, которое дышало сейчас в каждой секунде. Мир предал... И все его нашептывания и подарки утратили былую ценность. Художница спасалась работой, засиживаясь допоздна, ворча на мельтешащих заказчиков и запрятывая в душе чувство глубокой благодарности к ним за их бесконечные проблемы, требующие внеурочной работы и поездок в издательства. Она старалась ни при каких обстоятельствах не оставаться одна, потому что в такие моменты ей хотелось кричать от ужаса, зависшей в безвоздушном пространстве. Пешие прогулки сократились до минимума, в транспорте отвлекала книга.
В один из дней ее, бледную от накатившей мигрени, буквально силой выставили домой, и, нога за ногу, заработавшаяся верстальщица пошла через поле к электричке. Когда-то, любуясь по дороге каждой травинкой, девушка приходила поутру в типографию с очередным роскошным букетом. Теперь же ни тонкие жилки осин, ни закрученные веретена голых тополей на горизонте не привлекали ее внимания. Вика аккуратно выбирала дорогу на рано обнажившемся от снега просторе — не так давно начался февраль, но вместо обычных морозов он принес дожди, и тропинка больше походила на полоску жирной глянцево-шоколадной грязи. Ноги скользили и разъезжались, однако, ничто не могло нарушить внутреннего оцепенения. И только от земли шел густой запах прели, что-то в глубинах сознания жизнерадостно изумлялось вернувшемуся миру ароматов, даже головная боль отступила.
Художница на минуту остановилась и подняла глаза. Над темной щеткой кустов, на чистом закатном небе синим столбом вздымалось облако. Ветер развевал лихие кудри облачного великана, растягивал в стороны его могучие руки.
— Иван-Купала, — улыбнулась Русалка. — Поле свое ласкаешь?
Подвижная фигура вдруг прогнулась посредине, превратившись в терново-синего коня, а на спину ему выкатилось ромашкой ослепительное солнце, разбросало быстро гаснущие лучи по глиняным отвалам борозд.
— Спасибо, Батюшка, — устало вздохнула Вика, прикрывая глаза рукой. — А то я совсем тут уже отчаялась...
