Вскоре над скальными бровками зашумели буковые леса, пронизанные солнечными лучами, по колено засыпанные рыжею листвой. Их приветливая зелень напевала песенки бабьего лета или просто гостеприимной крымской осени. Под поваленными стволами глянцевыми шляпками подмигивали красивые, будто с открытки, маслята, часто попадались моховики с оливково-желтой губчатой изнанкой. Лесничество, изрезанное просеками и широкими дорогами, спускалось к окрестностям села Счастливого. Звенели многочисленные ручьи, пронося на быстрых волнах мелкие рубиновые ягоды поспевшего кизила, исполненные терпкой сладости.
Снизу отроги яйлы казались сизыми костяными гребнями, обнажившимися над пушистой шкурой леса — диковинного зверя, всего в клочьях рдяных и лимонно-желтых пятен. Места древних урочищ и пещерных городов проплывали за окнами тряского автобуса, пока он не вынес путешественников в долину Бахчисарая. А через час они были уже на квартире в Симферополе.
Двухдневная прогулка по теплой осенней сказке всюду напоминала о себе. И в грибном рагу, и в кизилово-грушевом компоте. Солнце прожаривало на балконе спальник, сохранивший росистую влажность Ай-Петри.
— Завтра поеду к Леше, в Феодосию. Надеюсь, на Карадаге также тепло, — бросила художница, падая на диван.
Изменить себе она не могла.
— Ага-а-а! Вика, подлюка! Как всегда без звонка, тебя не знаешь, когда и ждать! — Пират забегал, засуетился, наспех расцеловался в дверях и ушел ставить чайник. — Ты все еще помнишь секретный код? — с теплом осведомился он с кухни.
— Секретный код? — Вика сбросила рюкзак, сверху на него лег треугольник ситцевой косынки с клубничками.
— Ну, четыре звонка. Ты ведь четыре раза подряд позвонила, оттого я и открыл.
— Прости, Леш, но я совершенно случайно. Хочешь сказать, иначе убралась бы несолоно хлебавши?
— Конечно! — бас прогрохотал по коридору, самодельное бра вздрогнуло. — Скучно нынче. Сезон кончился, — продолжал Алексей, звеня кастрюльками, — развлечений мало. Сейчас меня все продвигают с духовным развитием. Агитируют в секты разные, еговы всякие... Наступят холода — это будет единственная радость. Пойти в теплый дом, поболтать о том, о сем, записать что-то, когда руки не сводит от холода. Это у вас, москалей, никакой радости нет, и вода горячая, и газ, и свет не отключают. Сел на электричку — поехал, куда захотел. Ну что это за жизнь? Сами себе трудности создаете. Спелеологией занялась, как я посмотрю. С Кавказа сейчас? Приезжай ко мне зимой! В моем склепе холодней, чем в любой пещере и также темно после шестнадцати. Будем вместе греться!
Он хохотнул, пододвигая Русалке табурет и одновременно деятельно изучая содержимое холодильника:
— Яичницу будешь? Тебя, как всегда, не знаешь, чем и кормить.
— Будто у тебя там мясо и рыба штабелями лежат, — художница уютно устроилась у стены, любовно наблюдая за Лешиной активностью.
— Сало! — гордо пророкотал Пират. — Но вам, москалям, не понять. Яичницу — как обычно, с поджаренным хлебом?
— Ага, и помидорок можно покрошить. Тебе помочь?
— Сиди, сиди, — замахал он на нее руками, нахохленный, словно встревоженная наседка. — Куда теперь собираешься? Феодосия, Судак?
— Хотела тебя на Карадаг вытащить. Ты как? — Вика с наслаждением прислушивалась к возмущенному шипению яиц.
— Какие у пенсионера деньги? — Леша старательно закрутил газовый баллон и метнул на стол сковороду с длинной ручкой. — Дождемся рейсового да поедем. Ты завтра хотела?
Девушка не стала отвлекаться от кулинарного шедевра, а лишь активно закивала головой.
Они не поехали на Карадаг. Вместо этого взяли такси до Щебетовки, чтобы увидеть Эчки-Даг, который давно Вику притягивал.
— Нет, вы только на нее посмотрите! — одобрительно ворчал Леша. — Время у нее дороже, видите ли, стоит! Миллионерша!
Лесистые горы обнимали прозрачное озеро с чернильно-синей водой. Желтые выжженные берега трепетали сухой травой, ветер тихо пел. Спутники быстро искупались и через миндальные рощи споро зашагали в гору.
Бледные серые тона спекшейся почвы солнечных лугов вдруг взрывались рыжими, желтыми, молочно-зелеными зарослями. Лешик, специально изогнутой вилкой, срывал с шиповника продолговатые алые ягоды. Они с легким стуком падали в мешочек на проволочной петле. Багряные от плодов заросли боярышника торжествующе расставляли лапы, будто хмельной верзила в баре при виде хорошенькой девчонки. Море, нежно-голубое, как крыло сойки, стелилось дымчатой полосой. Из-за светло-розовых складок осыпей, испещренных оспинами цепей можжевельника, вздымался Карадаг, затуманенный, сиреневый, он ложился в лазурную воду, трепетно замирая отрогами скал — Короля, Королевы и Трона.
Алексей не пощадил и боярышник, а на обратном пути долго собирал в миндальной роще опавшие раковины орехов. На густой изумрудной траве от тонких бархатисто-черных в тени и пепельно-серых на солнце стволов пролегли дорожки теплого черничного оттенка.
Осенний день стремительно прощался, выжигая искры на шелестящей радужной листве. По холмам шатались лукавые разноцветные козы, шоколадные, черные, белые, и невесомо плыли охристо-кремовые облачка овец. Над дорогой, взметываясь и подрагивая, протянулись длинные нити серебристой паутины. Ветер охапками сыпал тепло.
— Вот видишь те длинные желтые листья? — Пират остановился, и Вика приникла к его плечу, чтобы, вслед за указующим перстом, лучше проследить направление. — Это — карат, его семена... стручки-то видишь? ...весят одинаково, с их помощью древние взвешивали драгоценные камни...
— И души, — одними губами добавила художница.
На феодосийском главпочтамте она оставила Руслану письмо, точнее, записку, о том, что пробудет в Бухте всю следующую неделю. Русалке хотелось провести свой приближающийся день рождения вместе с ним. Суеверно избегая других встреч, она свято верила, что как проведешь один день, так проживешь и целый год.
Славлю Завтра! Сегодня слишком поздно, чтобы ты пришел. Конечно, ты можешь прийти и по темноте, но разве это будет правильно? Ты должен вырваться из своих феодосийских дел и утром — УТРОМ! — пока тебя не поймали в сети новые заботы, втиснуться в автобус, протрястись до Судака, до Уютного и прибежать по серпантину, не в силах ждать. Ведь жду Я! Я жду за нас двоих, суженый мой. И ты, не глядя под ноги, кубарем скатишься с тропы. Галька захрустит под ногами, а я сонно выгляну из палатки. Ты сделаешь вид, что случайно оказался в Бухте, но добежишь до входа. Мой юный тигр! До чего же ты хорош! Скажешь какую-нибудь умную глупость своим роковым голосом. Бухта благодарно аукнется, даже прибой замрет на время. И ты будешь целовать мои губы. Потому что еще утро, и можно сделать вид, что мы не проснулись, и день для нас еще не настал.
Нет! Сегодня тебя лучше не ждать! Это будет такая восхитительная встреча! Морские брызги загорятся сотней солнц, но это будет ЗАВТРА. Обязательно будет! Именно поэтому я так счастлива сегодня. Я плыву в невесомости, я падаю в пропасти и взлетаю выше Гималаев. И самое трудное — не смотреть на тропу. Ты же понимаешь — нельзя постоянно, часами не сводить с нее глаз! И, все же, мне совершенно не хочется заниматься чем-то иным. Я смотрю и смотрю на эту проклятую тропу, скоро просмотрю в ней дыру! Ох, не стоит, не стоит отчаиваться... Ты придешь Завтра. Ведь, если не придешь завтра, я буду также ждать тебя днем позже. Что может быть крепче Завтра?
Вера гораздо более живуча, чем Любовь. И уж куда надежней Надежды. Надежды нет. Меня бросили как слепого котенка в ведро с ледяной водой.
Любви... Любви — море, но она так быстро умирает без пищи, а я умираю вместе с ней! Давай, я лучше буду жить Верой, что все получится. Что ты обязательно приедешь. Что ты — мой. Что я, наконец-то, кому-то нужна и не буду больше бродячей собакой выпрашивать куски. Ты — то, что мне подарили. Ты приедешь, ведь, правда? Завтра! Вера необходима... чтобы найти силы жить до следующего дня.
— Что говорить о жизни и смерти, девчонка? Все это бла-бла!
— Ерунда?
— ФИГ-НЯ!!! Так, разговоры... Я хотел бы взвиться ракетой и взорваться на целый мир. В этом есть смысл, а не в нюнях и медленном умирании. Беспомощность — страшнее всего! Как люди могут сознательно делать себя беспомощными?
— Ракетой! Чудо ты мое! Должна тебе сообщить, что это не самый лучший способ расстаться с жизнью. Гораздо приятнее навсегда покинуть тело, положив голову на колени любимой женщины. Любящий человек всегда сможет отпустить, и даже проводить самым нежным, самым доверительным прикосновением. Уверена, лучше колен любимого человека ничего быть не может!
— Колени! Хм-м-м-м... Есть и более мягкие, приятные места...
— А вот они, как раз, не для того, чтобы на них умирали! Ишь, выдумал!
— Нет, я хотел только попробовать! Примериться!
— Да-да-да! И опять эти цепкие железные лапищи... Умиратель нашелся...
Русалке снилась пара всадников. Один, плотный и черноволосый, в зеленой гимнастерке и штанах-суженках — на буланом коне. Другой, высокий, статный и сухой — на белоснежном, в яблоках, жеребце, на широких мужских плечах ветер теребит светлую бурку. Кони то шагали, то легко рысили по неровной тропе, горному серпантину. На крутых обрывах трепетали можжевельники, разгорались пламенные костры осенней скумпии. С тихим ропотом из-под копыт в пропасть срывались мелкие камушки.
Всадник в бурке, старший, огладил окладистую бороду, коротко кивнул и на едва приметной развилке пришпорил коня, ушел лихим галопом резко вверх, за осыпающийся край желтой стены. Молодой же загрустил, уронил поводья. Его жеребец вопросительно заржал, а после неспешно поплелся вниз, то появляясь, то пропадая за буйной зеленью молодых скальных дубов.
— Вика! Ты здесь? — знакомый, рокочущий, просто-таки вибрирующий голос ворвался в палатку.
Я подлетела с бьющимся сердцем, распахнула полог.
Бухту окутала глухая мгла, повисла сетями. На фоне серого склона и змейки тропы явственно вырисовывался силуэт большой кошки. Карасевда повела льдистыми глазами, пригнула голову. Она смотрела прямо на меня, но страх отступил перед болезненным чувством утраты. Голос оказался обманом. Тяжелый муторный осадок разрушенной мечты, потухшей радости затопил все мое существо.
— Да пошла ты! — буркнула я и, небрежно чиркнув "молнией", задернула полог.
Больше посетителей не было.
Не было их и потом. Журавлев в одном из телефонных разговоров буквально простонал:
— Как же ты там одна, девочка? В свой-то день рождения! Давай, я приеду?
Но Вика сухо ответила, что ей и одной вполне весело, и приезжать не стоит.
Серая галька уходила в серые волны, они таяли под свинцовыми небесами, над Бухтой вздрагивал под потоками дождя сизый Сокол. Осень утратила краски и нисколько не стыдилась бесцветного увядания, словно женщина, переставшая следить за собой. Русалка подставляла ладони бесконечным каплям дождя, и ей казалось, что еще немного, и побелевшая кожа растворится туманом, обнажив серые кости, тонкие, будто проволока. Время перестало считать дни...
Письмо от Руслана пришло уже в Москву. Он страшно извинялся, что встреча не состоялась, но божился, что заглядывал в названные дни в Бухту, просто художницы не застал. Она не поверила, ведь если бы хотел дождаться — наверняка бы дождался, она почти и не отлучалась, но сердиться перестала. В конце концов, он был так мил в своих детских извинениях, что ему с легкостью все прощалось. И жизнь продолжалась! Продолжалась, не смотря ни на что!
Вика накупила разных ниток, черных и зеленых, и связала ненаглядному спелеологу пушистую куртку с капюшоном. Она наконец-то могла позволить себе поступать так, как хотелось, и спешила воплотить все мечты, которые рождались притяжением Йоги, и также бескровно угасали, как мотыльки-однодневки. Не единожды ей приходила в голову мысль связать свитер Гоше, хотя бы и взамен старого зеленого. Но неизменно вспоминалась сцена из "Осеннего марафона", оторванные женой рукава и выброшенная в окно ветровка, подарок любовницы. Теперь же все запреты летели в тартарары, а успеть хотелось так много! Руслана угораздило родиться за день до Нового Года, и Русалка послала ему посылку с обновкой, кое-каким спелеожелезом и магнитофонными сборками песен, напоминающих о нем. На почте обещали ко дню рождения успеть.
Также к посылке было приложено письмо, в котором Вика сетовала на недостаток денег и времени, но божилась, что если и то, и другое к празднику отыщется, то она с радостью поздравит Русланку лично. Лишь бы он сообщил свой временный адрес. В эфире повисла тишина.
Деньги нашлись. Нарисовался и двухнедельный отпуск. Но билетов до Крыма не было уже и в помине. Пришлось ехать "зайцем" за ту же сумму, в переполненном вагоне, вмещавшем вместо заявленных пятидесяти четырех пассажиров целых семьдесят. Большую часть пути она простояла, прислонившись к окну напротив купе проводника, а на ночь устроилась на третьей, багажной полке, выдержав серьезный отпор со стороны семьи, занимавшей купе. Вике сообщили, что терпеть бомжей над своей головой не намерены, на что она сухо возразила:
— Люди вы или нет? — и также спокойно забралась на отвоеванное ложе.
Ночью у девочки, спящей напротив, на второй полке, пошла носом кровь, мать будить она отчего-то испугалась, и Русалка долго бегала между ее полкой и туалетом, отмывая свое полотенце и принося его свежим и холодным. Наконец, ребенок спокойно заснул, удалось уснуть и Вике.
Поезд шел в Симферополь, но один из "зайцев", пожилой мужчина, с которым девушка успела разговориться, соблазнил ее выйти в Джанкое, чтобы пересесть на электричку, идущую до Феодосии. Обещал помочь с обустройством и предоставить угол для ночлега — к Леше Русалка идти не хотела.
В Джанкое цвели розы. Бордовые, бархатные, похожие на чайные чашки на блюдцах, они покачивались в лучах южного солнца и царили над пыльным городом. Вика и ее спутник зашли в храм, поставили свечи и подали записки за всех, кого только могли вспомнить. Художнице казалось, что так она сможет примириться с судьбой и легче принять все, что ей уготовлено.
Предпраздничная Феодосия кишела народом, рынок весело пульсировал, но все учреждения были закрыты, и надежды отыскать кого-то в этом городе оставалось все меньше. Вика пришла к выводу, что Руслан, скорее всего, уехал в другое место, иначе обязательно бы ответил и оставил адрес, и, вопреки уговорам попутчика, под вечер девушка забрала оставленный на квартире рюкзак и отправилась в Новый Свет.
Кто бы ни ждал ее в Крыму и в этом мире вообще, он мог и подождать! Все казалось мелким и ненужным по сравнению с Новым Светом. Словно волшебный ключ в замочной скважине будущего, он обещал, что все, случившееся в этом году принесет счастье. Необходимо было только провести новогоднюю ночь под его звездами. В это Вика верила твердо — как проведешь день, так и целый год.
