Плато было настолько погружено в синеватую воздушную дымку, что фотографировать оказалось попросту скучно. Художница достала из рюкзака рубиново-красное яблоко, бросила на бровки белоснежных камней и выжженной травы, а сама упала рядом на живот, отыскивая лучшую точку для съемки.
— Девочка... — Кир поднялся с обзорного камня, подошел, провел рукой по спине. — Да ты мокрая совсем! Снимай все, на, возьми! — он мгновенно стянул с себя свитер, оставшись в клетчатой рубашке. — Пойдем, нам до заката надо успеть пройти хотя бы первые скалы...
Вика послушно приторочила отжатую майку и тельняшку к боку рюкзака и поспешила следом.
Чаща постепенно светлела, сбегая к морю глубокими темными балками. На шоколадных боках напряженной земли пробивались к солнечным лучам кустики фиалок, темных и строгих, как лица старообрядческих мадонн. С ними заигрывали крохотные солнышки чистяка, влажно поблескивая лаковыми остроконечными желтыми лепестками.
Наконец, лес сменился травянистыми полянами, Кирилл потоптался немного на старой двухколейной дороге, выбрал направление и вывел девушку к глубокому ручью, облизывающему пепельно-серые камни и радостно булькающему в прозрачных оливковых ваннах между ними.
Высокие деревья отступили, попятившись от терпкого оранжевого света заходящего солнца, а склон впереди, утянутый до полной непроходимости кустами скумпии, кизила, грабинника и держи-дерева, клубился серой массой, оставляя единственную возможность — продираться вдоль бегущей воды. Кизил недавно зацвел, и тонкие прутья горели цыплячьи-желтым бисером цветочной взвеси.
Поток подбадривал, напевая ласковые песенки, пока неожиданно, за следующим обкатанным горлом не оборвался в небольшой водопад. Где-то внизу билось далекое море, белая шерстяная нитка прибоя казалась не толще волоса, окаймленная бирюзой малых глубин, а на гладких каменных боках скал, позолоченных прощающимся солнцем, сверкали янтарные стволы высоких сосен в лохматых черных сомбреро.
— Та-а-ак, маленькая! А теперь немного каньонинга, — усмехнулся Журавлев, доставая веревку.
Он обвязал вокруг пояса один конец веревки, второй забросил за сосновый ствол, находившийся ступенью выше, а потом протянул Вике:
— Хорошо стоишь? Ну, страхуй!
А сам ушел вниз по каменному серому горбу, до следующей площадки, засыпанной рыжей хвоей. Закрепился там, сбросил рюкзак, помахал рукой:
— Теперь твоя очередь!
Вытянул лишнюю веревку к себе и внимательно следил за спускающейся Викторией, расчетливо выбирающей точки опоры.
Справа от его гнезда ручей обрушивался по вертикальной каменной "лестнице" следующим водопадом — изогнутым водяным столбом в несколько обхватов толщиной.
— Ваша очередь, девушка! — подбодрил Кир. — Спустишься, а потом дойдешь во-о-о-он до той сосны, я тебе сначала рюкзаки спущу на веревке, а потом и меня примешь.
Вика вздохнула и полезла в ледяную воду. Что-что, а терпеть она умела.
Солнце скрылось за краем скалы.
— Еще пару сосен и привал, — Кирилл снова навьючивал на себя рюкзак. — А то ты мокрая как мышь, тебе надо переодеться!
Вика и не спорила. После нескольких посменных страховок, Кир нашел небольшую полочку, засыпанную желтым осколочным крошевом, выровнял, как мог, и застелил палаткой и спальниками:
— Залезайте, девушка! Сейчас сварим чай.
Они лежали под хищной перекрученной корягой, ощетинившейся кривыми ребрами, саблями, рогами. От усталости ломило все тело, а на небе горели звезды. Нестерпимо яркие, словно лампы на допросе. И не было сил уснуть под их надменным металлическим сиянием, но зато ими можно было наесться сполна. "Вы забыли, как выглядят звезды? Запоминайте!" Звезды, звезды, звезды... Хотя бы немного рассвета и спокойного сна!
Свинцово-серые и желтоватые, с медным отблеском, каменные стенки и ступени обрывались в пустоту. Из жерла ущелья, затягивая море и тонкие пластины скал, поднимался рыхлыми валиками туман, огромный и вязкий. Контуры морщинистых гребней, усеянных черными щетками сосен, постепенно истончались и растворялись в слоистом месиве, у которого не было ни кромки, ни дна. Казалось, бесконечные подолы серых плащей беспомощно висят в клубящейся плоти иного мира, и только звонкие голоса упрямых ручейков, обрывавшихся распластанной капелью в лужи и трещины узких полок, возвращали в реальность, живую и кипучую. Внезапно, туман отогнул капризную губу и лазоревым оком заблестел край бухты, очерченный буйным прибоем, различимый в деталях, и только руку протяни и потрогай — всего каких-то шестьсот метров над уровнем моря.
Осторожно, чтобы не поскользнуться на мокрых ребрах полки, Кир спустился до зарослей скального дуба, надежно закрепил на нем конец веревки, проверил обвязку и, пропустив конец веревки через "восьмерку", короткими прыжками ушел на следующую точку. Ветки хлопали его по плечам, пока, тихо шипя, как рассерженный кот, он не закрепил веревку промежуточной петлей на следующей точке страховки, а затем крикнул:
— Девчонка, я пойду вниз по скале, ты ничего не снимай, мы веревку здесь оставим, ничего с ней за пару дней не случится. А то тут такой водопад, что, как бы ни хотелось, без нее назад не вылезем. Внизу тебя подожду. Все в порядке?
Вика согласно отозвалась.
— Тогда — давай! — он перестегнулся в свободный конец веревки и заскользил вниз, отталкиваясь ногами от отвесной скалы.
Туман тяжело вздохнул и снова затопил ущелье. Даже ближайшие сосны заколыхались загадочными призраками.
Девушка встегнула таинственный "гри-гри", развернулась к туману спиной и, стараясь протиснуться рюкзаком с пристегнутым ковриком через чащобу ветвей, сделала несколько шагов в пустоту. Зубья "гри-гри" клацнули, неудовлетворенные углом наклона входящей веревки, и художница полетела вниз.
Странно видеть удаляющиеся скалы и падать спиной вперед. Я не чувствовала страха, но была раздосадована собственной оплошностью, которая могла причинить неприятности другим. Точнее всего будет сказать, что я в тот момент была недовольна собой, и даже успела как следует себя поругать, но, пожалуй, самым сильным ощущением было чувство доверия. Моя спина, летящая вниз, вопреки холоду в животе, ожидала встретить теплые и надежные руки, отнюдь не ужас и боль. Такого чувства доверия я никогда не испытывала ни к кому из людей, и если мне подавали руку со словами: "Держись, сейчас мы тебя вытащим!", я предпочитала вылезти сама, настолько сильным было отторжение чужой помощи. Здесь же, словно меня окружали неведомые близкие и родные существа, внутри разливалась благость.
Из густой сметаны тумана навстречу взметнулись хрупкие белесые ростки, стремительно оплели, приняли в объятья. Полупрозрачные пухлые почки у моей щеки порыжели, налились плотью, и, осторожно пошевелившись, я поняла, что лежу на ладони скального дуба, и рассмеялась от благодарности.
Подтягиваясь на тонких ветках, по счастью, гибких и наполненных весенними соками, Русалка приподнялась и вылезла по трещине на полку, на которой последний раз видела Кирилла. Встегнувшись в следующий конец, помолившись всем богам и перепроверив несколько раз лукавый "гри-гри", она, наконец, перевалилась через край и, прошагав метров семь по вертикальной стене, перешла на смыкающуюся с ней под углом более наклонную, слепящую глаза бесконечными лентами бегущей воды.
Оттуда уже был виден Журавлев, радостно щелкающий фотоаппаратом. Ругательски ругаясь на самовольно протравливающее веревку "железо", Вика бодро проскакала наискосок по тридцатиметровой стенке, где ее и поймали крепкие руки Кирилла.
— Да все в порядке, — выдохнула она, — никак вот только к этому сокровищу не привыкну... Веревка ему тонковата, что ли?
Короткий пешеходный отрезок оборвался в щели следующим водопадом, и, удача улыбнулась и тут, на него хватило остатка веревки. Каменный разлом, увитый голыми серебристыми ветками дикого винограда и ядовито-зеленым плющом, отливал нежной фисташковой зеленью под бурлящими струйками воды. Вике оставалось только считать водопады.
В мощном потоке очередного добрые люди повесили толстый резиновый шланг, почти окаменевший от времени. Журавлев достал из кармана короткие куски толстой бечевки, завязал их на шланге самохватными петлями, показал как ослаблять и передвигать. Художница вставила толстые мысы ботинок в приготовленные педали и, в легкой маечке и джинсах, накрываемая с головой ревущим пластом воды, медленно спускалась вниз, скрюченными от холода пальцами, распуская и двигая набухшие бечевки. Кирилл волновался и кричал что-то сверху, отпуская потихоньку легкую страховочную стропу, но разобрать его слова за ревом воды было невозможно.
Под водопадом щель переходила в потолок, и Вика забилась в маленький грот, туда же приняла и оба рюкзака, спущенные при помощи все той же стропы. Там же вскоре оказался и сам Журавлев.
Под его неугомонные шуточки Русалка переоделась в сухое, и они продолжили путь вниз. По полкам, облизанным вешней водой, но пригодным к прохождению пешком, когда враспор, когда на цыпочках; по крупным желтоватым булыжникам, грудами завалившим узости; по наклонным пластинам скальных языков. На одном из таких гребней, уже прогретом солнышком, сердитая Вика затребовала привал, расстелила мокрые вещи на горячей коже десятиметрового "кирпича" и, нахохлившись, долго выклевывала из пакета раскрошенный хлеб и сыр.
Потоку камней и глыб, самые мелкие из которых были размером с конскую голову, а крупные напоминали прилегших слонов, не предвиделось конца. Зажатый между сине-рыжими отвесными стенами, выраставшими в треугольные зубцы где-то в далекой вышине, он неуклонно шел к морю, отмеченный кое-где темными можжевельниками и редкой травой. Туман полностью растаял, будто и не было его, море плавно переходило в небо, маскируя выбеленный горизонт.
— Как бы ни хотелось называть это место бухтой, — задумчиво молвил Кир, вглядываясь в даль, — а, все-таки, это мыс. Вот и волны бегут мимо. Видите, девушка?
Да, на это стоило обратить внимание. Рисунок строго отчерченных полос, перпендикулярных береговой линии, сверху смотрелся очень впечатляюще.
Бесконечные переходы по шатким камням, гулкое эхо, шарахающееся от стен, садящееся солнце, окрасившее скалы за спиной в морковные тона... Вика разгорячилась и осталась в одной рубашке, приторочив свитер к свернутому коврику. Вокруг простирался "сад" — едва наклонная россыпь мелких голубоватых камней, поросшая зелеными кустиками травы и невысокими деревьями с еще не проснувшейся листвой.
— Их называют Отец и Сын, — Журавлев стоял острыми локтями к морю, привычно уперев руки в боки, и, прищурившись, смотрел на две выдающиеся скалы в цепи, окружающей берег и рощи.
Выраженные явными равнобедренными треугольниками вершины просто завораживали. Между сизых стен тянулись насыпными реками груды белесых великанов.
— Отец и Сын? — заулыбалась Вика. — Тот, что повыше, это Папа? Ну тогда, вот это — Мама, это — Бабушка с Дедушкой, а те две — Дочки! Точно-точно!
Скалы выглядывали одна из-за другой: плоские лица; выпуклые лбы, поросшие черными точками; складчатые крылья по бокам...
— А видишь, маленькая, тот каменный язык из правого ущелья, пожелтее прочих? Эти камушки свежие совсем. Два года назад обвал был. У меня тут знакомые стояли. Так после той ночи их пацан долгонько заикался. Страху нагна-а-а-ало... Здесь, вообще, летом народу — не продохнуть. Хотя попасть можно лишь по скалам или на резиновых матрасах с Батилимана оплывать. И воды летом нет. Весной только. Так что, приходится бегать за водой. Пойдем, покажу тебе стоянки.
Можжевеловые ветви цвета морской волны, усеянные дымчато-сизыми ягодами, мягко и величественно покачивались, словно большие резные опахала. Сквозь ярко-зеленые ковры молодой травы тут и там простреливали стебли лунарии, увенчанные шапочками розовых цветов. Белые каменистые тропинки, выбегавшие на солнечные поляны, тотчас тонули в зарослях мускарии — темно-синих, как поливная глазурь, султанчиков из круглых глянцевых икринок, и, благодаря этому, казалось, что среди изумрудных заливных лужков причудливой сетью разбегаются лабиринты густо-синих ручьев. Ходить по ним — сердце кровью обливалось, хотя тропинки и представляли единственно-выверенный, оптимальный способ передвижения среди ощетинившихся буреломов, оврагов и колючих кустов.
В ломкой вермишели опавшей хвои весело разрастались темно-зеленые, похожие на ряды черники, венички иглицы, радостно впивавшейся в штанины острыми шипами листов. На ровных площадках поджидали экзотично сколоченные столы и лавочки. Под дуновением вечернего теплого ветерка раскачивались качели из белоснежного морского каната, разлохмаченного штормами...
— Что ж, пожалуй, здесь! — Кир сбросил рюкзак и размял гудящие плечи. — Площадка ровная, как раз палатка встанет. Темнеет уже.
Он за считанные минуты растянул оранжевый шелк, а Русалка расстелила у входа коврик, с сожалением отмечая, что где-то посеяла свитер.
— Ты собери поесть, а я пойду за сушняком, — скомандовал ее спутник и исчез за соседней балкой.
Вика лежала на животе и упрямо болтала ногами. Под бледно-зеленым сводом распускающейся листвы кружился мотылек. Его швыряло, словно пьяного. Крохотный белесый клочок папиросной бумаги, а не насекомое. От земли тянуло холодом даже сквозь коврик, и босые пятки мелькали в воздухе, отстукивая по ягодицам размеренный ритм.
— "Вот рожу себе маленького", — угрюмо размышляла девушка, подперев щеки кулаками. — "Все равно, от кого... Такого, какого захочу. Веселого, хулиганистого, нескладного. С оттопыренными ушами, длинными руками и ногами. С растрепанной соломой волос на голове и лукавой улыбкой. И глаза светлые, как зимнее море. Вот! Прозрачные и голубые-голубые. И пусть он шкодит и дерется, а когда я его буду ругать за проказы, врет что-то несусветное. Пусть ворует сладкое и пропадает неизвестно где. Но зато я буду его обнимать каждый день. Хоть на минуту! Прижму к себе. Прижму-прижму-прижму... Вот ты какой славный! Отпущу — беги... И он никогда не скажет, что мать его мало любит. Никогда!!! А потом мой лебеденок ушастый вырастет... и превратится в прекрасного лебедя, гордого и мужественного... крокодила. И уплывет..." — и она заревела.
Запричитала вслух:
— Глупая, какая же глупая! Как в той сказке — пойдет сынок в погреб за сметанкой и убьется...
Вытерла слезы — откуда вдруг такая сентиментальность? — но плутоватые голубые глазенки еще долго мерещились ей в каждом кусочке неба, пробивающемся сквозь паутину ветвей.
Пляж поделил мир на два цвета — палево-серый и темную, густую как нефть, бирюзу. На море вспыхивали белые стружки "барашков", с грохотом разбивались о шоколадную крошку прибрежной полосы. В руках сосредоточенной художницы мелькали цветные карандаши, обводившие на бумаге едва заметный контур далекого мыса Фиолент и насыщавшие морскую рябь оттенками синего, желтовато-коричневой мутью и серо-зелеными штрихами обнаженной глубины, проглядывающей сквозь резную плоть бегущих волн. Серые камни и стволы смешивались с лазоревым небом, небо текло в море, море вгрызалось в дельфиньи тела скал, а те, вздымаясь темно-серыми отрогами, опрокидывались в безоблачную шелковую ткань. Синий и серый, серый и синий, и едва заметный оттенок солнечной масти, просвечивающей жилами через шкуру камней.
