— Я уплываю, и время несет меня с края на край... С берега к берегу, с отмели к отмели, друг мой, прощай! Знаю, когда-нибудь с дальнего берега, давнего, прошлого, ветер весенний ночной принесет тебе вздох от меня... — Вика напевала вполголоса, а маленькие волночки коротко били ее в грудь, с плеском уступая дорогу.
По берегу бродили крохотные фигурки, внизу медленно шевелилось морское чрево, переливаясь пучками золотистых солнечных лучей, ускользающих в глубину. Руки под водой окружал теплый ореол света. Девушка стянула с пальца молочно белеющий овал кольца и отпустила его к изумрудным перинам самой мягкой постели...
— Мама, мама! Дай мне еще одну конфету! — голос девочки на симферопольском автовокзале резал металл, хорошо, что судакский автобус еще не подошел.
— Я же тебе только что дала? — удивилась мать.
Вика вздохнула и оттащила рюкзак ближе к началу перрона.
— А я Русланку угощу! — не унималась дочка. — Не могу же я — одна!
— "И я одна не могу," — грустно подумалось художнице. — "Мне надо хоть о ком-нибудь думать. Иначе я погибаю... Вот был бы у меня сыночек... Русланка! Если ты — Русалка, у тебя должен быть Русланка..." — она повеселела и стала складывать какой-то простой ритмический стишок. — "Да, будем с ним конфеты делить..."
Судак мерещился на горизонте патентованным средством, панацеей от всех бед. Вике хотелось побыть одной, поразмышлять. Рядом с Кириллом даже стихи писались как-то нехотя, пусть она и старалась уделять этому больше времени, окрасить поэтической палитрой все, что окружало, приучить себя радоваться простым удовольствиям. Но что-то внутри противилось и гнало прочь. В тот же пасмурный Судак.
На побережье бушевал шторм, слепая ярость белоснежных валов обвивала скрытые обычно камни дна, обрушивалась на береговую полосу. Немногочисленные знакомые, отчаянно дотягивающие сезон в Бухте Любви укрепляли палатки и тенты, насыпали ограждения. Ветер клокотал в мокрой материи, хлопал крыльями пологов. Отряды свинцовых туч перечеркивали желтый горизонт.
У Вики были дела. Она твердо решила не сворачивать, и ей казалось, что надо двигаться по пути последовательных изменений. От каждого камня убегали нитки памяти, словно корни, оплетали окружающий мир. Необходимо было заполнить все ниши новыми воспоминаниями, выполоть прошлое до крупинки. Начать Виктория решила с Крепостной. Развязать ленточку на яблоне...
Напрасный труд! Яблони на горе попросту не было. Пустая площадка. У самых ворот пасся вороной жеребец...
Тогда Вика задумала повторить весь путь, который они с Танькой описали вокруг Караул-Обы в далекий летний день, только в обратную сторону. Кругам вообще свойственна магия. "Лягушка-путешественница" вышла через Сандык к Веселовским горам, потом ее подвезли на мотороллере до Веселовской бухты... Над серыми крыльями моря горели багровые кусты скумпий, дрожала желтая листва держи-дерева. Скалы хранили накопленное тепло, но их сизые горбы тонули в беспросветном небе. Иногда щеку обжигала колючая проволока дождя. Уныло и буднично ложились под ноги утоптанные тропы, привычно давали ладоням опору понурившиеся камни.
Мыс Капчик, похожий на старую, изъеденную временем флейту, содрогался от ударов закрученных валов, перебиравших отверстия подводных гротов с одержимостью свихнувшегося музыканта. Орел пригибал голову под порывистым ветром, над точеной шеей, словно полупрозрачные гребенки, повисли охристые пылевые облака.
В Гроте волны вырастали метров на пять, а то и больше, но там бродили немногочисленные экскурсанты, которых крыло Орла надежно защищало от дождя. Аукалось эхо шагов, щебет разговоров разгонял тоску. Вика достала бумагу и фломастеры и принялась за работу. Пестрые своды отражали громовые раскаты прибоя. Раскачиваясь, плескали по ветру свисающие с потолка веревки и сеть. Над ними кто-то самозабвенно занимался навеской.
Море шумно вздыхало, но облачный фронт, наконец, лопнул, закрутив у горизонта плотные свитки зеленых облаков. Из-за них брызнуло желтой латунью солнце, и волны, как по мановению волшебной палочки, засветились прозрачным голубоватым хрусталем.
Вика пересела лицом к ним, стремительно набрасывая отблеск сияющего великолепия, и в этот момент над ней раскатилось деловитое "р-рисуете?" Молодой мужчина подошел очень тихо — галька не шевельнулась — и теперь прохладно любопытствовал и снисходительно улыбался. Плотная недельная щетина скрывала щеки, красиво обрисовывала алую верхнюю губу. Смуглый, поджарый, но плотный, в трепещущих на ветру синих шортах и полосатой футболке, он, казалось, был абсолютно нечувствителен к пронизывающему холоду висящих в воздухе брызг.
— Не помешаю? — в самом тоне не было даже намека на извинения, даже легкой дымки неуверенности — как это кто-то по своей воле мог отказаться от подобного общества?
Голос завораживал, в нем плескалась сила, и в то же время певучая правильность. Не такими ли голосами перекрикивали шторм молодые капитаны романтических историй?
— Я скоро закончу, — отозвалась художница, одновременно связывая все воедино и осознавая, что на ее предыдущей работе шорты и полосатая футболка скалолаза, танцующего на складках Грота, принадлежат именно этому человеку.
Он понимающе кивнул и присел в стороне, крякнув:
— Хорошо бахает! — волны у края Крыла вставали пенными столбами и обрушивались, бессильные, в серую раскачивающуюся толщу воды.
Вика обернулась. Собеседник неотрывно следил за геометрией шторма, лицо, раскрасневшееся от ветра, горело восторгом и какой-то неутолимой дикостью, яростью. Белки сверкали, окольцовывая изумруды радужной оболочки. Фантастические глаза! Отчаянно знакомые, но в воспоминаниях о них сквозила горечь. Пушистый "ежик" волос почти не поддавался ветру, и тут вдруг на его месте коротким видением взметнулись черные спутанные кудри, и девушка узнала пленника подземелья, героя странного сна, привидевшегося в Бухте в прошлом году.
Рисовать она больше не могла, поэтому поспешно убрала фломастеры в сумку и сделала несколько шагов навстречу, примостилась на камне, протянула руку:
— Вика!
— О, отлично! — он ответил мягким пожатием. — А я, как раз — Ви-и-и-икторов, — широко улыбнулся, — Руслан Викторов, руководитель феодосийской юношеской спелеосекции и прочая, прочая, прочая...
— Детишек водите? — Викуся поощряюще улыбнулась.
— Ну да, — широкой короткопалой ладонью он взъерошил волосы на затылке. — Я с ними по-простому, учу выживаемости. Болтаемся по краю родному, питаемся на виноградниках, кто не согласен — остается дома, — он коротко хохотнул, глянул с прищуром, оценил реакцию, снова заблестели белоснежные зубы. — А Вы?
— А я — рисую, — Вика пожала плечами, — а живу вон там, в Бухте Любви. Но спелеологией тоже понемногу занимаюсь, были тут на Кавказе...
Он уважительно покачал головой:
— До Кавказа еще не добрался, но обязательно побываю. А в Бухте — кто? Знакомые?
— Да не осталось почти никого, октябрь на носу, — поморщилась художница. — Одна.
— Завтра куда собираетесь? — Руслан поднялся с камня и навис над ней, улыбающийся, игривый и весь напружиненный, как большой камышовый кот, а в ответ на молчание — продолжил:
— Приходите сюда утром, погуляем вместе, мне будет полезна консультация художника.
— Даже так? "Интересный способ знакомиться," — подумалось Виктории.
— Да! Придете? — зеленоглазый спелеолог выпрямился, обрел практически эстонскую сдержанность, теперь и профессор психологии не отметил бы в нем затаенного интереса.
— Если ничего не изменится, — Вика неопределенно пожала плечами. — А Вы прямо здесь ночуете, в Гроте?
Он кивнул, и его лицо снова озарилось широкой улыбкой:
— Да, я вешаю гамак во-о-о-о-он там, над сетью...
Утро выдалось переменчиво-солнечное. На новосветской набережной, вдоль плетеных кабинок кафе раскачивались снопы разноцветных звездочек космеи. Парящие в потоках бриза, они кивали шелковыми головками, розовые, сиреневые и белые. Царственно впитывали последнее тепло багровые звездчатые листья клещевины. Девушка на бегу купила несколько пирожков с яблоками и, отмахиваясь от осиной братии, поспешила в Грот.
Сердце, замирая от ужаса и ликования, частило, сбивалось и падало. Достаточно ли в жизни пустых совпадений? Или эта встреча — то самое, прекрасное и желанное будущее, к которому вели долгие и шаткие ступени судьбы? Возможно, стоило пройти через все незримые ворота, чтобы стать именно такой женщиной, какая нужна этому зеленоглазому тигру? Что же до него, то и спелеолог, и скалолаз, и место встречи изменить никак нельзя — под покровом ласковой Матушки Грот... Вика понимала, что любила Йогу не за эти регалии, а через него научилась ценить подобные знаки отличия. Но кто знает, где конец, а где начало?
Шторм почти улегся, вдоль Орлиного Крыла удовлетворенно шушукался с порыжевшими скалами пушистый прибой. Вода светилась холодной чистотой голубовато-зеленых глубин. В Гроте звенела капель, перекликались голуби.
— Привет! — раздалось из-за камней. — Пр-р-рисоединяйтесь!
Руслан сидел по-турецки и работал ложкой:
— Гречку будешь? — легко перешел он на "ты" и гостеприимно протянул Вике побитую жизнью кастрюлю.
— Пирожки! — с готовностью отреагировала она, развязывая рюкзак и гордо демонстрируя отвоеванную у полосатых монстров добычу, но угощение приняла, сунула ложку каши в рот, да так и застыла с округлившимися глазами.
Каша таковой не являлась. Скорее, это была крупа, соединенная для приличия с водой, но — жевать...Никакой возможности!
— Что это? — поперхнувшись, простонала жертва мистификации, соображая, как поступить с крупой во рту, толи вежливо протолкнуть внутрь, толи выплюнуть.
— А по мне — так вполне, — усмехнулся хозяин, забирая кастрюлю и снова принимаясь за еду.
— Ты ее варил? — Вика подозрительно оглядела кулинара с головы до ног.
— Конечно, нет! Залил водой на ночь. А! — он внезапно смутился. — Дело в том, что я не ощущаю вкуса и запаха. Так, последствия травмы... — и, ободренный ее живым интересом, пояснил, — падал с хорошей высоты в пещере, да еще головой вниз... Слава Богу, каска была.
— Да уж! — не смогла удержаться от улыбки гостья. — Страшно подумать, что бы ты ел сейчас, если бы каски не было. А ведь удобно, наверно, да?... И какая же высота? — тут она заинтересовалась уже с профессиональной точки зрения.
— Двадцать четыре метра, — нехотя выдавил из себя помрачневший Руслан.
— Невероятно, — несогласно замотала головой девушка.
— А насчет удобства... да как сказать... Борща лучше не варить — я же не чувствую потом, скис он или нет. Да, — снова приосанился он, стремительно поглощая гречку и закусывая ее пирожками, — с обонянием, пожалуй, проблем больше. Как-то сидим в пещере, подземный лагерь... А я беру бутылку с водой, хочу налить в кан. Вскипятить. Откручиваю крышку, подношу — кан уже стоит на огне. И боковым зрением ловлю ужас в глазах своих пионеров. Оказывается, вместо воды взял бензин. Хорошо, что перехватили!
Чай, естественно, тоже отсутствовал, по спартанским соображениям. Вместо него пили воду. Но Вика не чувствовала себя в убытке. Была ли травма Руслана знаком? Конечно же, была!
— А что это за сеть над тропой? — художница, наконец, дала выход своему любопытству.
— А... — собеседник ополоснул кастрюльку и вернулся. — Это я тут аттракционы устраивал. Вешал над сетью бутылку шампанского. Да тут много чего было! Надо же крутиться! Сезон...
— Ну и как? Доставали?
— Пару раз, — неохотно признал он. — Мне, кстати, и нужна твоя помощь в связи с аттракционами. Как у тебя с глазомером? Пойдем, поглядим? Я тут новые места приглядел — там надо и метраж веревки прикинуть, и что как пойдет...
— Давай, — Вика легко поднялась.
Руслан обогнал ее и быстро пошел вперед по тропинке в Разбойничью Бухту.
Они осмотрели несколько точек, где можно было навесить "тарзанки" или "переправы", настроение портилось вместе с погодой. Поедатель сырой гречки хмурился, вмиг растеряв свою открытость, словно его угнетали какие-то свои, подспудные мысли.
— Руслан, у тебя есть девушка? — вдруг, ни с того, ни с сего спросила Вика.
— Есть, — буркнул он. — Но мы не общаемся сейчас, так что, можно сказать, что и нету...
— Это как? — Виктория даже остановилась от удивления.
— Мы решили летом отдохнуть друг от друга, — неохотно объяснил он.
Этого Русалка не могла понять. В ее представлении, если от человека нужно было отдыхать, значит, вместе было попросту плохо. К чему поддерживать такие отношения?
— Она — медсестра, — отчего-то решил прояснить ситуацию ее спутник. — Вытащила меня тогда, после травмы. Я очень ей благодарен.
И Вика опять не стала спорить. Просто промолчала.
— Пойдем лучше на Капчик, была там? — и, не дожидаясь согласия, Руслан почти бегом припустил в сторону перешейка.
Справа от перемычки, в Голубой Бухте, ветер гортанно хохотал и гнал волны на Царский Пляж, мимо льдисто-серых треугольных глыб Караул-Обы. Далекие мысы тонули в лиловой дымке. Тонкие, как нитки, тропы опоясывали крутой бок Капчика, то и дело, пропадая на глиняных осыпях. Дрожала на ветру бурая трава. Когда же Капчик явил свою "оборотную сторону Луны", трава исчезла совсем. Пластами в бурное море уходили желто-коричневые наклонные плиты, источенные отверстиями всех форм и размеров.
— Гроты подводные тут хороши! — пророкотал Руслан, перекрикивая море, прыгая от одной точки опоры до другой.
И девушка будто физически почувствовала уходящие в непроглядную темень тайные тридцатиметровые глубины. Место, изолированное от других мысов, с единственным видом на открытое море, уводило в какой-то свой замкнутый и бездушный мир. Там крутились волны, с ревом подминающие под себя покосившиеся плиты. А стены надменно наращивали крутизну и восходили в бесконечно далекое небо серыми стертыми боками. Но проводник чувствовал себя здесь как дома, казалось, только эти одинокие камни способны питать токами жизнь, пульсирующую в его крови. Он рисковал и сломя голову бросался с одного обрыва на другой, балансируя на острых крошащихся гранях, и присутствие Вики, осторожно спускающейся следом в расщелины, карабкающейся на отвесные ступени, его лишь слегка стесняло.
Наконец, пригодные даже для таких сумасбродных прохождений места кончились, и двоим пришлось подняться ближе к вершине. Пути вдоль моря уходили прямо в месиво волн.
Выше отыскались и натоптанные тропы, и редкие бровки травы, но больше всего художницу поразили сами стены, пористые, словно губка, со множеством ниш, полок, проходов и щелей, их заплетали толстыми змеиными корнями мужественные фисташки. Вика поглаживала ладонями шершавую трещиноватую кору вековых деревьев, и ей казалось, что это единственные живые существа, способные сочувствовать. От них шло приятие и тепло.
Показалась Разбойничья Бухта, а над ней вытянутый, будто раковина мидии, сизый Орел. По нему изредка проскальзывали желтые пятна прикоснувшегося солнца. Художница схватилась за фотоаппарат, а Руслан, лишь только услышал его жужжание за спиной, прытко скользнул в тень, демонстрируя острую нелюбовь к собственным фотопортретам.
