Леха хмуро отбрехивался, что за такие речи и в то время их бы мигом взяли за хобот. И видно было, что не верит бывший попаданец в горячие речи приятеля.
Пауль же возражал:
— Да, покойный Петров прав,что "возьмут за цугундер". Да, могут! Вот только — они бойцы. И жизнями рискуют за-ради страны и людей. Можно "взлететь", можно пропасть. Смотря на кого нарвёшься. Из власть имущих. Однако, Петров готов был после ленинградским детям в глаза посмотреть? Понимая при этом, что он зассал. А они — из-за этого умерли.
Леха морщился, как от противно-кислого, отбрехивался:
— И что бы я про блокаду сказал? Про Бадаевские склады, да то, что она была. И не прав ты — мы уже считай осенью по лесам болтались, В августе, там до блокады всего -ничего. И как бы я это передал? Фронт-то уже где был? — хмурился не доложивший и не спасший.
— Брось! Ну ладно блокада. Но ведь твою информацию уместно сравнить со стратегическими документами! Вот в 41-м ещё нет атомной бомбы. Но что важнее — доставить данные по её разработке, или погеройствовать и грохнуть парочку гансов? — горячился Паша.
— Нас скорее всего расстреляли бы очень быстро. Не зря Петров хотел меня пришить. Мы же в немецком тылу! Связи нет, сообщить некому. Немчура со всей своей сетью разведок и контрразведок — рядышком. А шансов попасть к немцам, которые как раз все и вытянут — более чем. Да и информация — штука такая... Вот Хрущева расстреливать надо? — прищурился зло Леха.
Но Паштета не убедил, тот видел все иначе.
— В отряде можно было бы командиру рассказать. Приказ пристрелить при угрозе плена — тогда точно будет. И это правильно. Но важную информацию всегда стремятся к своим доставить. И уничтожают только при угрозе захвата. А не рвут сразу, как в руки попала. А Хрущёва — обязательно. Даже не за политику, а за экономику. Мао был прав, в данном случае — важно заявил Павел.
— Ну вот и прикинь, как командир отнесется к такому, что видного и известного члена Политбюро партии большевиков расстреливать надо? А Хрущев уже и член военного совета фронта. До того Украиной руководил. Ну — ка? А я там — хрен знает кто, за меня слова никто не замолвит. И нравы простые — на войне врага пристрелить — это как плюнуть. И меня точно б за врага приняли. Там такой сволочи много было, сам видел. А уж если б наш дубоголовый комиссар что такое услыхал — жить бы мне с Семеновым ровно столько, сколько большевику этому до нас добежать времени надо б! — пресек дискуссию менеджер.
Тогда Пауль был твердо уверен в своей правоте и испытывал к приятелю странное чувство — сам бы толком не смог определить — какое. Пожалуй, словно тот ему денег должен и не возвращает. Причем и попаданец вел себя странно — вроде как и стыдясь того, что ничего там не рассказал, но явно чувствуя себя правым.
Теперь получалось, что легко было попрекать. Оказался сам в похожей ситуации — и вот не поймет, что делать.
Так-то со стороны смешно, наверное посмотреть. А ведь был суровым судьей, глядел строго. Пока не влип подобным образом — толком не зная, о чем рассказывать, понятия не имея о нравах здешних людей, об их взаимоотношениях с обычаями и — что там в мирном времени не понимал — сейчас банально рискуя своей собственной жизнью при докладе о будущем. На полном серьезе — жизнью!
Не говоря уж о здоровьи.
По русскому средневековью он мало что знал. Но что 'доносчику первый кнут!' — отлично помнил. И это при том, что артефактов из будущего у него куда как больше, чем у бедолаги Лехи. Трусы, да шлепки у того только и были. И мобила, оставшаяся на трупе рядового красноармейца Петрова. Разрядившаяся к тому времени. Так что в партизанском отряде он был вообще без чего-либо, говорящего о том, что он как та Алиса — из будущего.
Тут все же фон Шпицберген и воевод вылечил и ружье, хоть и поломанное — но имеется. И бронежилет и перчатки с кевларом. И нож отличной стали. И спички к слову, с часами. То есть не просто так — хрен знает откуда, пес знает кто... Но нравы и там и тут суровые. И садиться, кряхтя, на кол почему-то не хочется. Да даже и кнутом-длинником получить вдоль спины, да с потягом, вися при этом на дыбе с вывернутыми руками — тоже.
Даже странно, да?
А если добавить и странную нерешительность, которая чужда была любому книжному попаданцу — тем более все сложно. Ну ладно, Шуйские. Помнится стал один из них царем, потом на коленях перед польским королем стоял. Правда, вроде уже был в то время официально монахом, но тут такое — отречение не подписывал, пострижен насильно. Просто скинули его с трона. И вроде б тогда в Польше и перемерли эти князья. А вот с Романовыми...
Ну положим, царь поверил и Романовы на одну восьмую свого роста укорочены. Но кто-то ж вместо них будет на трон претендовать? Бесспорно те еще они сволочи и поляков на престол звали — но не получится ли странное — вырезали два видных рода — и станет Русь куском Ржечи Посполитой — как проигравшее историческую гонку Русское Великое княжество Литовское? Чью упавшую корону в далеком будущем бодро подхватило и самонареклось Литвою до того убогое племя жемайтов.
И вот это неприятное ощущение — точнее целый спектр — от ожидания спиной режущего мясо удара кнутом, хруста вывернутых плечевых суставов и — тут Паша натурально содрогнулся — прикосновения острого кончика кола к нежному колечку ануса с последующим треском рвущихся внутренностей и ослепляющей болью до ясной картины возвращения в будущий Империал Польски, где аристократия и быдло, а так как Пауль никак не шляхтич, то значит сразу попадает в самое третьесортное быдло, куда ниже польского скота. Это не так физически больно, как деревянный кол в заднице — но можно представить многия прелести житья под польскими панами....
Вот честно сказать — это пугало больше всего, на кол сесть — саблей по башке в бою, копьем в ребра — не так страшно было. А тут только представил — и очко жим-жим и холодок по спине.
Даже Лисовин внимание обратил, что с лекарем что-то не то.
Прода.
Тут не ошибся Паштет, верно оценил косые взгляды.
Лисовин как раз в этот момент думал, что Пауль какой-то очень странный христианин, но на католика совсем не похож. И на православного — тоже. Но Пятой уже знал и о лютеранах и понимал, что под этим соусом кроются многие варианты, чем-то друг от друга отличающиеся. Даже в общем — что есть такие и они разные. И уже аккуратно спрашивал не только у этого странного немчина, но и прочих, а одинаковы ли в религиозных обрядах все лютеране, и узнал, что среди них есть и даже такие, у которых и священнослужителей нет вообще, а их роль иногда выполняют наиболее знающие и уважаемые. У таких даже можно и самому крестить ребенка, пригласив только родню.
Еще задумывался о манере поведения Пауля. И возникла у Лисовина мысль, что мушкетер чем-то похож на монаха или послушника в смысле поведения. Не так он себя вел, как полагалось всем наемникам! Бессеребренник, до денег не жадный, милосердный... Так монах? Естественно, в иностранном варианте. Чем-то сильно отличался этот лекарь от всех ранее виденных немцев — а Барсук, столичный житель, много кого видал. Этот какой-то скромный был. Но с начальством держался без подобострастия. Ровно — как с равными. И с наемниками другими — так же. Непонятно, томило это Барсука.
Думал уже про орден госпитальеров, там тоже и вояки и лекаря и сидят они на островах в теплом море. Не на полночь, а на полудень. Но там слыхал — держатся как рыцари — а это чванство в первую голову по отношению к простым людям. Не те выходят.
И раньше кто-то ему рассказывал, что есть в Европе такие вот бегарды, не монахи, но живущие совместно близким монастырскому образом, но не совсем и ряд заветов для монахов не соблюдающих. Очень уж хотелось понять — что за фрукт этот его знакомец. При том, что и для немцев выглядел лекарь очень странным — хотя это меньше удивляло, все немцины были странные и сильно друг от друга отличались.
Еще доводилось слышать, что бегардов этих Главный среди католиков именуемый Папой Римским своим письменным указом осудил. Папскую буллу Пятой, разумеется не видал, но слыхал. Он был любознательным и уши держал распахнутыми. Кстати, дуэль среди бегардов могла быть поводом для изгнания его из общины. Можно бы поймать на слове наемного немца чтоб за пивом рассказал бы Пауль — не бегард ли он.
Потому как странно все было с этим фон Шпицбергеном. И кого ни поспрашивал на базаре Пятой — никто про такой остров на севере слыхом не слыхал. Но при этом знал немчин про тартоффель и фыхвы — правда называя их на свой лад картофелем и тыквами. А эти плоды земные даже и в закатных странах появились совсем недавно. Новизна новая. И это куда как странно, тем паче, что про разные мелкие дела-делишки в Европе опять же откуда-то хорошо известно Паулю, нет-нет да проговорится.
Болтая на разные темы с этим странным гостем, делал себе зарубки на память Лисовин все время. Последнюю совсем недавно записал — зашел разговор о вере и раздоре во Франсии между разными верующими — католиками и новодельными еретиками гугенотами и рассказал походя фон Шпицберген про Варфоломеевскую ночь, когда слуги Папы поубивали своих противников тысячами по всей франкской столице. Причем видно было, что дело это для него известное и знакомое, знает о том досконально. И что король сам в этом участие принял, и как ворота еретикам пометили меловыми крестами, чтоб ночью не ошибиться, кого резать, и как убивавшие на свои руки повязки белые надели и на шляпы ленты того же цвета. Как потом трупы телегами в реку тамошнюю свозили и сбрасывали. Оно бы и ладно, мало ли что эти немчины у себя напортачат... Все время у них войны и резня друг с другом, знамо дело.
Но точно знал Пятой, что такого не бывало ранее — о чем осведомился у кума своего — толмача знакомого из Посольского приказа, которого тут в Кремле встретил. Специально уточнил. Тот про подобное слыхом не слыхал, а дело крупное, так бы просто не проскочило, чтоб столичных дворян наполовину вырезать за одну ночь! Хотя у этих зарубежных людей с их странно искаженной верой всякое может быть, разумеется.
И вот стукнуло Барсуку в голову, что святого Варфоломея день у православных-то уже прошел, а вот у франков довольно скоро будет — через пару — тройку недель считай, так толмач сказал. И не говорит ли странный Пауль о том, что будет? Потому ждал с нетерпением того дня теперь Пятой. И ждал и боялся, потому как если вдруг оговорился фон Шпицберген о будущем событии — то или он провидец и пророк, либо заранее о заговоре знает, а такое по чину только очень высоко сидящим людям!
Ибо пророчествовать и знать события наперед могут либо осиянные святостью вышней, либо самые черные слуги Нечистого! Причем последние — лишь в тех случаях, когда это козни самого Сатаны уготованы, так-то о будущем Князь Тьмы не может ведать!
Даже сердце замирало, когда об этом думал! Может, конечно, и соврал лекарь для красного словца, бывает такое у немчинов, но больно уж подробностей много ведал.
Эх, много странного у нового знакомца. Из незнаемой никем земли, а про здешние дела осведомлен — но не про московские, а про франкские, да аглицкие, да тальянские. Хотя до них куда дальше. Но и не оттуда сам — потому как того, что при нем имеется, что оружие, что доспех, что одежда, что лекарства — никто даже из немчинов видом не видывал.
Хотя, конечно... А может...
Нет, вроде и не иудей этот Пауль. Не имел раньше дела с иудеями Барсук, видом не видывал их — но не раз слыхал от знающих людей, что тоже там и лекарством ведали и знали много — какими-то своими тайными путями вести получая чуть не раньше, чем по царевой службе и самым темным колдовством занимались. Да и подраться — не дураки, уж Ветхий и Новый Завет читывал Пятой, а там не драка — так битва, не битва — так потасовка. Давид с Голиафом, Самсон с храмом, медные трубы Иисуса Навина (а не про пушки ли так написано, что нынче стены рушат), войны с филистимлянами и между племен своих же.
И тут в Москве раньше иудеев много было.
Больше, чем с пару десятков лет назад избавились от них, царевым повелением. Прогнали иудеев купцов, потому как у них были подготовленные к оживлению засушенные мертвецы. Иудеи умеют даже из глины делать гнусные подобия человеков, слыхал это Пятой, а уж мертвого поднять злокозненно — им что плюнуть.
И не удержался — спросил у сидящего рядом. И очень удивился, когда Пауль пожал плечами и задумчиво сказал, что есть такая легенда, дескать в городе Праге, что столица Богемии, для тяжелых работ тамошний раввин Бен Безалель слепил из глины голема, существо на человека внешне похожее. Но куда проще и грубее сляпанное, и тот нечеловек слепленный верно служил и охраняя и защищая и работая беспрекословно. Могучий был и не уставал вовсе.
А потом взбесился и стал все крушить, пришлось раввину его обратно в глину превращать.
Видимо не уследил за своим лицом Лисовин, потому как встревожился его собеседник и спросил — что, дескать, случилось?
Смутился сотник, покраснел, словно девица, на нехорошем пойманная.
А Паштет про себя тихо выругался. Явно что-то ляпнул ненужное. Но читанная в детстве чешская сказка казалась совершенно безобидной, да и знали все о големах в будущем. И когда был в Праге — тоже об этом на экскурсии толковали, Чехия — родина големов! А уж в играх и всяких фэнтези големы везде были, эка невидаль! Да притом еще и разные — ледяные, каменные, огненные...
— Значит, правду царю поляки сказали! — буркнул сотник. И поглядел как-то искоса.
— И о чем речь? — спросил Павел, чувствуя себя опять на очень тонком льду.
— Лет тридцать тому назад донесли польские купцы, что иудеи против царя злоумышляют и царицу молодую, любимую — как раз их ядом и отравили. А еще занимаются некромантией и черной магией, оживляя мертвяков и загоняя души православные в разные предметы. Вот как ты про голема сказал — похожее. Царь в те поры по внезапно умершей любимой супруге печалился зело и скорбел всем сердцем. Но — справедливый он, велел сыск вести по совести, закон блюдя неукоснительно. То и понятно — иудеи полякам дорожку сильно пересекли и в торговле пряностями убытки доставляли преизрядные, потому был повод им сцепиться, по польскому доносу сыск был.
— И что дал розыск? — заинтересовался Паштет, про себя усмехнувшись, что и в конкуренции ничего не изменилось и науськать госорганы на конкурента — давняя забава.
— А оказалось — не врали поляки! И снадобья всякие тайные нашлись и яды тоже — предложили иудеям самим попробовать найденное в потаенных местах в скляницах темного стекла — так отказались наотрез.
Паштет грустно усмехнулся, вспомнив, как оба пациента требовали проверки лекарем на себе пилюль своих. Обычаи, да. Хорошее тут время, только и гляди, чтоб не отравили. Поневоле всплыло из Пушкина — когда в 'Скупом рыцаре' молодой барон беседовал с ростовщиком: 'Твой старичок торгует ядом? — Да — и ядом.'... Аптекари — они такие. Лекарство и яд — одно и то же, дело только в дозировке! — старый постулат...
— Раз сами не стали пробовать — дали собакам. И из нескольких скляниц нашлась отрава — подохли собаки-то. И (тут Пятой голос понизил, перешел на шепот) не дело сравнивать, но умирали-то похоже как известная особа. Царь это своими глазами увидел. А в придачу и спрятанные покойники нашлись — но хоть и нетленные мощи — а не святые, совсем наоборот! Языческие и кощунственные только для ведовства злого годные! Да и книги колдовские, с тайнописью, которые никто прочесть не мог. Все сошлось, как и говорили королевские купцы и ведовство и чернокнижие!
