На секунду показалось, что там идут по топи три серых женских силуэта в ряд, подкрадываются сзади, руки к Паштету тянут и что-то не по-человечески эти руки удлинняются.

Схватил ружье, щелкнул курками, одновременно отчаянно борясь с приступом дурацкого ужаса, отлично понимая, что не может тут быть ничего этакого, все это чушь суеверная, с другой — и как только два потока мыслей одновременно протиснулись — сознавая, что если что — не свинец тут нужен, а серебро, а серебро у него хоть и есть, да не в виде пуль.

Вытаращился бдительно и зло — нет силуэтов, туман просто наползает лохмами, а кусты на бережке аккурат промежутками своими и ветками из тумана злых кикимор нарезали. Почудилось.

Плюнул в сторону болота, решительно стал готовиться к ночлегу, опять темнело быстро и своей кипучей деятельностью гнал от себя Павел все ночные кошмары, вызванные тишиной и одиночеством. Но как ни гнал, а все равно холодок по спине морозил, чувство знакомое тем, кто ночью был на карауле — спереди-то все хорошо, а вот сзади что-то таится.

Решил развести костерок в пику своему страху. Живое пламя в отличие от химического, спиртового, создавало впечатление напарника, не так одиноко получалось у огонька греться, конечно демаскирует здорово, но успел убедиться Паша, что некому тут на него облаву устраивать. Ну, не считая тех, кого к ночи поминать не стоит. А от них как раз огонек в помощь. Сухостоя на краю болота оказалось много, нарубил и наломал, гоня треском давящую тишину, достаточно, если и не для пионерского костра, то во всяком случае на ночь хватит.

Спать если кусками, то вполне тепло до утра. Некоторый опыт такого ночевания у Паши был, потому когда затрещали валежины и ветки в пламени и вокруг стало посветлее, разогнало чуточку темноту, почувствовал он себя повеселее. Понавтыкал вокруг огня палок, развесив на них все свое подмокшее, но с бережением, чтоб не сгорели шмотки и обувка. Вскипятил не без возни чаю, поужинал, без шика и помпы, но сытно. Посмотрел вокруг, потом добавил в сладкий чай ложку спирта.

Подкинул огню корма и замотался в палатку. Глаза уже слипались, а если не думать о всяких опасностях, то и жить легче. И уснул.

А потом почувствовал чужой взгляд. Бывает такое у людей. Потому и снайперам толковые учителя не рекомендуют воспринимать цели, как живых людей, даже как силуэты не рекомендуют. Только деталюшка какая годится, чтоб не одушевленная и человек не мог с собой эту пуговицу или пряжку ассоциировать.

Осторожно приоткрыл правый глаз — он у Паши видел лучше.

Костерок прогорел полностью, света не было вовсе от него, только несколько угольков рдело багряным.

И так же — темно алым — из за ближайшей жидкой елки таращился на Пашу темный силуэт. Глазки, как уголья, маленькие и не присматриваться если — так и не увидишь. Тот, кому принадлежали горящие глаза, плавно стал подниматься вверх, видать до того на корточках сидел, а тут распрямился во весь рост.

Беззвучно шагнул из-за своего укрытия, тут как раз луна вылезла и белесым мертвенным светом помогла увидеть — двуногий, похож на человека, только комплекция поделикатнее, в руках — лук и острой гранью блеснула готовая к пуску стрела. И волосы серебристые, длинные, в причудливую прическу уложенные. Встал в нескольких шагах, без звука убрал стрелу в колчан, лук за спину закинул, потянул из ножен на поясе сиреневым бликанувший кинжал.

Почему-то Паштет нимало не удивился странному незнакомцу. Место, окружавшее его, напоминало по ощущениям полуморочное состояние, какое бывает ночью у человека, измотанного длительной высокой температурой. Когда не удается скользнуть в спасительный сон, а грань между явью и бредом ночи стирается настолько, что становится абсолютно естественной и непугающей.

Даже не пограничье между явью, миром живых и навью, миром мертвых, это было царство хаоса, где скользят образы без имени. Нечто с серебристыми волосами и ало взблескивающим взглядом как раз было странно текучим, словно бы его одежда менялась все время, переливаясь из одного стиля в другой, правда в неверном ночном лунном свете такое могли и померещиться.

И только словами, дав определения образам, можно превратить часть хаоса в реальность и соткать мостик обратно в мир живых, только нельзя медлить и спешить тоже опасно. Глядя на приближающегося незнакомца с ножом, на котором мерцал призрачный свет, Паштет неожиданно для самого себя произнес неизвестно откуда застрявшую в голове фразу: "йурра вумен, а я мен", точно зная, что именно так он должен поступить не теряя ни секунды. Это ТЕ слова.

Незнакомец судорожно дернулся, неожиданно высоким голосом пискнул, и начал ощупывать себя, сунув руки в районе груди. Нож живой рыбой скользнул в мох под ногами. В том же призрачном свете на распахнутом камзоле внезапно мелькнули то ли буквы, то ли руны, сложившиеся в слово "йурра".

Результат ощупывания, судя по всему, ночного гостя не удовлетворил, потому что далее незнакомец, начал проверять что-то в штанах, суетливо и испуганно.

Паштет удовлетворенно заметил две вещи: что произнесенные им слова зафиксировали образ незнакомца, и что, не смотря ни на что, в мире хаоса есть гендерные различия, и происходящие с незнакомцем половые трансформации явно не нравятся визитеру.

Между тем незнакомец прекратил себя ощупывать,вновь схватил нож и с осторожностью начал приближаться к Паштету в надежде, что смерть последнего позволит вернуть себе первоначальные половые признаки. Одновременно с этим альв-эльв-гэльфка красивым звучным голосом заговорил: "Уважаемые зрители нашего магазина на диване. Предлагаем Вашему вниманию этот замечательный нож. Посмотрите на его лазерную заточку, позволяющую с легкостью резать любые предметы, Его цена совершенно невысока для ножа такого качества".

— Зубы заговаривает — подумал Паштет, и вслух произнес вторую часть старинного заклинания: "Ю май леди ин зе найт".

Незнакомец дернулся, сбился с шага, видимо, окончательно завершил свою трансформацию в незнакомку и растерялся поэтому.

— Сделаешь еще шаг, станешь леди-боем — подумал громко Паштет, и судя по всему, незнакомец эту мысль как-то уловил, потому что остановился и злобно зашипел. Теперь морок развеивался и потому, вместо понятной любому человеку рекламы телемагазина, в туманном воздухе раздалось реально сказанное ночным красноглазым:

— Будг багронк прагх, буурз бууб глоб скаий трокву!

Паша только усмехнулся, ни слова не поняв, но при том ни капли не сомневаясь, что выраженное в бессильной злобе не то заклятие, не то просто ругань этому альву, превращенному сейчас в гвельфку, не поможет никак. И потому лениво, но увесисто возразил:

— Симпатичная Светлана Семеновна сварила своей семье свекольный суп со стекловатой!

Бывший альв передернулся от лютой судороги. Глаза потускнели и сам он как-то сгорбился. Паштет кивнул в ответ и закончил:

— Светлана Семеновна — сумасшедшая стерва!

Незнакомец тоскливо зашипел. Или зашипела — в полумраке было не видно, что там с ним происходит. Вот что было ясно, что окружающие предметы как-то перетекали, неприметно меняя очертания, словно когда смотришь через дурно сделанное неровное стекло.

— Забавное место — подумал Паштет, немного удивляясь тому, что не боится происходящего вокруг. Должен бы бояться, а вот нет. Все здесь было не так, как должно, но — наплевать! Интересно, как все на самом деле выглядит. Видимо, это место средоточия неопределенности человеческий мозг смог воспринять этот мир хаоса, как болото, найдя наиболее близкий образ той информации, что поступала от глаз в мозг.

И раз уж хаос не смог сразу поглотить попаданца, значит, не быть этому и далее. Несмотря на навалившуюся усталость, мозг работал предельно четко, холодная ярость не захлестывала, а помогала сосредоточиться и при этом вроде как расслабленно воспринимать окружающую переменчивую действительность.

Нежданный гость закончил шипеть, но не приближался, вертя головой, видимо, ожидая поддержки. И она не заставила себя ждать — над головой скользнула здоровенная тень, неслабый порыв воздуха, как от проехавшего рядом товарняка, толкнул Паштета.

Неподалеку появился новый действующий персонаж — огромная птица, невероятно огромная. Ушастая, круглоглазая. Филин.

Когда-то давно, в детстве, в зоопарке Паштета поразил огромный ворон. На фоне обычных серых городских обитательниц помоек, примелькавшихся глазу, зоопарковый ворон выглядел своего рода птичьим исполином, превосходившим, как показалось Паштету тогда, обычных ворон в несколько раз.

И этот филин отличался от своих собратьев из мира живых, как тот ворон. Он был огромен, с человеческий рост, с мощными крыльями, с ярко-желтым клювом, в броне из отливавших на лунном свете перьев. Не смотря на приличное расстояние и слабый свет, Паштет четко видел каждую деталь, и не удивлялся этому. Иной мир, иные законы.

Деланно не обращая внимания на Паштета, филин начал обустраивать что-то вроде лежки или ямы в грунте. Нагребая мощными лапами землю, филин легко вытащил на поверхность топор, обычный старый топор, только ржавый. Придавив левой лапой топорище, филин небрежно выбил искры когтем правой.

— А металл-то говно, — подумал Паштет. Филин возмущенно растопырил пестрые перья, подпрыгнул, раздалось несколько глухих ударов.

— Смотри, птица Филин, иногда чтобы рыбку съесть, придется и на елку сесть — предостерег нового гостя попаданец.

Филин повернул свою голову набок на 120 градусов, еще раз оценил Паштета и потом легко, с места ушел в полет, не обращая внимания на призывные жесты совершенно по-женски беспомощно топчущейся на месте альва — гвэльфки.

В вырытой ямке остался лежать топор, почему-то несколько кирпичей и пара пятилитровых бутылей с водой. Что-то это значило и Паше надо было угадать — что именно. Пока же он только сообразил с некоторым опозданием — к чему был скелет на острове. Надо же, просто все, а ведь только сейчас дошло!

Генеральный Скотин Скотиныч сдох потому, что был жадным и приземленным дураком, рабом своего узкого умишки. Оттого он и в бизнесе, ясен пень, залетел, что не мог быстро поменять свое мировосприятие, когда ситуация изменилась. Ведь говорили же, что дела у фирмы пошли под гору и все может гавкнуться с громом и молниями. Неспроста скоробогач кинулся в портал, видно, решил так спасаться от краха. Захватив привычные доллары в ад кромешный начала войны. И кому он грозил пистолетиком? Его окружал хаос, ничто, могущее обрести форму лишь под воздействием сильной и спокойной воли. Может ли пуля убить ничто? Нет. А ничто, обретшая форму худших кошмаров, могла убить человека легко. Убить и обглодать, чтобы вновь раствориться в хаосе. Здесь, в этом мире, из ничего можно словом сделать все, но удержать созданное можно было лишь волей, свободной от эмоций и страхов.

Тяжелые нагрузки при выползании из болота вышибли из Паштета все основные эмоции, а спирт парадоксальным образом мобилизовал ум. Но скоро и усталость станет запредельной, и организм сожжет весь спирт. Не стоит медлить, сейчас Паштет ощущал себя гордо летящим самолетом в баках которого, однако, плещутся жалкие остатки топлива.

Сделал пару шагов, услышал сзади умоляющее:

— Ва Арн Аратор! Эльва ар гайе! Нанд киармэ ол!

Это озадачило. Страстная, выданная залпом речь явно была на другом языке, раньше ночной гость говорил совсем иначе, тут даже звучание изменилось. Явно просил, зараза, да еще звонким женским голосом о чем — то. И — что странно — униженно это все прозвучало, умоляюще.

— Нихьт ферштеен, сагиб! — сказал сущую правду Паштет. И продублировал тут же по-венгерски: 'Нем тудом, баратом!'

Гвельфка упала на колени. Протянула руки совершенно понятным жестом.

— Нин ойале ран теннойо сильмэ! Дагнир йвалме Вала ва Валие энга вана умбар!

— Чего тебе надобно? — задумался Паштет. Мелькнула мысль, что придуряется ночной морок, время тянет, ловушка это — и Паша подумал эту мысль.

Словно уловив суть, альв отчаянно замотал башкой, так что взметнулись серебристые локоны и косички и попытался дернуться в сторону Паштета. И не получилось — словно об стенку ударился, отшвырнуло обратно.

— Не понял я твою тарабарщину! Но, походу, тебя там замкнуло, да еще и перевертыш ты теперь, голубчик... И на кой черт ты мне сдался — тоже непонятно.

Паштет задумался и в такт его мыслям в темноте прорезались светящиеся буквы давно прочитанного лиммерика:

— Нашли на заводе Бадаева,

Неизвестный дневник Чаадаева.

Что ни слово — то "ять", ничего не понять.

И девать неизвестно куда его...

Альв притих, испуганно таращась угольками глаз на волшебное чудо.

— Обмен, — мысленно обратился Паштет к альве. Я верну все как было раньше, а ты будешь мне помогать, пока я не найду выход. И сейчас покажешь мне дорогу к цели. Найду выход — отпущу".

Альва довольно кокетливо поправила прическу, но потом обреченно кивнула. Паштет сначала совершенно немузыкально завопил: "Всё как прежде пока, всё бежит по камням"и завершил фразой: "Летс ми спик фром май харт".

Гвельфка, вновь начавшая суетливо шарить по себе руками, более не интересовала Паштета совершенно, он думал о другом. Значит, пора идти.

— Метта нин! — воскликнул ночной гость.

Паша глянул на него. Тот протягивал попаданцу руку. На черной коже ладони — то ли перчатка, то ли и впрямь рука цветом печной сажи, лежала обыкновенная сосновая шишка, каких в лесу тысячи. Паштет усмехнулся и взял незамысловатый предмет. Силуэт черный опять потек, меняя вид и форму. Там, где был альв, из болотины торчал изъеденный эрозией и плесенью, но еще узнаваемый гипсовый памятник Ленину, характерным жестом указывавший направление движения. Странно было только то, что на голове у вождя мирового пролетариата красовался гипсовый же шлем восточного типа, что придавала хитрому лицу с бородкой облик Тамерлана. Была ли это игра случая и своего рода юмор хаоса, так отреагировавшего на мысль о том, что было ничем, станет всем, не интересовала Паштета. От памятника явственно сыпались гипсовые крошки, значит, и время Паштета здесь на исходе.

Проходя мимо ямки, оставленной Филином, Паштет увидел, как внезапно ямка вместе с топором, кирпичами и бутылями трансформировалась в старый брезентовый рюкзак, затем вокруг рюкзака начала расползаться вода, в которой рюкзак стремительно утонул, выбросив на поверхность пузырь воздуха. Что было дальше, Паштет не видел, он, сделав очередной шаг, понял, что попал в мир людей, мир, где полно горя, но и где можно найти свою настоящую судьбу.

Назад Паштет не оглядывался.

А потом открыл глаза.

Очухался от странного сна с трудом. После пробуждения две вещи озадачили Паштета. Первой было то, что башка разболелась, тело было как не свое и, в общем, впечатление — словно как траванулся чем-то. Вчера было тоже паршиво, но не так, по-другому. Второй озадачившей вещью была банальная сосновая шишка, зажатая в кулаке. Это как-то удивило, потому как вокруг ни одной сосны не было в принципе. Сначала Паша собирался зашвырнуть эту шишку к чертовой матери, но делать резких движений из-за больной головы очень не хотелось, потому странная находка была запихнута в карман ватника и Паштет приступил к сборам.