Ответить на этот вопрос Паша не смог и потому так и осталось невнятицей — чем шашка от сабли отличается. Во всяком случае перекрестия эфеса в предложенном Паше оружии не было, клинок был старым, щербатым, клеймо имелось, но такое невнятное, что черт бы его побрал, и потому попаданец холодняком этим не заинтересовался категорически. Торгован пожал плечами и больше не надоедал. Из этого Паша сделал неожиданный вывод — раз торгован не пристает неотвязно, как репей, то тут точно не арабская страна.
Деревня, куда пришел обоз из одной телеги с сопровождающими Пашу лицами, оказалась не маленькой, домов с полсотни, церквушка на холме сразу Пашу успокоила — явно православного типа постройки, даже крест на ней был целехоньким, видать коммунистические безбожники не добрались, так что и впрямь скорее всего те территории, что в 1939 году СССР себе вернул. Понятно, почему по-русски не говорят толком.
Усмехнулся про себя — Лёха часто говорил о том, как бедно жили в то время люди, тут наглядно это в глаза бросалось. Дома совсем другого вида, что привычны были глазу — в первую голову из-за того, что крыты соломой, да еще и низкие — не сразу доперло, что полуземлянки — наверху несколько венцов, остальное врыто в землю, да еще к тому же окон вовсе нет — словно бойницы в стенах и стекол не видать вовсе.
Мда, бедованы...
Хотя видать, что большевики тут недавно — дорога, вполне такая привычная проселочная — а столбов с электричеством ни одного нету. То-то язык не понять... И опять же — чисто все на обочинах — ни тебе пустой консервной банки, рваной газеты или битой бутылки, что для проселка в том времени, что еще только потом наступит — невиданное дело. Хотя толковали вроде, что в Белоруссии все чисто, как в Голландии какой.
Публики в деревне было мало, мужиков и не видно вообще, редкие старухи, да дети на виду. Ясно, рабочий день в разгаре.
Пацанва храбро собралась стайкой поодаль и теперь сопровождала Паштета, чирикая что-то звонкими голосами. Босые все, но одеты нормально, разве что только самые маленькие в одних рубашонках. Ведут себя сдержанно, вблизь не лезут, камнями не кидают. И словно из черно-белого фильма вылезли — одежонка вся такая светло-желтоватого цвета, холстинка с заплатами, так и заплатки не цветные. Нет тут красок. И сами белобрысые.
Курицы бегают, пару свиней видел в луже лежащих — ну не совсем уж нищеброды. На спешащего куда-то мужика подивился. Тот тоже вылупился дико, на Паштета глядя. Так бы на него глянул, словно Павел фрик какой-то! А сам-то хорош — косу тащит в руках — словно из компьютерной игры спер — древко короткое, гнутое странно и вся какая-то нелепая, детская что ли?
Паша потому ей удивился, что точно такая же была в криповой жутковатой игре компьютерной. Где ирландец — ветеран Первой Мировой вляпался по просьбе своего полкового друга в разборки семейные старинной фамилии с проклятием во все края... Вот там в арсенале была такая же — нежить кромсать. Кельтская коса? А похожа... Точно как в Клайв Баркере. Как ей косить-то такой? Вприсядку?
Вертел башкой — любопытно было. Словно в этнографическом музее.
Остановились все у большой избы, которая была и повыше прочих и аж двухэтажная — внизу подклеть для скота и вишь глиной красной покрашены двери. И оконца есть — тоже без стекол, чем-то вроде промасленной бумаги затянуты и маленькие — но по сравнению с тем что до того было — почти дворец. И крыт дом не желто-бурой соломой, а дранкой сероватой.
Тут торгован что-то пацанятам сказал, опять послышалось слово "сегун". Несколько пацанят ускакало за этим самым "сегуном", очевидно. Паша решил ничему не удивляться, потому, когда с детворой явился крепкий мужик с тугим пузиком, показательно подпоясанный снизу ремешком с серебрянными фиговинками так, чтоб пузико подчеркнуть, типа "вот какое наел!", Паштет и не удивился.
Поприветствовал мужика, тот вроде понял, буркнул что-то в ответ неразборчивое, что можно было бы получить из сложенных друг на друга одновременно фраз: "И ты будь здоров, человече!" и "носит вас, чертей, будь вы неладны!" Торгованы затарахтели в свою очередь, мужик оценивающе оглядывал попаданца. Паша попытался осторожно задавать наводящие вопросы, опять получил те же результаты — только на слово "немцы" мужик отреагировал пониманием, почесал в ухе, подумал, потом кивнул головой, типа ладно, раз чужаку так охота — нехай едет к немцам.
Усмешка какая-то у него была при этом неправильная, очень уж презрение проскочило при "немцах", с другой стороны показалось Паше, что сам мужик, весьма настороженно глядевший вначале, как-то успокоился. Ощущение было странным — словно Пашу оценили, классифицировали и поставили на соответствующую полку, после чего инвентаризированный попаданец перестал быть непонятным, но интересным объектом.
Почему-то вспомнилось из детства, как мама нашла при уборке квартиры какую-то гайку, обратилась к отцу, тот повертел деталь в руках, потом хмыкнул: "А, это от дивана!" Отодвинул мебель и да, прикрутил гайку на ее место.
Вот сейчас Паша почувствовал себя той самой гайкой. Еще смутило то, что в разговоре рядом со словом "немчины" вроде как показалось что-то очень знакомое, голову на заклание не положил бы, но вроде отчетливо услышал что-то типа "обосратушки", а тот торгован, что шашку предлагал, кивнул и молвил что-то адски похожее на "засранцы".
Двинулись дальше, что удивило — не выгружая практически медвежье мясо из телеги. Вот вонючих здоровенных пташек "сегун" забрал.
Покатили по проселку дальше, детишки вскоре отстали, опять тихо, только колеса у телеги скрипят, да листва шумит. Через полчаса свернули, выехали на поле, довольно топтанное. И Паштет встал, как вкопанный. До того он сильно опасался, что приведут его аккуратно в лапы немецкой фельджандармерии или в комендатуру вермахта на данной оккупированной территории, а то и к НКВДшникам, вот, дескать, прохожий шибко немцами интересовался, залетный парашутист, наверное. Морально готовился и к допросу и к драке. Даже со стрельбой. А вот к этому никак готов не был. Ну, совершенно. И в голове почему-то крутилось разухабистое и не очень уместное:
Падал в шахту лифта
оптимист Сергей.
Хохот доносился,
крики "Эгегей!"
Паша был готов увидеть немецкий лагерь. Грузовики, бронетранспортеры в конечном счете были не обязательны, вермахт немалой своей частью передвигался на конной тяге. Потому пасшиеся тут лошадки не удивили. Вот сам лагерь... Пара десятков палаток и шатров, разнокалиберных и кое-где цветастых, но изрядно потрепанных и потасканных, да и публика в лагере и вокруг него ни в коем разе не соответствовала облику вермахта. Больше всего все увиденное, включая часового при дороге, опиравшегося устало на алебарду, напоминало цветную гравюру того самого Калло, чьи рисунки Паша когда-то потрясенно разглядывал.
Алебарда!!! Чертовщина! То, что это не 1941 год стало понятно со всей очевидностью. Потому и самолетов в небе нет, что откуда тут самолеты? И язык у окружающих — наверное русский, надо понимать, только вот старый русский, да еще и диалектный. Слова-то некоторые понятны были, всяко не английские или испанские. Но может немецкий пригодится?
Потрясенный Паштет полез в рюкзак, достал фляжку со спиртом и глотнул. Он просто нуждался в таком действе, чтоб немного придти в себя. И ведь действительно — а с чего он решил, что портал работает строго на 1941 год? Это не кинотеатр с расписанием, не рейсовый автобус. Да в конце концов и там бывает сбой. Черт, что произошло-то?
И вдруг, после обжигающего глотка спирта, Паштета осенило. Он вспомнил, с какой неподдельной жадностью, директор Константин Константиныч (среди своих — Скотин Скотиныч) хватался за понравившуюся ему вещь, будь то подаренная казацкая шашка или подвернувшаяся жопа секретарши. Все встало на свои места.
Увидав хроно-светлячка, шеф, будучи левшой, схватил его с такой неистовой силой, что светлячок не выдержал и, зашвырнув директора куда попало, взорвался затем ядерным микровзрывом, разметав по болоту кости кисти Кости.
Больше внятных версий в голову не пришло, Паша под внимательными взглядами торгованов закрутил пробку фляги, встряхнулся и кивнул — пошли, дескать дальше.
Вторая часть
Глава 1. Хотел немцев — получи немцев!
Впору было выматериться. Вот стоило столько всего пережить, ломясь в дурацкий этот портал, рисковать своей шкурой и вот оно искомое. На такое Павел, по кличке Паштет никак не рассчитывал.
Немцы в его представлении могли быть какие угодно — благо приятель и коллега Лёха, закинутый этим же порталом в самое начало Великой Отечественной живописал самых разных фрицев в разных конторах служивших как разительно отличавшихся и внешним видом и выправкой и удалью, да и формой разнились так, что впору глазами хлопать от разнообразия. Всяк на свой лад!
Но таких немцев никак не ожидал увидеть — с алебардой и в словно шутовской пестрой одежонке, впрочем в сочетании с грозной и явно по всем признакам — боевой, привычной в лапах и остро наточенной алебардой — шутом этот прохвост не выглядел.
Алебардщик встретил местных как старых знакомых, а вот на Пашу поглядел строго и как-то очень по — эстонски протяжно выругался:
— Вые пистуу?
Что странно — прозвучало это как-то вопросительно и не враждебно.
Настороженно, но не враждебно.
— Ферштее нихьт! — пожал Паша плечами. И поглядел внимательно в глаза спрашивавшему.
Часовой надулся, отчего его испитая бледная морда с серой кожей как-то даже и порозовела и сказал гордо:
— Ишь Ханси Офенхельт!
Тут он ткнул себя пальцем в грудь, прямо в кожаный камзол весьма грязного вида. Потом грязным пальцем ткнул Паше в грудь:
— Вые пистуу?
— Ах, вер бист ду, ты меня спросил? Кто ты есть? Акцент у тебя, Ханси, камрад, фантасмагорический — облегченно вздохнул Паштет, в то же самое время, как мысли у него в голове заметались кучей вспугнутых летучих мышей. Ранее сработанная легенда, в которой Паша и впрямь решил по совету Лёхи быть театральным администратором рассыпалась мелкими брызгами. В течение короткого времени надо лепить новую, причем времени-то как раз мало.
И тут надо было угодить в десятку с первого раза, потому как местные — условно сказать — русские, Паштета явно за своего не приняли и спровадили к чужакам "немцам". Если и тут не получится договориться — придется сидеть между двух стульев, то есть на полу холодном и черт его знает — как в этом времени, а может и в этом, ином от земного, мире быть неприкаянным. Потому как Паштет сейчас один как перст без друзей и знакомых. А человек — существо социальное, одиночку же всегда обидеть просто и легко.
А кто это вообще-то? Язык вроде как похож на немецкий больше, чем на всякие там голландские извращения. То, что местные называли этих прохвостов 'немцы' ничего не значило. Во времена алебард на Руси всех иностранцев так звали гамузом и скопом — это Паша по школе запомнил еще. И чего они тут делают?
С одной стороны на войсковое подразделение этот разбродный лагерь как-то не тянул. С другой стороны публика у палаток даже на первый взгляд была очевидно вооружена, но при том торгованы явно чувствовали себя тут спокойно, да и деревенские тоже не шибко волновались, что рядом с ними порядка сотни вооруженной шпаны обретается. Причем явно не своих, а пришлых. Так спокойно крестьяне относятся только к дружелюбным регулярам, как полагал Паша.
Оставалось только вздохнуть тоскливо от досады. Полез в воду, не зная броду — вот и купайся теперь в сапогах по самые уши! И ведь как шел сюда — как американский президент, напыщенно и безоглядно, не думая, что дальше делать будет. И надо рожать легенду, срочно выдумывать имя и фамилию, а судя по одежке и быту местных — еще и сословие свое надо обозначить и чтоб впросак не попасть! Но учитывая, что ничерта не понятно, а исторические знания ограничены "тремя мушкетерами", да парой фильмов — можно такого дурака свалять за пять минут, что чесаться устанешь.
На счастье Паши часовой как-то тоскливо и зло перекосил свою бледную морду, неразборчиво выругался, торопливо отошел на десяток шагов и злостно нарушил устав караульной и гарнизонной службы в той редакции, что была знакома Паштету. Он уселся весьма недвусмысленно "гордым орлом" и стал тужиться. Такая европейская простота нравов немного удивила "нецивилизованного русского дикаря", но виду попаданец не подал, только судорожно размышлял — как назваться, что дальше делать, и с чего это кнехт караульный срать уселся при всем честном народе? Все вместе сразу обдумывать было трудно, разве что обратил внимание, что торгованы невзначай переглянулись с постными деревянными мордами, но легонькие иронические ухмылочки тенью, отзвуком на губах у них скользнули.
Злорадствуют, интеллигенты местные, над страданиями солдапера — чужеземца. Бесплодные страдания-то, судя по всему. Не выходит у Данилы-мастера каменный цветок.
— Nichts passiert ? (Ничего не получается?) — спросил Паша сочувственно, но в меру, чтоб не выглядеть и глупым самаритянином.
Алебардщик злобно посмотрел снизу вверх, ничего не сказал внятно, только пробурчал что-то себе под нос. Его совершенно не смущало, что он тут сверкает голым тощим задом перед совершенно посторонними людьми, но вроде понял вояка, о чем спросили.
А Паша, с виду стараясь остаться невозмутимым и холодным, лихорадочно думал, перебирая варианты ответов и отвергая их один за другим, что было совершенно разумно, потому как в этот пиковый момент в голову лезла какая-то чушь, причем лезла настырно и упорно, как пьяный в музей, невзирая на то, что ее выкидывают из вороха мыслей. При этом же, как и положено всякому разумному человеку, который только что облажался и сморозил глупость, все время вылезали детали, которые Паша по дороге видел, но не воспринял так, как надо и потому не подготовился.
Как говаривали раньше — смотреть и видеть — две разные вещи. Ну, вот пришел Паштет в деревеньку и что? Ни домов не разглядел, ни одежды взрослых, ни прочего. Бревенчатые избу, в чашу рублены. Вроде отличаются от тех, что сейчас в деревнях, так это из-за крыш — тут они соломой крыты и дранкой, если побогаче — как "сегун" этот. И баньки тоже видел, без труб, типовые, которые "по — черному" топятся.
Так и такие тож не старина какая древняя, вон Высоцкий рвался все, чтоб ему такую именно протопили. Поездил Паштет по стране, видывал такое, причем еще удивлялся — в одном районе деревенские все по-черному бани топят, а у соседей — все по-белому, черт их поймет почему так. Разве что крыши ондулином покрыты и там и там.
Вообще, конечно, поступил Паша по-дурацки, можно сказать сам в зубы полез. Другой бы кто тихарился бы в лесу, все вызнавая. Правда, Паштет свои ниндзевые способности оценивал низко, засекли бы его быстро и потом вышло бы неловко, не любят люди, когда кто-то в лесу таится с нехорошими, надо думать, намерениями. Иначе с чего прятаться — то от порядочных людей?
— Хандырил ли на оксар? — спросил один из спутников, меланхолически поглядывая на старающегося часового.
