Паштет терпеть не мог публичных выступлений, но — как говорится в поговорке — взялся за гуж — не потолстеешь! Хауптманн как раз заканчивал говорить что-то, что промпт попаданца перевел совершенно несуразно и понять сказанное не получилось. А вот то, что хауптманн, повернувшись, увидел приближающегося лекаря, съехал с темы и объявил о надвигающемся лечении — это было понято не только стоящими в строю, но и самим доктором.
Вояки уставились на Паштета. Он, соответственно — на них. Поиграли в гляделки, в ходе которых мысли у Паши в поврежденной вчера алкоголием голове метались как галки у колокольни. Черт, надо было вчера не спать валиться и сегодня не болтовню слуги слушать, а наметить план действий. Не успел. Нужно чуточку выиграть время. Внезапно вспомнилось из читанной давным давно книжки про то, как Насреддин лечил ростовщика — для выигрыша времени велел развести костер, а потом всем молиться, но ни в коем случае не осквернять молитвы думами об обезъяне. Так, есть идея!
— Господин хауптманн! Прежде всего мы должны помолиться святой... (Тут у Паши возник короткий затык, потому как он кроме Асклепия никаких божественных сущностей, завязанных на медицину, не знал. Асклепий же не годился, как язычник. Молнией в судорожно напряженных извилинах проскочила искра — вспомнил виденную в Великом Новгороде могилу святой и ляпнул) ... Параше Сибирской!
И сам испугался. Ну, что поделать, если ту деву так звали? Чертовы ассоциации.
— Я не слыхал о такой святой! — буркнул тихо лекарю Геринг.
— Она канонизирована римской церковью год назад, широко не известна еще. Но очень помогает страждущим хворями! — привычно соврал Паштет.
Хауптманн пожал плечами и отдал приказ. Подчиненные послушно сложили ладошки и забухтели каждый на свой лад. То же сделал и Геринг, посчитав, что от молитвы худа не будет, а свежесделанная святая еще не завалена кучами просьб и скорее ответит верующим. То, что лекарь соблюл субординацию и не полез через голову командира отдавать распоряжения и польстило Герману и показало, что этот странный чужак имеет военный опыт.
— Теперь я выдам на каждых двух человек по одной пилюле. Они должны разделить пилюлю пополам и съесть, поминая всю кротость господа и милосердие его. Завтра выдам еще лекарства. Пусть относятся бережно — оно освящено архиепископом Бабэльмандебским! И еще — господин хауптманн, надо, чтобы они выкопали траншею и гадили отныне только в нее! — вспомнил азы гигиены новолепленный доктор.
— Это еще зачем? — удивился Геринг.
— Для того, чтобы дьявольские миазмы болезни мы вернули их пославшему! — Паша ткнул пальцем в землю, перекрестился и этот жест повторили остальные, опасливо поглядев туда, куда Паша ткнул пальцем.
После этого лекарь, вспоминая, как мог, рассказанное ему в аэропорту, выдал пилюли, выдирая их из пузырчатых блистеров. Пациенты таращились на его действия недоверчиво. Потом, под его пристальным взглядом, поделили и сожрали лекарство. Некоторое время ушло на создание полевого сортира а ля вермахт — с жердями над свежей траншеей и прочими удобствами. Видно было, что воякам это непривычно, но капитан имел авторитет и умел им пользоваться. А парочку недовольных он огрел палкой по хребтинам, отчего те сразу в разумение пришли.
Все это время Пашу не отпускала тяжелая дума, даже две — не сдохнет ли кто из этих бродяг в ходе лечения — выглядели-то они паршиво, прямо сказать, а вторая — не слишком ли он погорячился, вставая в строй этого военизированного сброда? Может, свалить, не связывая себя обязательствами?
Быть попаданцем самому оказалось весьма и весьма сложно. Так-то, разумеется, в книжках все было проще некуда, а тут, черт их дери, даже год непонятно какой и что за Йохан на троне — черт поймет! Но очень озадачило, что русские за своего не приняли, категорически отправив к иноземцам. Которые тоже за своего не посчитали. Другое дело, что в банде этой, громко названной ротой было явно всякой твари по паре. Даже одеты они были стремно и внятно определить моду было очень непросто. По сравнению с этой ротой покинутое общество будущего преставлялось просто одетым на один шаблон, да оно вообще было униформированным и куда как однотипным в сравнении. На всех джинсы, все идут, таращась в айфоны, куртки, шапочки максимум трех разных типов, шести раскрасов.
Не, ну были фрики явные, доводилось видеть разных юродивых, но в целом — хоть всех строем води. А тут у одного башмаки с задранным носом, у другого, рядом — какие-то постолы, третий в сапогах, и портки у одного буфами с разрезами, откуда торчит другая ткань, у соседа в облипку внатяжку штанишки, а у третьего — портки словно из магазина рабочей одежды, мало не из дерюги и пуговицы здоровенные, металлические на ширинке. Причем, похоже он этими пуговицами гордится. И шляпы у всех разношерстные и куртки. У кого куцая, у соседа — наоборот, долгополая.
Пестрое вроде все, а в целом — бурое какое-то сборище. Черт их поймет. Категорически было неясно Паше — куда это его вляпало. Но точно — не петровское время и не пираты карибского моря — никаких треуголок, шляпы посконно круглополые. Три мушкетера? Тоже нет — у этих не изящные кремневые мушкеты, а весьма грубые самопалы. Или у мушкетеров тоже фитили были? Черт их подери, не вспомнить. И да — три мушкетера — дворяне были, как и кардиналовы гвардейцы. А эти — забулдыги бомжеватые.
Хотя у нескольких человек — самые настоящие шпаги. Дворяне? Но вид у этих дворян самый подзаборный. Правда, у остальных еще хуже. Ни одного толстого — жрут, значит, невдосыт. Да и вообще — потасканные, та еще компашка, если честно. Зато у каждого либо кинжал на поясе, либо нож офигительных размеров.
С другой стороны — никак в обществе без статуса не получится. Должен каждый сверчок на своем сучке сидеть. Что-то говорило попаданцу, что пока ему везло. Вел он себя бесшабашно, чего уж там. Мог его приколоть тот уродливый отшельник, когда медведя разделывал? Да как два пальца. И поганками угостить в каше — тоже мог. Немцы эти... Вот неприятные у них были взгляды. Всю беседу с командирами наемников сидел Паштет как на иголках. Больно уж взгляд был такой, как у пса при виде куска мяса. И ощущал своей кожей Паша, что решается его судьба. Потом только с чего-то попустило капитана и как-то перестала угроза ощущаться как физическое воздействие. Что-то для себя наемники решили и видимо строят планы.
Узнать бы еще — за кого они его тут держат, но всяко не прикололи ночью, так что поживем. Нежило этот явно шпионить будет, для того и приставлен, ну так и ладно — надо щеки надувать грамотно, чтоб понимали немцы — мертвым он им больший убыток. Хотя если еще золото засветить — точно прикончат. Скромнее надо себя вести и соответствовать... Еще б понять — чему. Ладно, шпионаж — та еще веселуха, в обе стороны может работать, слуга попался болтливый, так что поболе с ним разговаривать если — то проболтается.
Тут опять Хомич вспомнился, потому как очень в тему были его рассказы про эксперименты с обезьянами и сходство иерархичных реакций в стае для человеческого общества. Тогда — в армии — Паша просто отметил сказанное сослуживцем, как возможно интересное. То, что на животных ставят разные опыты, моделируя ситуации и реакции уже и для человеческих организмов, это Паштет и без Хомича знал. И то, что лекарства так отрабатывают и хирурги тоже на лягушках попервоначалу тренируются — это как бы не новость.
Новым было то, что поведение людей тютька в тютьку соотвествовало всем инстинктам стайных млекопитающих, хоть волков, хоть шимпанзе. Или "шимпандзе" как говорил пухлый юморист, если рядом оказывался дебил Билецкий. Ему на голубом глазу Хомич впиливал всякие басни типа того, что Шимпандзе — так звали лаборанта, на котором ставили опыты. За это ему платили солидные гроши — сам профессор Абрам Гутанг премии выписывал. И тупой Билецкий всерьез этому грузину завидовал, потому как работа несложная, а гроши мает.
Пока хохма не вскрылась, этот болван даже пытался сам устроиться после службы на место лаборанта и пытался подлизываться к Хомичу всяко разно.
Так вот, оказалось, что социальная жизнь обезьян точно соответствовала человечьей. Шимпанзе точно так же торговали друг с другом, выполняли работы, на которых Билецкий бы провалился и конкурировали — как и подобает людям. При всем этом четко расписаны были места в иерархической пирамиде. Альфа — вожак, который всех лупит, отнимает еду и доминирует умом и грубой силой. Беты — те, кто подпирают вожака и в принципе годятся на его роль, но пока уступают ему и потому пытаются подсидеть по возможности. И так ниже и ниже, до убогих париев — омег. Омеги — забитые, беспомощные и беззащитные, которых может безнаказанно обидеть каждый, что стоит выше в иерархии.
И тут Хомич на полном серьезе начинал расписывать роли и иерархию в роте — что оказывалось очень показательно, потому как армейская структура укладывалась на иерархичную пирамиду как влитая. И ротный, как главный бабуин, альфач, и старшина со взводными — как беты и так далее. Только Билецкому Хомич отводил место ниже омег, так как "тупее тупых". При том обезьяновед признавал, что если дебил Билецкий попадет в другую стаю, где найдутся еще более тупые и слабые особи — то там он вполне может стать альфой. Потому как структура тверда в схеме, а персоналии меняются, конкуренция идет все время.
И всегда приводил в пример семейные дрязги, довольно легкомысленно сравнивая семью с волчьей стаей. По его словам каждая женщина — млекопитающая стайная особь и ей положено инстинктом периодически проверять — кто в стае главный. И если мужик не может доказать свою альфость, начинает уступать и плясать под женину дудку, то получается паршиво, потому как "бабе прописано чоловику подчиняться, а ежели он бабе покорен, то ее это бесит пуще и пуще".
А когда с ним заспорили пара идеалистов, привел им в пример банальных собак. Типа собака тоже периодически проверяет — кто главный. Такие бунты собашники обычно подавляют походя, и мир царит дальше. Но если хозяин засбоил и пасанул — то песик начинает себя считать вожаком и кончается все паршиво. Когда собака кого-то дерет в семье — это она не взбесилась. Это означает — поняла, что главная — она. И потому ставит на место своих подчиненных, по мере своего разумения.
С этим спорить было трудно и дальше разговор обычно скатывался на баб, как таковых.
Тогда Паштету пришло в голову, что можно сделать глобальный вывод — почему все страны подстилаются под США, а Россию не любят и стараются нагадить в любой удобный момент, даже если их эта самая Россия спасла от банальной ликвидации, как тех же грузин, которых должны были вырезать персы. И ему показалось, что тут все понятно. Поведение США — нормальное альфовое.
Всех лупят за малейшую провинность, волю свою проявляют жестко и недвусмысленно, у всех все отбирают, а если что и дают (Альфа звери тоже иногда могут дать подачку подчиненным) то за каждый выданный витамин требуют всякого разного и без всяких потачек. А Россия — наоборот. Дает все время все даром и ничего за это не требует. Такое поведение не характерно для альф. Так себя ведут жалкие сигмы. Которые отдают жратву и ништяки даже до того, как их начинают бить. Достаточно грозно глянуть.
И никак иначе это восприниматься не может. Гуманизма, милосердия, щедрости у зверей нет в принципе. Все это воспринимается только как слабость. И потому — коль скоро такая модель для животных характерна — вполне годится и для людей тоже. Тогда Паша поделился своей мыслью с Хомичем. Тот хмыкнул и спросил:
— Знаешь, почему в СССР этологию не любили и держали в загоне, хотя вообще науку поощряли и поддерживали?
— Походу ты уже это для себя решил? — усмехнулся тогда Паштет.
— А то ж! И тут все проще пареной репы! Нет у животных социалистических инстинктов поведения. В принципе. Это получается неестественное дело. Не прошито в матрицу живых существ. Искусственное получается полностью. Мы же — животные. Вот сам суди — почему отругать кого-нибудь — плевое дело и приносит удовольствие, а похвалить — язык не поворачивается, немеет? — усмехнулся иронично Хомич.
— Опять инстинкт, скажешь?
— Он самый. Ругань — это доминирование, ты сам себе показываешь, что ты выше уровнем, чем ругаемый. Ты — лучше его и выше потому на лестнице иерархи. А у похвалы сильный оттенок признания превосходства над тобой в чем-то того, кого хвалишь. И потому — одно приятно и легко, другое — через силу и трудно.
Так что можно у обезъян и торговлю смоделировать — и они будут вполне рыночные отношения устраивать, причем жульничать будут отчаянно, можно заставить их работать — причем по этапам — нажал кнопку — получил жетон. Опустил жетон в автомат — получил банан. Или абрикос — если в соседнем, не желтом, а красном автомате. Или кусок сахара — это если в белом. И тут же общество у них делится на трудяг и бандитов, которые трудяг грабят. Ну, не похоже ни на что, а? И трудяги сначала пытаются жетоны копить, но когда понимают, что эти жетоны у них отнимут другие, кто сильнее и наглее, тут же переходят на немедленное обналичивание. Все, как у людей, или у людей — как у макак. Вот какой смысл тащить деньги в Сбербанк, если их инфляция уничтожит в момент? А та инфляция — как раз грабеж, организованный теми, кто сильнее и наглее.
— Ну да, ну да. А эксперимент, чтоб они завод построили или ракету запустили не делали?
— Пытались. Зря смеешься. Реально — пытались. Охота же получить госпремию, за доказательство того, что этология позволяет макетировать все в человеческом обществе. Но — нихрена не получилось. От слова "нихера". Так что если тебе интересно — у людей есть весь набор павианьих инстинктов. И есть попытка создать свои — человечьи инстинкты. Которые, собственно, и отличают человека от павиана или бабуина. Как правило эти попытки проваливаются. Потому что бибизяньи инстинкты сильнее и быть макакой просто и удобно. Вон, смотри на Билецького и удивляйся.
— Считаешь, что человеки смогут стать человеками? — грустно усмехнулся Паштет.
— Кто знает? Одно могу сказать, что бибизяны не любят человеков. И страшно бесят одних такие попытки других. Потому что для бибизяны это дикость и показатель слабости — так говорят инстинкты. А человек оказывается с дубиной, образно говоря, и никак не понимает бибизяна — как слабак по поведению ее отколошматил, словно он — альфа. Это понимаешь ли вдвойне обидно и непонятно.
Вот тогда-то Паштет и выложил свою мысль про то, почему Россию не любят.
Ожидал, что ехидный Хомич что-нибудь едкое скажет, но толстяк просто кивнул головой:
— Вот, Павло, ты и ухватил соль. Почему во всех заповедниках написано крупно "Животных не кормить!" как считаешь?
— Вредно наверное, диета там у них своя, а тут нажрутся как моя кошка на праздник — потом блюют небось — уверенно сказал Паштет.
— Плохо ты меня, Павло, слушал. Диета — дело тридцатое. Главное в том, что животные, после того, как их стали кормить — начинают на туристов глупых нападать и драть их всерьез. Неважно — медведи или там павианы. Это для всех диких годится. Раз ты без моего принуждения САМ отдал мне ЕДУ — то значит я главный и крутой, а ты слабый и ссыкливый, и я могу беспрепятственно тебе устроить жесткое доминирование с нахлобучкой и заушением и взять все. что хочу. Животные становятся резкими и агрессивными. И ведут себя как пьяные гопники перед маломощным ботаном. Чуешь?
