Черт, до чего же не то время в которое попал! Совсем ничего не известно, а что помнит — так то либо наврано слоем толстым, либо неверно. Хотя чего там себе — то врать — можно подумать про то, что потом, он будет знать лучше.
А насчет харчей сотник явно оживился, слушая.
Оружие да харчи — самое важное сейчас.
Да вообще-то и потом. И всегда.
Чего уж себя обманывать, приоритеты не меняются, другое дело, что в будущем куча народу надежно закрывает своей огромной, но незаметной для столичной публики работой, от основной массы населения обе эти жуткие угрозы и потому публика думает, что вокруг друзья, (а на самом деле вокруг вражье, пострашнее вурдалаков и зомби, просто оборотни эти прикидываются добренькими и миленькими пока у тебя в руках "осиновый кол и пистоль с серебряными пулями") и гамбургеры растут на деревьях — (а на деле и жратву выращивать — точная наука нужна и работа крайне выверенная, причем во многих отраслях — от нефтедобычи и выпуска солярки, до самой техники, оборудования, метеослужб, дорожников и много кого еще, включая ученых, что колдуют над семенами и даже ветеринаров, без которых скот и птица мигом передохнет от эпизоотий, как мудрено называют эпидемии среди животных. А тут еще и таможенники подключаются и погранцы — потому как 'ничего личного, только бизнес' и конкуренты из-за рубежа с удовольствием подкидывают то африканскую чуму свиней, то птичий грипп, то еще какой испанский стыд ).
Но тут беда в том, что человек, пока сам не поголодает, пока не испытает жажды — понятия не имеет, насколько ценны харчи в магазинах и вода в кране. И к сожалению в модных и старательно рекламируемых идиотских книжонках толкового нету, знай тварцы живописуют, как легко разводить десятки лет в метрополитене свиней.
И с такой же легкостью в мыслях — и грибы на бетонных стенках растят. Сразу видно, что даже хомячка такой писатель не имел в детстве, а жил в фешенебельных условиях не зная ни в чем нехватки. Потому в писанине своей и оружие производит отличное — из говна и палок — такому мыслителю пустяк делов слепить из металлолома пулемет, лучше принятого в СССР на вооружение. Потому как своими ручками даже поджигу простенькую не делал, но мнение имеет и таким же олухам его преподносит... Но то изнеженный болван для таких же изнеженных болванов преподносил. А тут собеседник иного кроя.
Оружие, конечно, сотника очень интересует... Это ж не рафинированный интеллигент, которого закрывают от всех угроз презираемые им тупорылая солдатня, глупые генералы и никчемные полицейские... Паша тихо усмехнулся, невесть почему вспомнив рассказ американского режиссера Камерона, которого во время съемок боевика 'Чужие' все время донимала претензиями актриса Сигурни Вивер, которой страшно не нравилось, что 'в фильме слишком много, чересчур много оружия!!!' Наконец режиссер не выдержал и при всей съемочной команде громо спросил главную героиню: 'А что ты предлагаешь? Заболтать Чужих до смерти?'. Все постарались не заржать, но некоторые не удержались. Актриса покраснела и обиделась, но больше не маялась херней и глупых претензий не выражала.
Но с оружием, чего уж себя обманывать, у Паши не пошло, предложенное вроде как не прижилось. Про латы и говорить смысла нет — даже в покинутом сытом времени, где железа и стали навалом и инструмента полным полно — стоит набор доспеха для реконов дороговато.
Бугуртщик Серега рассказывал, что на комплект защиты — из сабатонов (стальных набашмачников), поножей, поручей, шлема и горжета с гамбезоном отдал три свои месячные зарплаты, а комплект был простенький и из дешевых. На кирасу уже денег не хватало, но бравый алебардщик не очень огорчался — ноги и руки защищены стальными доспехами, а в туловище в бою прилетает куда реже, чем по конечностям, это достоверно и научно доказано археологами.
Доспехи, значит, не пляшут. Нет тут для таких наворотов стали. Да и лошадки такой тяжести не потянут.
Остаются харчи. Вылезло в памяти, что при Борисе Годунове будет три года голодухи лютой, что потом даст жесточайшую Смуту. Это запомнилось только по той причине, что связывали голод с извержением вулкана в Перу и название той огнедышащей горы совпало с именем президента. Звали эту горушку, устроившую практически ядерную зиму на земном шаре слоем частиц пепла в атмосфере — Уйанапутина. Солнцу было не пробиться — вот вам и снег посреди лета.
Странно — а что в Европах було в то время? Тоже неурожай и голодуха? Так поляки вроде бодро приперлись мутить воду и своего крулевича на трон московский сажать. Это они уже потом — заняв Кремль так оголодали, что человечину жрать принялись, 'польскую солонину'. Правда Польша южнее все ж. Там нет такого риска в земледелии.
Тьфу, не о тому думать надо. Тем более, что сотник уже опять спрашивать принялся — что это за фрукт — фыхва? И сказал, что видел уже такое, персиянцы завезли и на рынке торговали — точно, круглый такой, желтый. Невидаль заморская. Говорят — слаще репы гораздо, но покупать побоялся. И веры эти нехристи неправильной и фрукт странный. Да и — помявшись — дорого спрашивали басурмане.
Тут настал черед Паштету затылок чесать. Все же по описанию получается, что тыквы это. Про картошку из Персии он не слыхал, хотя черт их разберет — египетскую-то сам ел. И греческую. Желтая, да. Но чтоб сладкая? Вкус другой не то, что у нашей, но не сладкая. А батат — он красный. Доводилось еще топинамбура клубни есть — земляная груша. Но сейчас и здесь ее точно нету.
Привлекло внимание какое-то странное действо неподалеку — где тюкали топорами на сборке сруба из бревен мужики. Сейчас они прекратили работу, но как-то без перекура — хотя какой перекур, табак еще только только завезли в Европу, там это дивная диковина и Петр Первый еще не вколотил вредную привычку в массы — так вот мужики столпились вокруг молоденького парня, который зачем-то разулся и стягивал портки, сверкнув белой задницей. Окружающие определенно должны были отпускать идиотские шуточки — но все молчали, что странно.
Парень с голой жопой тем временем приткнул широкую доску к стене сруба, упер ее другим концом в землю, проверил — прочно ли стоит, ловко подтянулся, уселся на доску — и скатился, как с детской горки. Окружавшие этот аттракцион мужики радостно прокричали что-то и подали парню портки и прохоря. И когда он оделся явно с чем-то поздравили — степенно и с достоинством, а он — смущенный и радостный определенно купался в лучах славы.
Паша совершенно не понял смысла сего действия, а сотник и вовсе туда не глядел — так, мазнул взглядом в виде реакции на движение, но совершенно равнодушно.
По мнению фон Шпицбергена — для взрослых мужчин такие катательные забавы были как-то не к лицу. Потому аккуратно спросил своего собеседника — что это было? Сотник как-то слишком внимательно глянул на Пауля и ответил, как о само собой разумеющемся, что это обычная проверка для столяра-ученика для перевода в подмастерья — дают тупой топор, бревно, надо вытесать из него доску и потом при остальных мастерах поставить ее с уклоном и проехать сверху вниз голой жопой.
— И зачем это? — не понял Пауль.
— Если нет заноз — годен в подмастерья! — ответил собеседник.
И опять замолк, явно считая, что сказал более чем достаточно. Паштет тем временем соображал — как это так? Из бревна одна доска? Ну тупой топор — понятно — работник должен уметь наточить и довести его до нормального состояния, видал Паша, как перед работой топоры мочат в ведре с водой, чтоб дерево разбухло и металл точно с топорища не слетал и еще хитрости были. Но чтоб довести топором доску до полированного практически состояния? И расход какой материала! Хотя с другой стороны — печи тут топить надо все время, так что дров надо много, а бензопилой на чурбачки не распилишь... Нету еще бензопилы. И пилы тоже нет. Зато леса вокруг.
Совсем неожиданно вспомнилось — как Тур Хейердал, готовясь плыть в Полинезию из Южной Америки на плоту из бальсовых деревьев, строго соблюдал все древние методики обработки древесины, и стволы деревьев срубили топорами, а не спилили, как положено нынче. И это их спасло — бальса — очень легкая, пористая и пила растрощив древесину дала бы воде легко пропитать плот — и он бы потоп, что неоднократно на кусках бальсы до плавания и показывали разные доброхоты наглядно. А топоры наоборот закупорили, спрессовали торцы бревен и плот отлично проплыл все положенное расстояние до Полинезии. Тут-то те же песни — тоже древесина прессованная получается на обработанных поверхностях и гниет потому плохо, стоит столетиями в срубах.
Глава 18. Стрелецкий сотник Пятой Барсук, по прозвищу Лисовин.
Странный был этот немчин... И все время удивлял. Это давало неприятное ощущение, словно жилка от мяса в зубах застряла, а не вынуть никак зубочисткой. И понять — что это за человек — не получалось.
Сам командир над сотней стрельцов был бы удивлен тому, насколько его мысли об этом парне совпадали с непонятками того же фанфарона из немцинского начальства — того, что звался Селедкой. Лисовин с немцинами общался много и речь их дурацкую и нелепую понимал вполне неплохо.
И потому смешно ему было, что грозный вояка с рычащей угрожающе фамилией Херинг — в переводе на нормальный русский язык становился Селедкой. И то, что этот хап-атаман так гордится своей начищенной кирасой, в которой по хитро придуманным застежкам сотник узнал морскую венецианскую, про которую — как хитрую новинку — ему рассказывали товарищи — тоже забавляло. Сделана-то эта тяжелая часть доспеха была для того, чтоб воевать на воде, на кораблях — чтоб если в воду свалишься — не тонуть как камень, а мигом расстегнуть на две половины стальную защиту — и выплыть!
Богатая штуковина, но не для суши. И не для пехоты.
Впрочем, Лисовин признавал, что по поведению в бою видно — Селедка повоевал много и как командир — вполне достоин. И потому, надо полагать, тоже людей знал неплохо. Потому и Лисовин удивился, глядя на одежду и обувку лекаря. Так тщательно и аккуратно для богатого боярина могли сшить, а то и для самого царя, видал вблизи одежду такого чина, стежки ровные и одинаковые, один к одному! Но ведь этот лекарь — никак не боярин! Лекарей Лисовин видел очень немного — но твердо понимал — хотя они тоже люди не бедные — но куда им! И так же, как хап-атамана поразила сотника тонкая и прочная кожа на берете с козырьком и особенно китайского шелка подкладка.
Когда немцин упал и уснул под телегой после тяжелого боя — свалилась с его головы эта странная шляпа. И сотник аккуратно пальчиком проверил — несомненно шелк китайский! Нет, трогать шелк где в другом месте не доводилось, но по рассказам он именно такой — скользкий и прохладный. И нитки тончайшие, что не разглядеть глазом.
А стоимости эта ткань была такой, что странно было видеть ее на голове простого мушкатира. Совершенно невместно такое сокровище для иноземного стрельца! А этот парень носит его так, словно это шляпа из соломы! Пропотелое уже и засалившееся. При том Лисовин много раз видал — немцы надевают на головы специальные чепчики под шляпами — чтоб ценную шапку не замусолить. А тем ценным шляпам из сукна в сравнении с этим шелком — грош цена в базарный день!
Оружие и тем более удивило. И даже не само оружие — не из глухомани был Пятой, даже и царское оружие вблизи видал — богаческое и роскошное до умопомрачения. Но такого — ни разу не попадалось. И главное было еще и в том, что самому-то лекарю это чудное ружье было привычно, он не трясся над ним, как любой воин над особо ценным своим имуществом. Как раз вкладыши из бронзы сотника не удивили — своими глазами у воеводы Воротынского видел чудную пищаль малую, одноручную и многозарядную — с проворачивающимся вокруг оси цилиндром, куда эти гильзы и вставялись. Так и боярин, уж на что богач — а с собой эту рушницу так просто не таскал. Берег — ценность же велия.
При этом немцин к своей пищали двуствольной, дивной — явно имел привычку, пользовался ею умело и в любом состоянии — уж настолько-то сотник в воинских умениях разбирался. Даже в последний день осады гуляй-города — уже и ноги не таскал, а как подоспела пора стрелять — бабахал, словно свеж и сыт. Это достигается только долгим опытом и привычкой к оружию. И для лекаря такое умение никак не характерно, что ни думай. И ходит он — не как лекарь, не выступает важно и медлительно, а скорее воинская у него походка.
При том еще и в пушкарях состоит. Опять же разное это совсем — пушкарь — он понятное дело, при пушке. Может и из пищали стрелять, но чтоб так уверенно — вряд ли. Разные это ремесла, очень разные.
Но хоть и ходит не как лекарь — а дал свои пилюли — и можно сказать со смертного одра людей раненых поднял! Не всех, двое померли, прибрал Бог, но остальные-то на поправку пошли! А такого быть не могло — уж что-что, а ранений всяких Пятой видал много и отлично знал — что не жильцы эти раненые. Но ведь выжили же! Пилюли такие к слову никогда раньше Лисовин не видал и пустую обертку от них — тоже. Прозрачная — как стекло и мягкая. И серебристая, словно тоненькая бумажка, но прочная. А и не металл и не стекло — кусочек отрезал и огнем пожег — сгорело!
И оказалось — когда рискнул и доложил воеводе, что такой вот странный медикус обнаружился — то и с упорными головными болями Воротынского справился походя. Как рукой сняло,
а бывало мучился боярин по два-три дня. И сучье вымя у другого воеводы вылечил, что опять же никак не понять было — не положено лекарю уподобляться низкому цирюльнику или коновалу — и ножиком человека резать. Разные это специальности и статус иной. Правда отметил про себя сотник, что резал этот немцин явно неуверенно, не его стезя. Но лекарь ни за какие коврижки не стал бы так себя ронять и уподобляться зубодерам презренным.
Да и с ножиком однако этот странный Пауль управлялся, как тать нощной — видано ли дело — ночью спросонья, а прирезал татарина, что его заколоть решил. Да шустро так! И потом — донесли стрельцы — что ножиком своим немцин управляется ловко. И в драке рукопашной вполне себе справлялся, что для лекаря совсем опять же невместно.
Понятно, что видя такие странности велел Пятой своим стрельцам, что поставлены были пушкарей опекать собрать все, что этот лекарь обронит.
Стрельцы постарались на славу. И полученное от них чудное оружие, которое немцин просто бросил словно мусор, как поломалось — удивило еще пуще. Такого изготовления сроду не видел не то, что сотник, а и сам воевода набольший. Тонкая сталь стволов, легкий приклад — а прочный!
При том разумеет Пауль по-русски говорить, хотя и странные словеса вставляет, не понятные никому. Но то такое — многие немцины что на Руси живут могут говорить гладко, хоть и видно, что язык этот не родной им. А у этого определенно немецкий не его.
Сначала было подумал — литвин этот человек, может даже и лазутчик — таких в сброде наемном всегда хватало, злокозненных. Благо мальчишка — слуга его тож с Литвы. Ан нет, обмишурился. Получалось после осторожного опроса, что не разбирается этот лекарь в самых простых вопросах, которые живущий в Литве даже сопляк знает с младенчества. И точно так же — и на Руси всему удивляется.
