— Ничего простого тут нет. Но смысл простой — человека можно кормить. если вот сейчас ты меня, например, угостишь — я тебе буду благодарен и не стану по отношению к тебе агрессивным — Хомич с намеком погладил себя по тугому брюшку.

— А животных — нельзя?

— Ага. Не поймут. То есть поймут, но — не так. Мысля твоя насчет отношения к России мне понравилась, это ты ловко меня обставил. Учту. Теперь остается только, чтоб наверху это поняли — и будет у нас тут все пучком. Пора идти — обед уже! — еще более прозрачно намекнул знаток этологии. И они отправились в столовую.

Сейчас все это вихрем просквозило перед Паштетом, потому как надо будет соответствовать перед этими грубыми вояками и не оказаться глупым и слабым сигмой. При том особенно-то заноситься тоже не стоит, вызовут на дуэль и сделают жуком на булавке. Черт, да ведь даже с слугой надо себя так поставить, чтоб не повел себя пацан как неблагодарная мартышка!

По всему видно — зашуганый пацаненок. Доставалось ему трепки от всех, кто рядом находился. Черт, не хочется нарваться на павианское хамство и неуважение, а с другой стороны бить ребенка нехорошо, от такого поведения родители отучали всю дорогу. С другой стороны — если пацан к затрещинам привык... Тут непрошено в голову полезли слова из "Белого солнца пустыни":

— Раньше господин любил нас, приходил к нам и даже кого-нибудь бил! А новый муж нас не любит!"

Еще хорошо — успел увидеть, что местные штукари крестятся не так, как привычно было Паштету, а слева — направо. Черт, черт, черт, все тут не такое. Ладно, раз попал — буду привыкать! И попаданец бодро с виду, но все же робея, отправился по приказу к начальству, чтобы снять вопрос котлового довольствия, оплаты за лечение и вписывания в коллектив. Капитан не стал дожидаться окончательной постройки полевого сортира и величественно отбыл к себе в шатер, велев герру доктору по окончании строительства явиться с докладом и для подписания контракта.

Паше показалось, что Геринг нифига не поверил в лечение, но сами упаковки с таблетками безусловно поразили своим исполнением дотошного немца. Знать бы еще в какую сторону. А еще припомнил Паштет, что нехудо бы лагерь переместить с засранного места, заставить всех мыть руки, пить кипяченую воду и — точно, это забыл — если есть повар, который кашеварит на всю роту — то узнать — дрищет он сам или нет. и если так таки — да, то менять его на другого, без поноса и болезни.

Все это Паша выложил почтительным тоном офигевшему Герингу. Впрочем, хауптманн обещал подумать. После чего выложил на стол дурно отскобленный от какого — то ранее на нем бывшего текста, пергамент. Колючие строки чужого шрифта чтению не поддавались, хотя Паша старательно делал вид, что — читает. Разве что бровями не шевелил.

Подписал бы быстро, но в памяти назойливо вертелось, как коллега, малость свихнутый на пиратах, рассказывал про хорошо забытый бестселлер замшелых годов — книгу Эксквемелина, который сам попал в пираты. И был там моментик — как вполне благополучный голландец вляпался в эту публику, причем рад был несказанно, они его спасли практически. Эксквемелин нанялся по контракту служащим в Ост-Индскую компанию, а оказалось, что компанейцы таким образом торгуют белыми рабами. Служащий становился собственностью компании на 5 лет и по прибытию в колонии компанейские купцы перепродали нанятых служащих местным плантаторам, так как служащие по хитро составленному котракту должны были отработать при любой погоде. Сюрприз вышел убойным. И вместо конторы публика оказалась практически рабами, разве что на срок.

Но поэтому к ним и относились хуже негров, даже и кормили куда хуже, потому как негр — постоянная собственность, а белый — временный инвентарь, и надо за весь срок выжать из него максимум, потратив минимум. Хозяин не имел права убивать слуг, зато мог их бить как собак — в том числе и, например, спуская кнутами шкуру со спины долой и намазывая рану перцем. Мог ломать им руки и ноги. Кормить такой дрянью, что и псы не ели.

Естественно от такого обращения многие "служащие" дохли. А бегство приравнивалось к воровству (ты — собственность, удрал — украл самого себя — нанес убыток хозяину) — и за это вешали. Причем еще рабы, кто был под голландцами, радовались, что не попали к англичанам. Те имели милую привычку перепродавать белых рабов, когда срок подходил к концу и на нового хозяина слуга обязан был пахать опять весь контрактный срок — и так до смерти, которая не слишком задерживалась. Как бы тут такое не получилось! Хотя немцы в подобном вроде замечены и не были, но чем черт не шутит! Вопрос о том, числит себя герр фон Шпицберген мушкетером или склонен к пикинерству — новобранец понял и решил, что не стоит лезть в дебри, виданные только в фильме про Алатристе. Геринг кивнул, пробурчав, что все равно в этих диких землях пикинеры не в почете, да и пики делать не умеют.

И, скрепя сердце, Паштет гусиным пером отчаянно подмахнул текст, — как раз последним, под целой кучей разномастных крестиков, среди которых совершенно терялся пяток подписей, из чего сделал вывод, что грамотных тут едва ли десятая часть.

После этого, хауптманн и новоиспеченный мушкетер вышли из шатра, Геринг окликнул находившихся неподалеку солдат, не всех,а кто поблизости оказался и был пойман, велел найти знаменщика и развернуть ротное знамя.

Всего собрал их с десяток, откуда -то притащили несколько копий, составив их на манер ворот — и Пауль фон Шпицберген прошел сквозь них торжественным маршем. Развернутая линялая тряпка на палке, как понял Паша, явно и была ротным знаменем. Типовой ритуал, похоже — кнехта проводят через ворота, сделанные из копий, вводят в мир суровых воинов. Дальше Паштет повторил за капитаном не вполне понятный текст, как выходило из через пень — колоду получившегося перевода — что-то типа присяги. Он поклялся в верности товарищам, командиру, квартирмейстеру, святой церкви, ну и богу, разумеется.

Потом было не так понятно, но вроде бы поле боя покидать было нельзя, пока стоит ротный стяг, за это явно по грозному тону хауптмана полагалось какое-то злое наказание, еще что-то про храбрость и доблесть и какие -то слова, по отдельности понятные, но вместе совершенно не складывавшиеся в ясный текст. Паштет уже и рукой мысленно махнул, повторял торжественно и механически. Вот, что сказал хауптманн про то, что и жаловаться на несоблюдение договора воины могут только поодиночке и только за себя — это почему-то сообразил. Подошедший Маннергейм дал новобранцу стакан пива и Паша его выпил. Весьма так себе пиво оказалось, надо заметить.

Столпившиеся вокруг солдаты трижды гаркнули "Хох", после чего некоторые из них подошли, пожали руку лекаря своими лапищами, сказали несколько добрых слов, и предложили проставиться. Видимо они рассчитывали на возможное возлияние в интимной обстановке, но новоиспеченного зольдата забрал Маннергейм, обломилась мушкетерам бесплатная выпивка.

Разочарованные камарады, бурча под нос, стали расходиться, но Паша сообразил им крикнуть в спины, что пока они лечатся — лучше не пить, а вот после успешного лечения можно будет и устроить пирушку. Это больше понравилось воякам, хотя коварный Паштет сообразил не брать на себя все расходы.

В шатре командира Геринг уточнил еще раз, как собирается лечить этих пройдох бестолковых герр доктор, потом недовольным тоном приказал квартирмейстеру готовиться к переезду на новое место. Тот кивнул. А новодельный мушкетер получил распоряжение идти к канониру Хассе и если тот согласится взять новичка в пушкари — вернуться и подписать допсоглашение, что даст лекарю дополнительную долю в жалованьи. Паша порадовал Германа молодецким рявканьем "Цу бефель!", что определенно было ново в германских войсках и отправился искать пушечных дел мастера, соображая по дороге, что договор явно самописный, типового нет, сочиняет его всякий командир под себя. Общее-то было написано, но можно и изменять в лучшую или худшую сторону. Знать бы еще — как оно лучше. Но тут оставалось только скрестить пальцы на удачу.

Пушкаря найти оказалось просто — и как ни странно, был он в обозе, там, где стояли телеги со всякими мешками. Телег было много, порядка сорока, что здорово удивило попаданца, как-то он считал, что мушкетеры не тащили за собой столько груза.

Как ни вертел головой Паша, но ничего похожего на пушки не увидел. А первый же обозник в сильно потрепанном кожаном камзоле, что-то чинивший здоровенной иглой с не менее здоровенной ниткой и оказался искомым канониром. Посмотрел хмуро, но на приветствие все же ответил кивком головы. Паша внимательно осмотрел возможного сослуживца и начальника. Пожилой, лет сорока с хвостиком и какой-то весь такой — матерый, напоминавший почему-то в первую голову кабана — с седой щетиной на башке, грубоватым лицом и кряжистостью. Видно было, что мужик — не из бедняков, но видал и лучшие времена. Держался солидно, уверенно и этим как-то подкупал. И пахло от него добротно — дегтем.

Что в нем очень понравилось Паштету — так это то, что наречие немца им понималось значительно легче, чем словесы остальных сослуживцев, если и не хохдойч, то где-то близко. Пушкарь тоже явно понимал, что говорит Паша, хотя несколько раз в беседе Павел и прокололся, употребив словечки явно из будущих веков, которые канонир, естественно, не понял.

Свою пушку показывать Хассе взялся неохотно и скоро попаданец понял — почему.

Короткий железный или из чего-то похожего не то нелепый бочонок, не то короткая труба, даже скорее — все же труба, склепанная из полосок вдоль и скрепленная кольцами поперек производила самое жалкое впечатление. И рядом, тут же в телеге лежали колеса и грубо сколоченный лафет. Конструктор из детства, только детальки весят люто.

— Не выглядит надежно — заметил Паша.

— Точно — кивнул Хассе и выжидательно поглядел на претендента в расчет.

— Выстрелов пять выдержит?

— Обидное сказал слово. Уверен, даже на пару десятков хватит — усмехнулся хитро пушкарь.

— А потом — бах? — уточнил пунктуальный и дотошный Паша.

— Вполне вероятно — неожиданно вежливо для своего грубого облика ответил канонир.

— Ты не боишься?

— А ты? Ты только что вступил в роту пехотинцев. Нас перемешают с грязью в первом же бою — захохотал Хассе. Смех делал его куда симпатичнее.

Это было не лишено основания, действительно, не один ли черт. Паштет помнил что жалованья пушкарям идет больше, чем пехоте. И попросился в пушкари. Канонир осмотрел пристально мужественную фигуру претендента, потом спросил — имел ли тот раньше дела с артиллерией?

Нельзя сказать, что Паша блеснул на этом импровизированном экзамене в непойми каком году и непойми в каком месте — но в целом Хассе остался доволен. Новичок явно понимал, как собирать из деталей орудие, как им пользоваться и, в общем, произвел на канонира нужное впечатление. Кроме того, наличие в расчете еще одного человека хоть и немного, но все же увеличивало и долю самого пушечных дел мастера.

Пергамент у капитана пополнился еще одной подписью Паши и когда через несколько дней состояние у больной публики и впрямь улучшилось, новичок в роте прижился более — менее и даже приобрел некоторый авторитет.

Глава шестнадцатая. Пушкари — компаньоны.

За это время несколькими подзатыльниками господину фон Шпицбергену удалось вколотить в своего слугу начатки гигиены, во всяком случае руки у того уже иногда обмывались водой, в общем — внедрение знаний в массы проходило успешно. Самому Паше выдавать подзатыльники пацану не очень нравилось, но куда деваться. Не быть же нелепым доном. Мужик сказал — значит так и должно быть! К слову, немцы теперь даже в организованный сортир ходили без жестоких репрессий, хотя и ворчали на подавляемую свободу самовыражения везде где захотелось. И еще повезло, что никто не подох из пациентов, чего лекарь всерьез опасался.

Теперь так же остро, как тогда в лесу почуялась Паше беззащитность одного человека перед всем миром, где опора и защита только от своих, да еще везло местным — в Бога они верили истово. Понятный момент, когда знаешь, что ни полиции тут, ни скорой помощи, ни даже поликлиники, а все зачастую решается тем — успеешь ты унести ноги от беды в прямом смысле слова — или нет. А зачастую беды были такими, что и бежать некуда. Так что свалившийся на роту лекарь был для войска подарком божиим.

Хауптман явно порадовался тому, что рота стала здороветь, приказал готовиться к походу. Как понял Паша — должен был проходить смотр войска московитов, куда надо было обязательно попасть. После этого рота Геринга получила бы назначение в какой— либо московитский город, где и несла бы в сытости и безделии, а главное — в полной безопасности гарнизонную службу. Паштет поразился тому, что простоватые с виду наемники оказались теми еще хитрецами. Теперь он больше общался с канониром, заодно стараясь входить в курс дела.

— Это не пушка, это — дерьмо (тьфу, тьфу, тьфу, защити и сохрани Богоматерь) — сказал пушечных дел мастер о своем оружии, а потом пояснил, что без этой дряни не удастся попасть в список пушечного наряда у московитов, потому и сперли у отряда нерасторопных шведов это старье как раз перед отплытием в Рутению. Колеса взяли от телеги, лафет смастерили сами абы как. Главное — пройти московитский смотр и быть внесенными в реестр. Дальше можно будет эту дурную железяку продать, выручив какие-нито гроши, а московиты сами дадут нормальную пушку из бронзы, то ли свою, то ли из трофеев. А впрочем, это не столь важно, чья там будет пушка, сами московиты льют вполне приличные стволы, есть у них большая кузница в Москве, две сотни работников там, как слышал Хассе.

Сам пушкарь намеревался осесть тут, в Московии, ему тут понравилось. Это сильно удивило Пашу, который привык к тому, что в том, покинутом им обществе наоборот рвались уехать в цивилизованную Европу или Штаты, хоть чучелком и жить там на велфере хотя бы. А тут — наоборот, в каждом городке у русов — живут иностранцы, едут сюда охотно, в Москве так и колония здоровенная была, район целый, до прошлого года только больше и больше становился. В прошлом году татары сожгли всю Москву, только Кремль устоял, не было у набеговой орды пушек, сладить с крепостью оказалось нечем. Выжгли и ограбили все вокруг, ушли к себе в Крым, угнав с собой многотысячную толпу рабов. Судя по словам слуги Нежило, такое и тут и в соседних государствах было привычным. И Паше стало странно, что хитроумный капитан нанялся в такое место, где война идет не затихая и постоянно есть шанс пойти в колонне рабов пешим строем.

Поделился своими сомнениями с пушечных дел мастером, тот расхохотался до слез. Отсмеявшись и утерев слезы, Хассе весело пояснил, что во-первых зольдаты затем и нужны, чтобы воевать, их для того и нанимают — это их работа. Бондарь делает бочки, строитель строит дома, сапожник тачает туфли, а зольдат — воюет и портит все, в том числе и сделанное бондарем и строителем и сапожником. Каждому — свое, так еще древние римляне говорили.

А кроме того, ясно ведь любому дураку — тут пушкарь хохотнул еще раз — что раз татары все тут ограбили и разгромили, то в ближайшее время они сюда не поедут, нечего грабить, надо дать возможность местным жирок накопить. Любому немцу это понятно. Зачем грабителю лезть в пустые обобранные руины?