Там, куда указал малец — и впрямь была видна куча телег, возов и шумного народа. Заметил немного на отшибе что-то на походную лавку похожее, подошел поближе — железный товар, невысокого качества, простоватые ножи, топоры какие-то железяки явно для телег и конской сбруи. Торговец вроде как медитировал на летнем солнышке, но глаз открыл, оценил тут же покупателя и проявил заинтересованность предлагая наперебой всякое свое добро, бодро тараторя о невиданных качествах того или иного ножика.
Русскую старую речь Паштет потихоньку научился понимать и понимал — как промптовский перевод, самую малость получше немецкого языка хауптмана Геринга. Ничего из железа этого Паше было не надобно, приценивался только, чтоб масштаб цен для себя понять. То ли у этого мужика все было чересчур дорого, то ли и впрямь в Московии стали не было в избытке, но оказалось, что "так себе ножик" стоит 8 серебряных чешуек, топор — сначала было запрошено 50, потом цену удалось сбить до 39 копеек, но тут покупатель уперся о такую же непреклонность продавца. На этой цене встали вмертвую. Обломав о твердокаменность Паши зубы, продавец потерял к нему интерес совершенно и буркнул вдруг совершенно понятное попаданцу:
— Не купил, так не задерживайся, а то дождик пойдет — товар размокнет! — и после этой ядовитой тирады опять погрузился в нирвану. Паштет пожал плечами. Копейка за медведя сразу как-то сдулась при таком масштабе цен.
Отмахнулся от бойкого купчишки (а может — скорее приказчика, который торговал всякой рухлядью и отчаянно скучал). Тот пытался всучить ему какое -то лохматое меховое изделие, нелепое по теплому времени, тараторя с пулеметной скоростью что-то вроде:
— Шуба для добра молодца! Немчин, бери, не огорчися! Воротник — ежовый, подклад — моржовый, вокруг всех прорех понашит рыбий мех, в один рукав ветер гуляет, в другом метель прометает, от тепла зимой зуб на зуб не попадает!
— Вас ист дас? — остался на всякий случай Паштет в образе немца. Просто не очень представлял, как себя торгаши поведут с русским. Затаился.
— Мех — бухарский кот! Проберет от него тебя цыганский пот! — со всем почтением оттарабанил приказчик. Уважительно, но в глазах бесенята скачут.
Попаданцу показал 12 пальцев в два приема.
Отмахнулся от бойкого парня, весь хлам тряпишный как-то вызвал гигиеническое неприятие. Потом поприценивался к лошадям — один ладный коник даже понравился, и сам Паша коню приглянулся — тот потянулся к голове попаданца мордой, но зубами не хапнул, пофыркал ноздрями, принюхиваясь. Продавец тут как тут оказался, торговались молча, но жесты у продавца были понятны и даже сумму Паштет понял — получилось 500 копеек. 5 рублей значит. За соседнюю лошадку, менее красивую и складную запросил 300 копеек. А за мерина — так вообще 100. Опять все странно.
Нашел наконец телеги с харчами. По кудахтанью нашел куриц — десяток был привязан за лапы к телеге. Опять удивился — разбитная баба за курчонка затребовала 2 копейки. Стала давить жаба. Отгоняя мух, которых тут было до черта приценился по соседству к муке — за мешок боле чем в пуд просили 10 копеек, мешок крупы в пуд — 8. Неподалеку смачно рубили свиную тушу. Подумал — и взял на пару копеек мощный кусман окорока. Потом нашел мужика с битой птицей — получил тот от Паши за пару щипанных куриц одну серебрянную чешуйку. Покупателей харчей было много, продажа шла бойко.
Услышал речетативное справа: "А кто мимо пройдёт, кол того ждёт! Али дыба! Али плаха! Али драная рубаха!"
Пошел глянуть. Сначала не понял, что такое — вкруг сидели разного чина люди, перед ними лежало какое-то добро кучей, часть мужиков была полуодета. Пригляделся — в кости играют. И Гриммельсбахер тут же! С довольной рожей.
— Эй, Пауль, садись с нами! Я сейчас обдую этих московитов как маленьких детей! Мне сегодня везет, как когда я у литовцев служил! Вот где лет восемь назад пожива была!
— Стоит ли тебе играть? — хмуро спросил Паштет, поудобнее перехватывая замотанный в лопухи тяжеленный кус мяса.
— Эге-гей! Глупый вопрос! Эти московиты не знают с кем связались! Они вот так под Чашниками шли без опаски, свалив все доспехи и оружие в обозы, а когда мы на них навалились — им пришлось драться голыми руками! Ух, чувствую — сегодня так же их обдеру!
— Садитесь, немец, мы играть будем! — на довольно понятном немецком заявил один из игроков, потянул шутливо попаданца за штанину.
— Спасибо! Мясо испортится — вежливо ответил Паша.
— Не страшно! Обыграешь нас — купишь стадо свиней!
— Если обыграю. Нет, спасибо — решительно заявил трезвый Паша и решительно пошел к палатке. Отдал харчи радостно засуетившемуся слуге и присел у костерка, нюхая запах стряпни и прикидывая — стоит ли сказать Хассе, что придется одевать — обувать проигравшегося канонира. Рожи у игроков были такие, что проигрыш наивному Гриммельсбахеру был обеспечен тверже, чем в зале игральных автоматов.
Как-то не показалось попаданцу, что бой близок — публика и на импровизированном рынке и вся виденная в лагере была, в общем, спокойна. Хотя не верить матерым наемникам — тоже неразумно. Надо у Хассе узнать, или к Герингу подойти, когда тот деньги своим людям раздаст. Наемники разве что оживленными выглядели, но им выдали только что долгожданные деньги, так что тут понятно. Мальчишка хлопотал по хозяйству, кинувшись варить курицу и жарить мясо кусками на вертеле. Откуда в хозяйстве взялся гнутый и старый вертел Паша благоразумно спрашивать не стал, прибыток в хозяйстве возбранять не стоит.
Поглядел на воодушевленно возившегося с готовкой Нежило. Спросил слугу:
-А как ты попал к господину Герингу в роту?
-Через пана Жидяна и его баницию — тут же с готовностью отозвался мальчишка.
-Что-что? Поясни-ка, а то я тебя не понял. Особенно про бан... Как там?
-Пробачьте, пан, я людина неосвидчена, тому щось -то не так казати можу, бо в судейских делах тильки вони сами щось розибрати можуть. Пан Жидян, у которого я служив, тоди в Луцькому старостви...Ой, пробачьте, це було уже при пане Чарторийському, тоди вже Волыньске воеводство стало! Пробачьте, пане, бо попутав!
-Давай, дальше рассказывай, но не путайся! — строго велел Паштет. Тараторенье мальчугана понималось с такими же хлопотами, как и разговоры лагерного русского люда, понимал Паштет далеко не все. Вообще ему были пофигу такие детали, переименовали уже тогда дурацкое воеводство или нет, но он подумал, что надо как-то строго себя показать. Может, даже этому Нежилу по шее дать, но до того было не дотянуться. Да и, собственно, за что? Нет, он что-то быстро таким господином себя вообразил, что карает за искажение титулов других господ! Ему до тех поляков никакого дела нет и вообще говоря — шляхту Павел не уважал. Самое бестолковое европейское дворянство — гонористое, суетное, но глупое беспробудно. И, чтобы скрыть смущение, Паштет скомандовал:
— Рассказывай давай!
— Так, паночку милостивый, тогдашний мой господин пан Жидян был из Кременецкого повета, та мав там невеликий маеток — село Берези. Але найшовся там добрый сусид, якому маеток пана Жидяна бильше подобався, та виришив вин цим маетком сам володити.
Паша кивнул, продираясь сквозь чуждую речь. Было понятно, что добрый сосед собрав друзей да родичей, с утра в полной броне конно и оружно атаковал село. Пану Жидяну, батюшке героя рассказа дали по седой голове чеканом, парубков его порубили, дом шляхетский заняли, а маеток стал вже того сусида, пана Остои-Корецкого.
Сказал это слуга со всевозможным почтением, видать неведомый Корецкий был в авторитете. Молодой пан Жидян оказался тошда в отлучке, а когда вернулся, то в село его не пустили, выдав трехколесную телегу, где под рваной дерюгой лежало два убитых слуги, да батька с проломленной головой, сына уже не узнающий и явно отходящий в лучший мир, осталось молодому шляхтичу только то, что на пане Жидяне было одето та в кишенях звенело. Звенело в кошельках убого и печально, медь да серебра немножко. Ну, батько ого в тут же помер, бо вдарили його важко, да и старий вин тоди був. Остался пан Жидян наодинци зо свитом, без грошей та маетку.
Был он хоть и не дюже богатый, но самолюбивый пан. А осталось ему сабля, гонор щляхетский, та кобила, на якой вин з маетка своего выехал по делам. И все. Отправился он до пана Остои -Корецького, щоб тому вызов на суд божий зробити.
Але сусидний пан его и на двор не пустил, до него не вышел, и выклик на суд сделать потому оказалось неможно.
И силой прорваться было не можно, оружных хлопов на дворе было полтора десятка, да все бою обучены. У половины — пороховые гаковницы. Пристрелили бы, как пса — и усе.
Дальше все было предсказуемо и Паштет даже как-то лучше стал понимать слова слуги. Горемыка, из дома выгнанный, пошел искать правду у воеводы, да в суде. С воеводой по горячности характера пан Жидян правды не нашел, пану князю Чарторийскому той наглой сусид родичем доводился, а потом ще пан Жидян что-то недоброе слово князю сказав...А суд тож довго тянувся, шляхетские паперы на звання та маеток у пана Остои-Корецкого пропали, как захватили их с домом — так и все. То ли бумаги спалены були, або на пыжи их порвали. Как доказать, что Березам пан Жидян доси хозяин? Паперив -то немае. Стал свидетелей искать горемыка, а пан Остоя-Корецкий сам привел богато солидных свидетелей, яки божились, що Берези Жидяны йому чи продали, чи за борг виддали.
— Тут, я пане, сказати не можу, бо пан Жидян про це говорил и так, и сяк. Писля жидовской горилки — про борг, писля меду або вина — про продаж маетка. Ви, милостивий пане, догадуетесь, що ци свидки були з лепших друзив пана Остои -Корецкого. Або з его загоновой шляхты — серьезно сказал слуга. Паша кивнул. Видать этот Жидян был неплохим человеком, потому как дальше Нежило поведал, что и деньгами помогали друзья горемыке и в суд ходили, но все впустую.
— Коли пан Жидян зрозумив, що Берез йому не бачити, вин аж самому крулю Жигимонту написав, але той йому теж не допомог.
Попаданец кивнул. За длинным рассказом еда уже почти и готова стала, навострился малец кухарничать. Пахло свининой и курятиной вкусно, уже и слюни потекли в предвкушении. Герою рассказа меж тем повезло и встретился он с обидчиком где-то с глазу на глаз. Сам Жидян говорил, что бой был честный, шляхетский, но Остоя— Корецкий когда в себя пришел и говорить смог, обвинил врага в подлом разбойном нападении из засады, и после атаки — еще и в грабеже безвольного тела. Так как на мстителе не было ни царапины, а Корецкий саблей нашинкован был лихо и по всем местам, с лица начиная, то суд ему поверил, а друзья от гнусного разбойника все отвернулись разом. Не гонорово так делать! Пошло все совсем плохо, суд был скор, и мститель не стал дожидаться ката и посадки в Луцкий замок. И задал лататы до Киеву, потим до Бобруйска, потим до Несвижа...Але судьба його догоняла.
-Ты говорил про какой-то там бан или как еще? — уточнил Павел.
-Так паночку, вична баниция пану Жидяну вышла — кивнул Нежило.
— Вечная баниция? Это как так? — принюхиваясь к ароматам жареного и вареного мяса уточнил Паша. И понял, что и впрямь забанили лихого горемыку. Получал каждый староста, до кого доходил королевский вердикт судебный, обязанность убить забаненного до смерти, невзирая на звание и родовитость. Как бешеную собаку. Потому Жидян на одном месте долго и не жил, как перекати-поле скитаясь по королевству.
-Что-то Жидян как-то не по -польски звучит... — с сомнением протянул попаданец. И слуга с готовностью и многословно, радуясь, что так хорошо получается своего пана позабавить, растолковал, дед Жидяна был армяном, не поляком. За заслуги неведомые Нежило нобилитувал шляхетским званием того деда еще круль Жигимонт, а Березы они за свои кошты куплялы. На ихней армянской мове було так сложно выговаривать, что здешним до языку неподобно получалось. Потому их сначала Жеавидянами называли, а позже — привычнее — Жидян. Так и осталось.
— И впрямь забанили Жидяна — хмыкнул попаданец.
Паштета увлекла аналогия известного ему термина 'бан' и этой вот 'Баниции'. Нежило что-то продолжал рассказывать, ему вспомнился такой легендарный шляхтич Ляш, тоже его судейские баниции подвергли, но храбрец на решения о баниции стал класть с прибором, а сами судебные решения, которых у него было дофига, пришивал к подкладке одежды и показывал всем желающим. И никому до этого дела не было. Суды пишут, а Ляш гуляет и хихикает, что есть еще место на подкладке для новых приговоров. Объяснял слуга это просто — было у шляхтича десяток друзей, да полста оружных слуг. Куда там старосте одолеть! А шляхтичи и сами судейских не любили и напакостить им хоть и неповиновением каждый считал в доблесть. Потому своего и не трогали.
— Дикие люди, дикое время! Прям как у нас пресловутые лихие 90! — пробормотал себе под нос Паша, слушая концовку повести. Дальше все было проще, пан Жидян нанялся к хап-атаману, думал денег накопить, или просто ноги уносил, ан хворь догнала. И не стало гонорового шляхтича, словно и не жил.
Только собрался уже откушать — увидел озадаченного Хассе. Пригласил того к столу, матерый солдат сразу оценил мясное угощение и естественно согласился, сожалея только, что нет тут бочонка доброго рейнского или хотя бы пива, местные напитки он за достойное питие не считал.
Мясо малец приготовил хорошо, ну насколько это можно было сделать без привычных для 21 века специй и обработки, за едой Паштет осторожно осведомился — чем старший канонир озадачен. Тот жаться не стал, сразу выложив все, что знал. Основное войско московитов стоит у Серпухоффа, там все полки — и большой и передовой и прочие, положенные по правилам стратегии, по сведениям — татары с Крыма идут. В это Хассе не верил, потому как татарам нужен прибыток, они приходят грабить, а нынче тут грабить нечего, Москва об прошлый год выгорела вся. По слышанному ранее, татары ходят через год, чтоб не порожними возвращаться, а тут — ни с того, ни с сего — на разграбленную местность возвращаться сей же год — совсем не с руки.
— Я думал — это и есть московитское войско! — заметил Паштет, показав замасленным пальцем в сторону русских палаток.
— Это? Глупости, Пауль! Да тут тысячи три — четыре всего! Это подкрепления, не больше того — проглотив кусок, ответил канонир.
— И что дальше?
— Скорее всего это не все орды. Самые нетерпеливые выскочки. Тут у московитов стратегия простая — по краю Диких земель стоит Засечная стена, главное не дать татарам переправиться за засеки. Уйдут гости с Крыма, не солоно хлебавши. Такое не впервой здесь происходит, привычное дело. Вот если бы все орды пошли большим походом — тогда было бы плохо. Но Большой поход уже был в прошлый год. Очень дорогое удовольствие — такой военный поход и никакой дурак не будет его начинать без твердого ожидания большой добычи, чтобы на все войско хватило. Так, задиры и забияки решили испытать судьбу, сорви-головы...
Говоря это, канонир страшно выпучил глаза, уставившись на что-то за спиной Пауля фон Шпицберген. Рекомый Пауль, даже немного испугавшись, резко обернулся и чуть не подавился куском свинины.
