А самые низшие — это кто на пособии сидит. С ними и общаться-то западло. То, что солдаты только чуточку лучше тунеядцев тогда Паштета удивило. А сейчас — когда сам попал в ситуацию, приходится драться на своей земле и за свой дом — как-то восчуял, почему к воякам у нас издавна отношение теплое. Не было такого ни у англичан, ни у американцев — чтоб вот так за них всерьез брались прямо на пороге их домов.
Опять со стороны поля задудели, завопили, забарабанили. Паштет переглянулся с компаньонами — они уже успели зарядить орудие. Новая атака, значит. Глянул осторожно из амбразуры — на этот раз в конном строю носятся, пускают стрелы на скаку. Посмотрел, что делают стрельцы? А у тех половина только строем стоит у щитов, остальные отдыхают. Не произвела на них впечатления джигитовка. И стреляет всего пяток, видно самые точные. А — и впрямь — всадник завалился с седла. Надо же — в движении, да попасть из дуры неуклюжей! Догадался, что конные нервы треплют, только так подумал — кавалеристы рванули к щитам, получили залп, откатились. Стараются, сволочи. Благо, есть за что. Потому как игра, судя по услышанному уже — ва-банк.
Это уже не монголо — татарское иго будет, если крымцы сейчас одолеют, тут все серьезнее получается. Те пришлые Чингизиды не стали садиться князьями, им у себя в степи нравилось больше, потому приезжали баскаки собирали дань у урусков, а верховодили тут русские князьки, уцелевшие после резни, в которой монголы наглядно показали, что если дуракам закон не писан и объединяться дурни не хотят, то и резать поодиночке идиотов легко и приятно, а за дурь своих главнюков отвечает шкурой и кровью все княжество. Ума князьям резня не прибавила, отлично продолжали враждовать и дальше татаровям на радость, нередко приглашая их в помощь на внутренние разборки. И служили верно новым господам, да. Особенно Иван Кошелек, вот уж холуй был...
И хитрый, как положено московиту. А в итоге его княжество увеличилось, подмяло под себя другие, митрополита к себе в Москву перетянул, сделав столицу и духовным центром. Внук его — Дмитрий Донской — смог доказать, что татар бить можно. Правда поколотили всего-то мятежного темника Мамая, но факт сам важен. Татар неуязвимых — бить можно! Ну, а дальше — больше. Москва сумела в единое целое сшить лоскутное одеяло из окружавших княжеств, стать уже не просто — а головой земли Русской и — мало того — царь Иван по праву крови титул цезаря взял.
То есть прямо заявил, что именно он — наследник Византийской империи. А там, в Константинополе, в святой Софии, как на грех — турки теперь. И султану, или как его именовали в Европе — царю Салтану — конкурент нужен не больше, чем стальная игла в пышном седалище. Вот и получите — все мужское население Крыма приперлось, вассальный долг исполняя. И не грабить — а сесть тут господами плотно, всем владеть и все иметь. Не нужен царь Иван, нужен хан, вассал турецкий. И теперь не будет баскаков и дани. Будут рабы. Еще вопрос — назовут ли ханство здешнее московским, или сотрут Москву к чертям с лица земли? Ведь тут и стирать-то немного после прошлогоднего пожара. Или переименуют. Опыт после Византии богатый.
Опять конники поближе подскакали, Павел не удержался и тоже бахнул из мушкета. Не разглядел за дымом — попал или нет, татары опять откатились. Точно — нервы треплют, утомляют. Много их, чертей, меняются вроде, хотя поди пойми. Визжат, уши режет. Интересно — сколько их тут? Хрен сосчитаешь, а обложили плотно, хотя вроде и московское войско немалое. Не понять, сколько тут людей, но явно на глазок — крымских поболее в разы. Печально усмехнулся попаданец, вспомнив в этот момент, как попадалось в интернете что современные историки, лошадь в кино видевшие, разводили математические турусы на колесах, громя всякие летописи, в которых описывались войска старого времени, дескать не могло быть столько конников и воинов, травы на всех не хватит и вообще невозможно так воевать. И воды не хватит и вообще все это чушь, потому как вот лошади нужно столько сена, а урожайность в поле такая (тоже гипотетически взятая) — потому набегали маленькие банды, никак не армии, просто все летописцы раздули.
Тогда еще Паштет, посмеиваясь ехидно, прикинул — а что будут писать историки будущего про столь хорошо изученный им период Великой отечественной. Получилось, что лет через пятьсот будут рассуждать о невозможности "так называемого блицкрига" Германской Империи против Святой Советской Руси в 1941м году. Исходя из расчета потребного количества горючего для 6000 танков и 100 000 грузовиков, а так же количества бензоколонок на территории СССР, и возможности одновременной заправки определенного количества танков на одной бензоколонке. Рассказал Лехе, вместе поржали, прикинув такую научную и исторически достоверную статью:
"Ну не везли же они этот самый нефтепродукт с собой, в канистрах! Вы представьте, сколько канистр им бы пришлось иметь! А ведь экипажи надо еще кормить! С таким обозом "стремительное продвижение", да еще с боями, фашистско-немецкого вермахта в глубь Святой Советской Руси смотрится попросту смехотворным! А Вы представляете себе, каковы были ходовые качества тогдашних транспортных средств? Да экипажи пришли бы в полную небоеспособность спустя несколько часов пути, всего лишь (между прочим, коллеги недавно поставили эксперимент на эту тему, их телекинезом катали в железной бочке по полю, имитируя движение в старинном боевом аппарате)!
Из этого следует, что, скорее всего, никакого "блицкрига" не было. Скорее всего, количество вторгшихся войск преувеличено минимум в десять раз, и вероятно, они использовали для транспортировки резервный электропривод, снимавшийся перед боем, а в бою передвигались на тепловом двигателе, предположительно так называемом "внутреннего сгорания", хотя точно неизвестно даже, что именно означает этот термин — вероятно это был одноразовый двигатель, типа архаичного ракетного, постепенно сгоравший изнутри в процессе работы.
На версию с использованием электротяги работает небезызвестный факт, что знаменитый Володимир Мономах(Ульянов) в своей "Правде", именуемой еще Апрельскими истинами, провозгласил создание Святой Советской Руси именно через полнейшую электрификацию всей страны. Достоверно известно, что на рубеже первых пятилеток уже имелась по всей стране беспроводная электросеть, очевидно, построенная на принципах изобретенных Николаем Вторым Кровавым (он же Никола Тесла), жившим в это же время, и ослепленным, а потом расстрелянным в подвалах Ипатьевского монастыря на Валааме лично адмиралом Колчаком.
Неясным остается только — как отсталые арабо — германские племена смогли узнать об этом и создать соответствующее оборудование для использования бесконтактной электросети, так как в иных хрониках применение таких технологий на территории Европы отмечается не ранее второй половины двадцать первого века..."
А потом уже и думать не получалось. Паштет словно отупел, потому как нагрузка стала неподъемной для нормального человека. Татары и ногайцы тасовали отряды, не давая ни минуты покоя, а день уже катился к вечеру. Атакующие, выложившись в атаке, откатывались, приводили себя в порядок, отдыхали, а стоящим за стенками "Гуляй-города" отдохнуть не получалось. Конвейер боя мотался перед глазами, вызывая уже запороговое торможение. Азарт кончился, адреналин — тоже, навалилась усталость, свинцовая, пудовая.
Татары были опытными воинами и измотав московитов за день всякой дешевой швалью, какую не жалко, вечером внезапно бросили вал ногаев, который прикрыли суетящимися густо конниками. Вдруг потом конница шустро унеслась прочь и атакующая пехота оказалась совсем близко от стен. Шла стеной, не бегом, но быстрым шагом, экономя силы на бой.
Командиры встрепенулись. Пересохшими глотками хрипло заорали и по-немецки и по-русски.
— Черт дери! — буркнул Шелленберг.
А Гриммельсбахер, сыпанувший в ствол совок пороха исчез вдруг в облаке дыма, словно джинна вызвал, выскочил оттуда копченым дьяволом, ругаясь визгливо и сипло. Хассе лицом помертвел, глядя на стенку из вражьих воинов, видную через амбразуру уже совсем близко.
— Что? — подскочил к нему напугавшийся Паштет.
— Наша дудочка раскалилась. Стрелять больше нельзя.
— Нежило, ко мне! — сообразил Паша.
— Хозяин? — мальчонка видно меньше остальных понимал, что происходит, а может — и тоже уже очумел и одурел, выглядел спокойным.
— Буду стрелять — подбираешь эти гильзы в торбу. Если потеряешь или потопчешь — выдеру как сидорову козу! Понял? Одна потерянная гильза — уши оторву!
— Я поняу! — напугался малец. Растопырил торбу, напрягся.
Волна атакующих докатилась до щитов и нахлынула тяжким приливом. Встретили ее жидкой разрозненной стрельбой — подловили татары удачно. Из орудий грохнули только несколько штук — у всех за день перегрев уже пошел. Трупов под щитами набралось много, потому лезли куда бодрее, не обращая внимание на стучащие по рукам топоры. И ворвались! Пошла резня — свежих татар и ногайцев против измотанных за день немцев и московитов. На глазах Паштета стоящему перед ним стрельцу воин в сверкающей надраенной кольчуге лихо смахнул руку с саблей, кровища хлестнула струей, а Паша, похолодев внутренне, не целясь ахнул картечью в прыгнувшего к нему кольчужника.
Острие сабли больно ударило в грудь, заставив фон Шпицбергена отшатнуться назад на два шага, суетливо бахнул вторым стволом, но воин уже упал ничком под ноги и картечь улетела куда-то вперед, выкинул отработанно обе гильзы, удивившись мельком, что их на лету тут же подхватил худенькой воробьиной лапкой Нежило, воткнул в казенник два патрона, врезал дуплетом по тем, кто лез через щиты, свалив четырех сразу и кого-то зацепив — успел краем глаза заметить, что лихой длинноусый татарин в плоской стальной шапочке спрыгнул вниз как-то неловко, кособоко и, ощущая холодный лед ужаса, словно стекавший по потной спине, выкинул гильзы и воткнул новые патроны.
Услышал немецкую ругань, неожиданно многословно орал Шелленберг, сбитый с ног и пытающийся отбиться шпагой от рослого широкого в плечах врага, который сек сгоряча саблей, пытаясь попасть в лицо лежащему. Навскидку выстрелил, татарин упал мешком, а длинноконусный шлем его неожиданно взлетел вверх, крутясь и бликуя. На кого бог пошлет бахнул в кучу теснивших стрельцов татар. Гильзы вон — патроны в ствол. Грохнул в гущу. Перезарядка.
Отстраненно, кусочком мозга удивился спокойствию слуги, тот таращился на грозного хозяина голубыми круглыми глазами, не обращая внимания на лютую толчею вокруг. Лязг сбиваемого со всей силы железа, звон и бряк столкнувшихся сабель и шпаг, рев, визг, хрип и жалобные вопли искалеченных, однотонные спины своих и разнопестрая масса врагов. И много на врагах стали — эти — уже серьезные воины.
Что-то проревел Хассе. Неожиданно увидел, что теперь заслонен спинами канониров и стрельцов.
— Стреляй! Стреляй! — рявкнул ему вполоборота повернувшись, старший канонир, успев отбить удар сабли наседавшего врага.
И Паштет, чувствую странную отстраненность, заработал как механизм. Сейчас ему дали целиться и оставшиеся патроны он использовал с толком, завалив последним — с пулей — отлично бронированного воина, которого секли в два топора и три сабли, но ничего не могли поделать. Чудом не попал в спину стрельцу, но — все же не попал, пуля ушла в бок блестящего панциря, вмяв в ровной стальной поверхности черную ямку, из которой тут же шибко потекла темная кровища.
Из тех храбрецов, что перемахнули через щиты на этом участке, живым не ушел никто. Бой, как казалось Паше, шел несколько часов, а на деле оказался куда скоротечнее — сколько надо времени, чтобы 15 раз перезарядить двустволку и прицелиться не очень старательно? Да совсем немного. Но вымотала Паштета эта драка напрочь. До дрожи рук и трясущихся коленей. Одна радость — окружающие ничуть не бодрее. Загнанные клячи.
Отдернул руку, обжегшись о ствол ружья. Через перчатку достало!
Огляделся. Как ни странно — компаньоны были живы. Залиты кровищей, одежда порвана, но явно целы. На колете Шредингера — пяток грубых разрубов, били саблей со всей дури, но не пробили. "Два слова" пыхтит, ощупывает себя корявыми лапами недоверчиво. Хассе руками об колени уперся, одышливо хрипит, втягивая с трудом горячий вонючий воздух. Но живы и целы. Профи. И сотник русский — тоже тут — странно поглядел, кивнул.
А вот подчиненных его легло много. А ранено — еще больше. Как косой по стрельцам секанули. Точно — уполовинили. Ну, понятно — у них ни кольчуг, ни колетов, ни кирас. Раненым помогают, но недвижно и плоско лежащих — очень много. И кровища под ногами в жижу землю превратила. Подошвы разъезжаются, как на подтаявшем льду.
Тут Пашу отвлекло то, что у него из груди торчит стрела. Ну не так, не бодро, на манер эрегированного члена, а воткнулась в ватник и застряла наконечником. И свисает оперенное древко вниз. Когда в него пальнули — не заметил. Даже толчка не заметил. Непослушными пальцами выдернул из ватника, бросил брезгливо на землю.
Словно после тяжелой пьянки заплетающимся шагом подошел к Хассе. Тот, не распрямляясь, покосился налитыми кровью глазами.
— Я в обоз. Зарядить надо.
— Ступай — прохрипел в ответ.
— Это куда? — растерялся очумелый шпицбергенец. Он вдруг с удивлением понял, что напрочь забыл — куда идти и где стоят телеги, а особенно — где телега канониров с его добром.
— Я доведу! — снизу заявил странно бодрый Нежило.
— Найдешь? — засомневался Паштет.
— Да, хозяин!
— "Два слова", прекрати себя щупать за мягкие места, ты не вдовица! Иди, помоги Паулю! — приказал старший канонир.
— Ребенок новорожденный — забурчал Шелленберг.
— Закрой едало и делай, что велено! — уже злее сказал Хассе.
— Иду уже — отозвался усмиренный бунтарь и троица пошла совсем не туда, куда бы пошел сам Паштет. Но спорить не стал, он чувствовал в тяжелой голове странную легкость и бездумие, словно вместо мозгов теперь внутри черепа был воздушный шарик.
Потом перед глазами все словно повернулось и встало на места. оставалось только дивиться, что так был дезориентирован. Сроду такого не припоминал за собой!
На минуту задумался — надо патроны переснаряжать при посторонних — или не стоит? Как бы не стукнули по башке в таком-то бою, он, разумеется, заинтриговал компаньонов роскошью жизни в Шпицбергене, но может найтись кто, считающий синицу в руках куда лучше журавля в небе. Капсюлей хватало еще на две перезарядки всех гильз, а пороха и пуль на одну. Хотя, тут рядом есть и порох и пули.
— Слушай, ты можешь порох отмерять и пули вставить? — спросил у Шелленберга.
— Раз плюнуть!
— Тогда хорошо. Вот тебе мерка, я вставлю эти пистоны, ты засыпаешь порох, пыж, потом пулю. А вот это — картечь, ее тоже ставь.
— Худое дело — почему-то огорчился "Два слова" глядя на картечь. Потом поглядел на недоумевающего Паштета и махнул рукой.
— Тут сойдет!
Говорить не хотелось, обсохший язык ворочался во рту, как рашпиль. Слушали — что там, у стены? Там постреливали, но видно последняя атака охладила пыл нападавших, да и темнело быстро. Последние патроны собирали уже наощупь.
