Паштет

Как говорили на суде, что раненый чувствовал себя прилично и с горя пил вино, но встав наполнить чашу, он внезапно упал, забился в судорогах ,захрипел и как положено при тромбоэмболии легочной артерии по учебнику для лекарей (а точнее, как старый доктор в байке выразил за чаем с круассаном про отдаленные осложнения ранений).

Ученые мужи вертели и крутили клинок и не нашли следов яда, хотя его успели почистить. Против Пауля работала история его фамилии. Его прадед в подобной ситуации действительно воспользовался отравленным клинком и был разоблачен. Герцог Вольдемар рассмотрел дело быстро, но со всем тщанием и приговорил Пашу не за убийство к отсечению головы, как благородного, а к изгнанию за границу сроком на пять лет и на это время ему запрещено ношение меча и шпаги, да при том он вынужден был дать обет не пользоваться мечом даже для защиты своей жизни на этот срок, без того баниция была бы не выполнена, а голову терять не хотелось.

Конечно, здесь вряд ли есть кто-то из его страны, но он как-то привык не носить меч, хотя первое время ощущал себя почти что неодетым на улице. Такое вышло серьезное дело, ведь благородным принято носить оружие, поэтому наказание по правде серьезное и обидное, ядом Пауль сроду не пользовался.

Рассказав это, Паштет воспользовался историей про принца Оберина из романа Мартина Джорджа, и был доволен тем, что ввернул рассказ удачно. Ничего лучше в голову то-то не пришло. Когда толковал про яды — увидел, что воевода заворочался, забеспокоился. Понял, что ляпнул немного не того, но деваться некуда — поздно было уже исправляться, хуже выйдет.

— Поведай про ваш остров! — велел воевода.

Тут уже у Паши был опыт и он пошел заливать повторно про блаженную страну Шларрафию, все то, что поведал своим сослуживцам. Слушали его со вниманием, иногда вперебивку задавая разные вопросики. Разливаясь соловьем, Паштет отметил про себя, что лицом старик посветлел, перестал с определенного момента морщиться и понял — что лечение удалось. Уже хорошо!

И тут же стало немного плохо, потому как повеселевший старик по окончании песни о Шпицбергене кивнул сотнику и тот вытянул сверток из невзрачной ткани. И развернул.

А там оказалось несколько мятых гильз, попорченные битьем по татарским головам стволы, тщательно собранные щепки от разбитого приклада и даже ремешок.

— Немчин, поведай, как это сделать?

Паша с трудом удержался от того, чтоб чесать себя в затылке.

— Здесь и сейчас — никак, воевода — сказал Паша совершенную правду.

— У меня есть такая малая рушница, тоже там вкладень с порохом и пулей медяный — шесть штук. Стреляет борзо, но заводить надо ключом и искру высекает кремнем. А такое — в первый раз вижу. Хотел бы себе такое же купить. И еще бы пару сотен таких же — заметил достаточно понятно для внутреннего переводчика со старого русского воевода.

— Сделать такое ружье по виду можно, но, чтобы ружье заряжалось с казны, его не рвало при выстреле, и работал переломный шарнир, нужны материалы высокого качества. Если сделать их из стали поплоше, то раз-два ствол выдержит и шарнир закроет его, но потом рванет в руках — попытался объяснить Паштет проблему.

— Рванет? — переспросил боярин.

— При выстреле стрелка ранит в лицо.

— А починить можно ли? — указал старик взглядом на лежащие в тряпице обломки двустволки.

— У нас на острове — да. Здесь вряд ли. Железо тут нехорошее. Разве что простенькое сделать. А с ружьями все еще сложнее, потому что стенки ствола тонкие, нужно металл иметь дюже лучше качеством.

— Лучше чем дамасковую сталь?

— Та слоистая только для клинков годится.

Тут Паша судорожно напряг мозг. Ситуация чем дальше тем меньше ему нравилась. По легенде сам он может отвертеться от поездки в мифический Шпицберген. (Ну как — не совсем и мифический — остров-то есть, куда он денется. Только вот рая там придуманного нет.) Но тогда польза от него, рядового пушкаря, мала. А если не заинтересует он сейчас своей персоной военачальника — то сидеть ему в занюханном гарнизоне, содержать остаток жизни своей мелочную лавочку. Всю дорогу только об этом и мечтал! Бобыль — отставной козы барабанщик в заштатном Запендрищенске!

Убивать, пожалуй, его не будут, волчачьего желтого огня у воеводы в глазах не зажглось, не гауптманн Геринг с таким же мародером большой дороги Маннергеймом, другого полета птица, но интерес виден. Зачем-то старик разглядывает ремень от ружья — простецкий грошовый брезентовый... Решился и выдал из прочитанного где-то:

— А лучше сталь делают добавки, которые залегают в рудах вместе с железом. Почему славится сталь испанская и шведская? Потому что попадаются с шведской, к примеру, руде прожилки минерала зеленого цвета. Если их нужное число на пуд веса, то сталь получается отменная, зубило из него крошит обыкновенное, а меч получается на зависть всем.

— Шведской и испанской? — со странным произношением спросил, явно не поняв тирады, воевода.

— Свейская и гишпанская — поправил сотник. Он очень внимательно наблюдал за разговором. Знать бы еще — специально приставлен был за немчинами глядеть, в штатном порядке, или случайно увидел такую цацу, как Паштет, и уже сам решил уточнить — что за птица припорхнула. Внимательный зараза. Хотя Паша так засветился и стрельбой частой и удачной и лекарством — что любой мало-мальски умник решил бы присмотреться.

Старик кивнул. Вроде и похоже по произношению, а произнесено было так, что сейчас бы Паша не понял, не имей он уже тут практику разговорную. По спине ползли ручейки пота. Да, жарко в накаленном летнем солнцем шатре, но и нервы взвинчены. Сидели московиты так, что оба за ним наблюдали, а он мог только на одного кого смотреть и это тоже напрягало.

— А боль-то миновала, немчин! Спасибо! — вдруг улыбнулся воевода. Хорошая у него была улыбка. Добрая такая, дедушкинская. Только вот мешало Паше расслабиться понимание того, что этот старикан только что вдрызг разгромил втрое большее войско, состоящее не из трусов и придурков, а матерых воинов. И значит — крокодил он зубастый и умный. А еще и Большой воевода и боярин — значит в интригах матер — куда там горожанину из мягкого и инфантильного будущего.

— Торгуете с немчинами гишпанскими и свейскими? А с аглицкими и скотскими? — спросил вроде как походя из вежливости одной боярин.

— Не часто, жулики они и воры — брякнул Паша. То, что московиты всех иностранцев величают немыми — он уже знал. Поди поговори с языка неразумеющими! Вот и крестят всех заморских — немчинами. Аглицкие — понятно кто, а скотские... ну в общем, все эти авантюристы те еще скоты... Хотя — скотч виски. Наверное, шотландцы? Это ж какое старое время, если англичане соседей под себя не подмяли еще и те сами плавают и торгуют?

— Это так! — понимающе хохотнули оба русских.

Паша тоже усмехнулся. Московиты, значит, тоже про европейцев в курсе и торгуют с ними, благо он в этом убедился, еще когда диву давался на то, какие разные тут пищали и системы замков. Понятно, хочет воевода торговлю устроить, по нынешнему времени сотня отборных стрелков с двустволками — адская сила, особенно, если патронов достаточно. А то, что московитский царь и его военачальники прелесть огненного боя черного и красного оружия отлично понимают — видел своими глазами.

Воевода что-то крикнул громко. И оказалось, что слуга имеется и наверное не один, просто на глаза не лезет и разговор не слушает. Притащил что-то. Воевода кивнул.

— Дар лекарю. Рубаха шитая златом, баская. Надень!

Паша принял осторожно в руки белую, тонкого полотна рубашищу, по которой и впрямь были пущены золотые жесткие нити, металлическое шитье. Узор красивый, но какой-то не русский. Трофей, скорее всего.

— Помыться бы мне. Грязен. Чистое сейчас одевать — только испачкать.

— Годно — не без уважения и удивления кивнул воевода. И коротко распорядился.

Оказалось, что мыльня готова — не баня, конечно, нормальная, а пара шатров рядом. Зато воды полно — и гретой и холодной. И даже кусочек вонючего, мягковатого, но определенно мыла — нашелся. Паша мигом скинул одежонку, чуть ли не быстрее сотника и уж тем более — старика, которому помогал разоблачиться слуга.

Мылся Паша самозабвенно, как слон. Правда все же сначала воду понюхал — не пахнет ли падалью, но запах был приятный, немного тиной, немного рыбой. Сполоснулся напоследок ушатом теплой воды, потом холодной — и почувствовал себя заново рожденным.

И тут же попенял себе, что опять же расслабился неуместно. Потому как голый сотник спросил про бронежилет, лежавший на виду. Пришлось и его показывать, тоже подивились предки — что характерно — оба. Сотник пояснил воеводе, что видал, как лекарю в грудь татарин саблей пырнул с маху, но — как ни странно, а тегилей удар вынес. Оказывается — вона что под одежкой было одето, оно спасло. А мягкость и легкость брони удивила еще больше. Как и футболка — тут короткие рукава ни у кого ранее не встречались. Паштет опять почувствовал себя неуютно, как голый. Впрочем, он и был голый. Воевода меж тем кликнул слугу и велел ему что-то с Пашиной и сотниковской одежкой сделать — попаданец и глазом моргнуть не успел, а уже его шмотки проворно утащили.

— Смердит платие, пока брашны вкушать быти — поспеют счистить — успокоил сотник. Его грязное шматье тоже утащили в той же охапке, взамен приволокли какие-то шальвары и кафтаны. И вместо сапогов — чуни из красной кожи, неношенные совсем.

— Откуда все это? — вполголоса спросил Паштет.

— Ханская газофилакия взята была, это с нее — очень понятно пояснил сотник. Понятно, раз обоз весь московитам в руки пал, так и ханская сокровищница тоже. Шальвары и рубаха были так себе, хоть и из экологически чистых продуктов, но на вкус Паши грубоваты все же. Хотя местным, конечно, — очень тонкая ткань, богаческая.

— Лентион подай! — велел воевода, показав слуге глазами на гостя и Паша получил в лапы полотенце. Ни в жизнь бы не догадался б! Обтерся насухо, ожил, влез в сменную одежку и вышел следом за сотником, а воевода уже снаружи сидел — на расстеленных под навесом, в тенечке, коврах.

Угощение оказалось, может, и не изысканным, зато много его было — жареное мясо на здоровенном медном блюде, размерами поболе столовских подносов, лепешки свежие стопкой в поллоктя, от всего этого пыхало жаром и аромат был совсем иной, чем забивавшая ноздри последнее время разнообразная вонь и смрад. Масса каких-то горшочков, кувшинчиков и кувшинов, мисок с чем-то — даже и не понять с чем и что. Вот лук и чеснок опознал сразу.

Боярин пригласил сесть на ковры, что странно — и сотник уселся, что для такого недемократичного времени по мнению Паши означало одно — родичи они, или доверенное лицо этот парень из стрельцов. Не без ехидства воевода пояснил Паулю, что все это — ханское угощение, домой господин крымчаков поехал налегке и без родных, ему теперь столько яств и пития не надо, только путешествие сам-один.

С чего хан поехал без родаков — Пауль не понял и боярин, не чинясь и не умствуя зря поведал, что сын хана и сын сына хана и муж дщери хана уже среди покойных опознаны, получив мечное посечение глав своих при обходной атаке на ханские шатры. Потеряв на глазах своих всех, кто ему люб был и дорог, хан зело скорби предался и мало не обезумел, оттого и не смог ответно удара розмыслить. А ближние слуги всем махом хозяина из сечи утащив, побежали подале, войско бросив.

Вот и разгадка нашлась, что это воин дельный так в бега утек. Не в себе хан был, явно, да и немудрено, когда прямо при нем искромсали в куски мяса всех, кто дорог, и наследника и прочих мужей что семью составляют.

— Теперь им всем — земля забвения, а нам — это велелепие!

Помолились и приступили к трапезе, пока все горячее. Ханская кухня не потрясла Паштета — ну жареная на угольях баранина, ну печеные лепешки, кызы это — что с конины вяленая колбаса, да заедки непонятные, вроде из орехов, соленые и сладкие — так себе по вкусу. Все как-то не шибко богато. С астраханской кухней и не сравнишь, там правда был Паша в ресторане городском, но таки тоже татарской кухни. Совсем другая еда. Правда прошло черт его знает сколько лет...

Мешало то, что теперь захотелось адски спать. И чем больше набивал утробу — а толком поесть не получалось уже давненько, тем тяжелее становились веки. Беседу при том приходилось поддерживать, благо оба московита интересовались так многим и разно, что даже и не пришло бы в голову Паулю. Ему приходилось соответствовать.

— Мне говорили мастера, что часто им заказывали мечи из металла звезд, упавших на землю. Только оказывалось, что этот металл хорошо куется не сильно нагретым, а иногда вообще холодным, мечи из него нехороши. Ими можно похвастаться, но лучше не скрещивать их с булатным клинком. Из такого металла лучше делать панцири, он мнется и гнется, но не ломается под ударом. Такое свойство придает другой минерал, иногда встречающийся в горах Гарца. Говорят, он есть еще в Лапландии, недалеко от Печенги — нес Паштет давно читанное в массы слушателей. Те очень серьезно внимали, переспрашивая — где это — Гарц и где — Печенга.

По мере возможностей, попаданец старался объяснить. Вроде пил какое-то кисловатое питье, вроде и без алкоголя вовсе — а что-то и язык развязался и голова этак знакомо подкруживалась.

— Сам той минерал видал?

— Нет, воевода, как именно добываются эти минералы, сколько их кладется в плавку и как работать с ними дальше про то знают мастера оружейники. Другая гильдия. Они передают свои секреты сыновьям и зятьям, а мне кто скажет?

Поэтому всякий знает, что в Турции и Персии ,когда нужно ковать саблю, покупают слиток индийского металла величиной с небольшой хлеб. На этом знание большинства людей заканчивается. Можно узнать, что дальше стальной хлебец надрубается и при ковке вытягивается. Кто -то знает, что сталь еще закаляется. А про то, как сделать кара-хорасан ,и как именно индийцы делают сталь — про то не знают посторонние. И я не знаю. Не повторять же байки, что сталь закаляется с крови рыжеволосого раба!

Одно могу сказать, что хорошую сталь нужно делать из хорошей руды, не болотной, а искать хорошие руды за Рифейскими горами, что на восток от Перми. Говорят, что там есть гора из очень богатой руды, а узнать ее можно по тому, что она притягивает мелкие железные предметы и отклоняет стрелку компаса.

Гильзы вот эти из хорошего сплава меди. Может, в Рифейских горах есть и она.

И опять последовали вопросы, показавшие, что слушают со всем вниманием — и где Пермия, где Рифейские горы и что такое компас?

Паштет понял, что обдернулся — вряд ли тут указатель север-юг так называют. Понес околесину, чуя, что просто вырубается. И не договорил — уснул, как в воду ключом канул.

Когда очухался, уже темнело. Очумело повертел головой, приходя в себя. Так он и лежал под навесом, один. Хотя неподалеку кто-то негромко переговаривался. Сон почему-то не очень освежил, тело было как деревянное, а суставы словно поржавели. Но все же чувствовал себя лучше. Повертел головой, увидел рядом сидящих стрельцов из конвоя. Подошел, прихрамывая на обе ноги, поприветствовал. Они ответили степенно, с почтением. Так их речь понял, что надо подождать, скоро начальственный сотник явится — все и обскажет.