— Пулил мас лапухи клёвые — не без гордости ответил ахинеей на ахинейский же вопрос второй торгован. Паштет навострил уши, услышав неожиданно знакомое слово. Черт бы этих хмырей драл!
— Чего это он тут гадить уселся? — тихо спросил своих спутников Паштет. Те переглянулись, пожали плечами молча. Когда Паша уже решил, что либо его не поняли, либо проигнорировали, второй веско заявил, мимолетно взглянув на собеседника:
— Лох скомлешный. Пельмаю лещуха скурлеет — профессорским тоном заявил он, объясняя незнакомцу совершенно очевидную для любого вещь.
— Не понял я тебя, человече — честно признался Паштет. И вот сейчас на сто процентов был уверен, что торгован-то его понял, но почему — то не стал это показывать.
Опять все получалось не так, как было во многих попаданческих книжках. Никто не рвалася раскручивать перед свежепопавшим ковровую дорожку, да их, местных этих, понять-то невозможно почти, такое чувство было у Паштета, когда он разговаривал в Таиланде с тайцами. Теми еще нацистами и расистами, к слову сказать, только хорошо воспитанными и относящихся поэтому к тупым туристам — фарангам доброжелательно, как и положено разумному крестьянину при работе со своей скотиной, дающей стабильную прибыль.
Естественно, как высшие люди, тайцы были свято уверены в том, что все они блестяще умеют разговаривать по-английски, а если их не понимают — то это только из-за тупости глупых и необразованных фарангов и никак иначе. Паштету хорошо запомнился комичный диалог пары англичан с самоуверенным тайцем и последующее завершение — гордо удаляющийся презрительный таец и чуточку очумевшие анличане, которые из всего разговора поняли, что они нихрена не знают английского языка и им надо его выучить, как это заявил их собеседник. К слову, последняя его фраза была единственной, которую англичане поняли.
Когда Лёха рассказывал о том, как не мог врубиться в то, что попал в 1941 год, Паша посмеивался про себя. Ну ведь действительно — идиотом надо быть, чтоб о каких-то реконструкторах думать! Ну ведь любому очевидно было бы все и сразу! Теперь оставалось только грустно вздохнуть, понимая простую вещь — если ты сам настроился на что-то, то и воспринимать будешь именно то, что ожидаешь. а не то, что есть в реальности.
Черт, делать-то что? Сразу и не понять даже — какое сейчас время. В моде Паша разбирался плохо, а уж тем более — в давно прошедшей. Что странно — торгованы и прочие персонажи, что попадались по дороге до этого лагеря не вызвали особого изумления — кафтаны долгополые, или там зипуны вполне по мнению попаданца возможны были и для 1941 года, как и лапти с самошитыми сапогами и домодельные колпаки и шапки.
Только тут с этим алебардщиком шарики за ролики зашли. Странно одет этот тип. Пестро и нелепо. Покрой одежды таков, что кажется, будто это толстый человек. А внутри пышной одежды — зачуханный, тощий, болезненного вида хмырь. Зачем так? Как имевший некоторые проблемы с лишним весом, Паша догадался, что раз толстый, значит много — много ест. И выходит, что тут такое может себе позволить только богатый. Это — почетно, быть толстым. Вон как тот "сёгун" в деревне пузо свое на показ выставлял, натуральное пузо, не фальшивое. А раз не выходит быть толстым на деле — значит надо одежкой замаскировать.
Ну, характерно для европейцев не быть, но — казаться...
Стоп! Не отвлекаться!
Сейчас надо легенду сварганить!
И быстро находить себе компанию.
Теперь за спиной Паштета нет мощного государства, никто его защищать не будет, а в одиночку — что особенно ясно стало еще в дремучем лесу — тут очень легко загнуться. Это понимание пришло, когда Паштет поскользнулся на присыпанном хвоей корне и больно шмякнулся оземь. Когда, кряхтя и потирая ушибленные места, вставал, стрельнуло болью в щиколотке. Пришлось бинтоваться и идти дальше осторожно, оберегая поврежденную ногу. К счастью только чуточку потянул, не вывихнул и не сломал ничего. Вот тогда и проморозило внезапно опять пришедшее осознание, что тут сдохнуть можно запросто. И даже тонуть в болоте не надо — сломал бы сейчас ногу — и все, ауфвидерзеен, либе Пауль! После этого инцидента попаданец стал еще острожнее. А вышел к людям — и почему-то расслабился.
Теперь надо быстро решать — что делать. Деревенские за своего не приняли. Торгованы — тоже. Остаются эти иноземцы, вояки, к которым местные, хоть и разнятся по виду и языку, относятся спокойно. Но при том — за своих не считают, потому и отправили странного чужака — к таким же чужакам. Либо союзного государства служивые, либо — что скорее — наемники. Которые тут нанялись и временно как бы пока — свои.
Время! Надо выиграть время! Осмотреться, понять — куда забросила судьба, что сейчас тут творится и вообще что к чему и почем? Черт, как замечательно в книжках получалось — выходит попаданец из лесу, ловит за химо вовремя подвернувшегося пейзанина, а тот ему хорошим литературным языком тут же и докладает: Сейчас 1471 год, правит государь — батюшка Иван Третий, вон там в 10 километрах река Шелонь — там войско москвичей — вон там войско новгородцев, и известная битва при Шелони будет завтра, как раз вы, ваше сиятельство, успеете боярина воеводу Холмского навестить и вразумить!
А тут хрен чего поймешь вообще. Даже со страной не понятно — может и Россия, а может и Польша какая с Литвой вместе. Одежка-то одинаковая у простонародья. Хотя как крестьяне в Венгрии той же одевались или там у тех же чехов или даже и франков?
Тощий алебардщик все так же тщетно тщился.
Паштета осенило. Как ни крути, а повезло с доктором в аэропорту встретиться. Та длинная и старательная лекция о болезнях на войне еще не успела выветриться из головы, потому сложив один плюс один Паштет спросил горемыку-часового:
— Diese Krankheit für eine lange Zeit mit Ihnen , Hansi ? — но то ли сама фраза оказалась сложной, то ли Пашин хохдойч, который еще не был изобретен и пока немцы на нем не разговаривали — показался невнятным, но так или иначе, а засранец не понял, что пришлый осведомился о том, давно ли у него эта болезнь.
Раз часовой не понял, попаданец попробовал упростить вопрос и задал его так:
— Du lange krankt? (Давно ты болен?)
Теперь до Ганса дошло и он сначала выругался, потом что-то бурно залопотал, махнув рукой так широко, что охват покрыл весь лагерь.
— Лянгзам, камарад, медленно и спокойно давай — продолжил содержательную беседу Паштет.
Камарад натянул портки и принялся за тягучий и подробный рассказ. На радость Паши удавалось понять через два слова третье, да еще чуточку грамматика помогала. Каши бы поесть перед таким разговором, очень бы уместно было, сил на понимание уходило — как мешки таскал. К счастью в разговор включился и один из торгованов, который почему-то заинтересовался вопросом.
Правильно, или нет, а представилось в итоге Паштету, что сам хмырь этот болеет животом и головой уже неделю (так получалось если считать, что хворый показал сначала два, потом пять — то есть всего семь своих грязных пальцев), гадить хочется постоянно, да без толку — нечем, жрать неохота, тошнит и вообще — все плохо. Да весь лагерь болеет, чего уж, даже и сам герр капитэн.
— Басурмен грязен и нечист, с того и хвор, ныне ж изгнил и немощен — буркнул торгован. И это Паштет понял отлично. Значит, все же — русские вокруг, бани эти, непривычные для иноземцев, привычка мыться — нехарактерна для Европы. Такие чистоплюи русские были, что даже и потом европейцев это удивляло. Попадался как-то Паше пасквиль французского маркиза де Кюстина, так все в Российской империи было для него гадко и мерзко, разве что о мужиках российских писал с восторгом, дескать, здоровенные все и чистые постоянно. Правда, был маркиз гомосеком, так что не мудрено.
Порадовало то, что в рюкзаке как раз была куча таблеток от этой хвори, в которой Паша без труда опознал банальную дизентерию, спутницу войск во все времена, как говорил седой лекарь. Так что с одной стороны вроде повезло, а с другой хоть дело и редкое, но встречается очень часто, как говаривал в таких ситуациях один знакомец Паши.
Уже легче. Понятно, чем он сможет быть полезным. А называться — чего мудрить-то — будет как и положено Павлом. Благо есть такое имя, что у немцев, что у русских.
С фамилией сложнее и заодно надо решать — какого рода быть? То, что не крестьянин — понятно. Во-первых понятия о крестьянской работе не имеет никакого, с другой — самая черная кость, будешь ползать раком по дну. Негоже.
Какие еще сословия-то были? Точно вроде — три, попадалось что-то еще в школьном курсе. Было у старика три сына, младший, естественно, дурак, а старшие дебилы еще хуже... Не о том думать надо, чушь какая в башку лезет!
Еще одно сословие — дворяне. Точно! Назваться герцогом или графом? Или князем! Заманчиво и по канону жанра! И престижно и звучит хорошо и решпект должны оказывать...
Не прокатит, эта местная сволочь обязательно спрашивать начнет о предках, родственниках и где родовые поместья, тут же найдется какой-нибудь знаток геральдики, запутаешься в гербах и вылезешь самозванцем тупоголовым всем на посмешище. А ведь тут за самозванство и выпороть могут. Или еще что... Графа Калиостро вон посадили навсегда. Позорище полное и все. Опять же надо шпагой владеть хорошо, а тут всего холодняка при себе — топор да ножик, самое то для опоясанного мечом герцога.
Я вызываю вас, милорд, на дуэль!
На топорах!
Некому тут пыль в глаза пускать, опять же, нищеброды все. Тогда за кого себя выдать? Вроде были просто дворяне — типа тех же польских шляхтичей — безземельные, нищие, заплата на заплате, чуть не босой, но с саблей да гонором. Сабли, правда, нет с собой, но с этим проще — утопла вместе с конем в болотине. О, к слову — сумасшедший Дон Кихот как раз таким же был — безземельным и гонористым, а то, что вместо шлема таскал на башке тазик для бритья — так это прощалось.
Так, не отвлекаться! Фамилия! Нужна фамилия. Красивая! Неизвестная этим гопникам. И обязательно с приставкой "фон". Пауль из... А откуда он, этот Пауль? Паштет окинул быстрым взгядом тощего алебардьера в нелепых портках буфами и кожаной куртке, к которой были присобачены пышные рукава. Совершенно неожиданно в башку стукнуло и Паша ляпнул, внутренне ужаснувшись.
— Ишь хайсе Пауль фон Шпицберген! (Меня зовут Пауль из Шпицбергена!)
Почему Паша назвался этим архипелагом — он и сам бы не сказал вот так сразу.
Часовой пожал плечами. Он этого названия не слыхал, но почему-то решил, что это в дурацкой Швабии городок. А швабов Ханси не любил, как и полагалось порядочному остфризу. И потому не очень дружелюбно осведомился скрипучим голосом — а какого собственно Тойфеля нужно этому Паулю из как его там Бергена? Повторять пришлось трижды, потому как кроме "Тейфеля" Паша сразу ничего не понял, чертов алебардщик словно мочалку жевал, когда говорил.
Ну усердие и труд все перетрут. Ответно Ханси понял Паштета уже со второго раза и даже как-то глазенками заблестел. То, что странный прибылой — доктор медицины и может вылечить всех в лагере, ему очень понравилось. Проклятая хворь все силы выпила и замучила совершенно. К тому же Ханси никогда не лечился у ученых лекарей, что было доступным только для очень богатых людей, каковым алебардщик никогда не был, и это показалось куда как интересным.
Потому солдапер просто бросил свой пост и повел гостей в центр лагеря, к самой большой палатке, скорее даже шатру из цветной парусины, правда так сильно выцветшей, что толком разобрать — что и когда там было намалевано, было совершенно невозможно.
Паша только головой вертел, удивляясь увиденному. Лагерь носил какой-то полудикарский характер, часть палаток была вообще из полотнищ ткани, переброшенных через горизонтальную жердь с открытым входом и выходом. По сравнению с ними брезентовое жилище Паши было чудом изысканности и надежности.
Откуда-то взялся и вертелся под ногами десяток пацанов, попалась на глаза пара баб, вдали на лугу увидел табунок лошадей. Публика из палаток таращилась на гостей и выглядела она, эта публика странно — словно военизированные бомжи. Грязные, дурно одетые в разношерстные наряды, но довольно свирепые с виду. У нескольких палаток в деревянных стойках торчали разномастные пики, но все — коротенькие, самое большее в пару метров, заметил несколько мушкетов — все, как один — фитильные. С краю лагеря — распряженные телеги, неожиданно много — с десяток. Попытался прикинуть — какое все -таки время но толком не получилось.
Почему-то решил, что допетровское. Никаких париков, никаких треуголок и опять же ружья без кремневых замков.
Ничего не ясно.
У большого шатра часовой встрепенулся. постарался придать себе бодрый вид, надул впалую грудь и только собрался окликнуть своего начальника, как тот высунулся сам.
— Шеее Шаууптеман! Даз исс Шайлее! Ее каанн шельфеен унз!
Вылезший из шатра тощий и длинный мужик был так же болезненно бледен и старательно отрощенные усищи только подчеркивали серый цвет лица. Мешки под беспокойными карими глазами, потрескавшиеся сухие губы. Одет пожалуй побогаче алебардщика — рубаха просторная из хорошего тонкого полотна, портки до колен с недурной вышивкой, тоже пузырями такие. Даже чулки на этом немце были не драные.
Явно — начальник. Гауптманн. Главный мужчина в переводе. Капитан на наши деньги.
От сказанного подчиненным капитан поморщился.
Немцы, значит.
И как себя с ними держать?
И годится ли тут то, что он уразумел в том — своем времени.
Менталитет — изменился ли.
Или немецкость — с давних времен?
Отличались же галлы от германцев еще в Древнем Риме?
А что он о них знает-то? За информацию о противнике в группе попаданцев отвечать взялся бугуртщик Сергей и к этому он отнесся серьезно, обстоятельно собирая все, что могло пригодиться. В Великой Отечественной всякого разного поучительного бывало и тут Паштет мигом вспомнил разговор за день до отлета, когда Серега выложил пару историй, совершенно неправдоподобных — но при том бывших в реальности:
— Генерал танковых войск Вальтер Венк в феврале 1945 года попал в автоаварию...
— Подумаешь, такого полно бывало и сейчас — много. Носятся как угорелые... — пожал плечами Павел.
— Не все так просто. Ты не учитываешь немецкий колорит. Так вот этот самый Венк, заместитель Гудериана, был начальником оперативного отдела Обер Коммандо Вермахт, Верхнего командования вооруженных сил Рейха, на наши деньги — Генштаба. А Гудериан выкрутил руки Гитлеру, чтобы тот разрешил назначить толкового и опытного в штабной работе Венка на должность начальника штаба группы армий "Висла", для проведения решающего удара в Померании — это у гитлеровцев последний был шанс сорвать наступление наших на Берлин. Попали мы под этот удар, еле отмахались. Зато потом уже немцам вообще крыть было нечем, сопляков да стариков гребли... Но могло бы для нас хуже сложиться!
— Странное получается совместительство — и там и там работы полно, а соединить — оно как-то не понимаю. Больно объем громадный! — засомневался Хорь.
