— Представьте себе на улице в ларьках коробки с вареными крабьими клешнями и лапами — и недорого. Даже для нас, молодых специалистов, прямо скажу — небогатых. И можете мне поверить, я еще не выжил из ума — все эти крабы, что сейчас продаются в консервах или в перемороженом виде похожи на тех свежесвареных, не более, чем резиновая подметка походит на хорошо приготовленный бифштекс...

— Извините, доктор, но все-таки ваш возраст — осторожно заявил Паштет, побаиваясь, что старичок рассердится, или того хуже — обидится. Но тот только улыбнулся.

— Знаете, был я недавно в Италии. И тоже подумал, что у меня атрофировались вкусовые сосочки, потому как купленные там в разгар сезона помидоры на вкус оказались типа хорошо проваренного полиэтилена. Или жевабельного безвкусного воска. Красивые, большие — но трава по сравнению с ними — лакомство. Приехал домой, звонит приятель из Астрахани, дескать, еду в гости, что привезти? И я попросил к его вящему изумлению привезти пару тамошних помидор — посмеиваясь, говорил доктор.

— И что?

-Рано мне пока декламировать "тебе и горький хрен — малина, а мне и бланманже — полынь!" Нормально работают вкусовые сосочки, не подкачали астраханские помидоры. Так вот кулинарии и магазины были забиты рыбой, в основном красной, самой разной, я тогда впервые увидел, что такое нерка, а что такое кижуч, в белом соусе, в красном, в остром, вареные, копченые, жареные, невиданные раньше трепанги и гребешки, трубачи и черта в ступе! Но наши попытки дорваться до красной рыбы встречались с негодованием — кто ж гостей рыбой угощает??? Низкий стиль! Чтоб вы поняли — это как если б вы угощали дорогого гостя магазинными пельменями — глянул врач на собеседника. Паштет и ухом не повел.

— Без масла и сметаны! — усугубил врач.

Паштет только плечами пожал. Ну, пельмени. Вполне еда.

— Жестоковыйная толстокожая молодежь — сдался доктор и продолжил:

— Понимаете, для нас как раз свинина была привычной. И уж всяко — не лакомством. В отличие от крабов и прочих местных деликатесов. Но гребешков и кету нам приходилось покупать контрабандой и понемножку, чтоб хозяева не обиделись. И как им было объяснить ситуацию?

— Ну, лучшая уха — из петуха. Да и красная рыба очень разная. Мороженная по вкусу от свежей сильно отличается — блеснул знаниями Паша.

— То-то и оно, что не мороженная. И было ее навалом, самой разной. И нам, ленинградцам зажравшимся свининой, дальние востокцы тоже поэтому казались сильно зажравшимися. Как до того астраханцы, которые считали осетрину отходом при производстве икры, а воблу они ели, выдирая и выкидывая в мусор брюшко с вкуснейшей на наш вкус янтарной икрой. Зато наслаждаясь поджаренным на спичке плавательным пузырем, что для нас было дико. Как дико было для них, что мы каждую косточку обсасывали и брюшко ели.

Ну и помидоры они не жрали, удивляя нас, которые после болгарских вечнозеленых, от душистого и сочного "бычьего сердца" сорванного прямо с поля, просто млели.

Во Владивостоке еще смешнее было — у них мелькомбинат сгорел, болван один, сразу же покойный, при ремонте венткамеры закурил, выгорело все к чертям, потому с выпечкой было кисло. Нас угощали в знак особого расположения финскими макаронами, что для владивостокцев тогда было охренеть как круто. Вот тогда я чувствовал себя зажравшимся ленинградцем — усмехнулся врач.

— С чего это мелькомбинат так пыхнул? — удивился Паша.

— Пыль — адски горючая вещь. Любая, практически. И мучная рыхлая пыль вспыхивает как порох. А когда в момент полыхает вся система вентиляции, да с тягой — сами понимаете. Давайте еще чаю?

— Давайте — согласился Паша.

Туман разошелся только глубоким вечером, но скучно не было. Потом попаданец не раз вспоминал кусочки из этих разговоров.

Глава одиннадцатая. Портал.

В чертовой темноте, такой "выколи глаз" чернильной, какими бывают осенние ночи на юге, сверкающие, цветастые трассы были особенно яркими. Только радости от этих чистых, как из спектра выдернутых, красных и зеленых пунктиров не было никакой. Просто потому, что лежащий плашмя Паштет отчетливо понимал — это порхает Смерть. Не романтическая старушка с косой, а тривиальная, свинцовая, про которую ни легенд не складывали, ни рисунков не делали. И если парой минут назад все было просто плохо, потому как по мечущимся в низинке людям внезапно заработало сразу два пулемета, поливая рассыпавшуюся толпу как из шлангов ало-малиновыми струями, то теперь стало совсем паршиво, потому как неподалеку от Паши выкатился на край оврага маленький, несерьезный с виду агрегат.

На гусеничках и с приплюснутой башенкой, то есть — танк. Только маленький еще, кормили плохо пока. В башенке торчало сразу два стальных жальца и теперь почему-то только одно, левое, трещало, как идиотская погремушка, брызгучим оранжевым огнем освещая граненые поверхности угловато-архаичного танкового серого тела и бликуя на отполированных узорчатых траках гусениц.

Зеленые трассы наперекосяк мелькали с красными, подстригая все живое на дне этой чертовой не то балки, не то долинки, не то оврага. Цветастые пунктиры делали ночь еще темнее, слепили и мешали разглядеть — что творится — то? Метались неразборчивые силуэты, кто-то трехэтажно матерился, кто-то стонал, кто-то командовал, кто-то плакал и разок высокий, словно бы даже детский звонкий голосок в ужасе взвизгнул: "Мамочка!" и все, больше его Паштет не слыхал.

Было очень страшно. Не помнил толком — как он тут оказался и — самое плохое — не мог пошевелиться — как только трассы хлестнули по бесформенной толпе, так и все. Ни рукой, ни ногой. И от этого становилось еще страшнее, до рвоты буквально.

К танку метнулся расхристанный черный, словно вырезанный из картона силуэт, тут же башенка кокетливо по-птичьи повернулась и прошила бегущего струями пуль, черный картон, зеленые иглы, нет силуэта. А танчик рявкнул, дернулся с места и не пополз, как положено бы ему было делать, а весьма шустро застрекотал прямо в направлении лежащего тряпкой Паштета. Мертвая зона резко уменьшилась, теперь трассы неслись сантиметрах в 15 от земли, пару раз мелькнув почти у самого лица. Показалось, что пахнуло жженым волосом. Яркие, праздничные, невсамделишные какие-то, словно выстрелы из бластеров в "Звездных войнах", еще бы не знать, что опустятся ниже — и от лица останутся кровавые ошметья, перемешанные с осколками кости и крошеными зубами. Паштет вжался, как мог спиной, стараясь сплющиться, как камбала. Но земля под спиной была твердой, словно доска и размазаться в блин не вышло.

И взгляд от шустрого танка оторвать не получалось, словно гипнотизировало мелькание просверкивающих узорчатых траков. Краем глаза увидел движение сбоку, с трудом глянул туда и в стробоскопическом освещении пулеметной стрельбы заметил два человеческих силуэта — маленький, изящный и большой, но какой-то сплющенный, смякший.

Танк притормозил, загромыхал куда-то в сторону из обоих стволов, слепя снопами рыжего огня, пляшущего, словно громадные бабочки, смотреть на пламя было больно, отвел взгляд, понял, что неподалеку молоденькая девчонка, оскалившись от нечеловеческой натуги, пытается оттащить в сторону здоровенного мужика, то ли сильно раненного, то ли уже мертвого.

Охнул от нестерпимой жалости, когда чертов танчик с тяжеловесным изяществом крутанулся, словно танцор, и рванул прямо на несчастную пару. Налетел, заслонил собой, вертанулся полным кругом, вроде как влажно захрустело, но от стрельбы близкой уши уже работали странно, звон какой-то мешал точно слышать и танк сделал три полных оборота там, где только что хорошенькая медсестричка пыталась спасти чью-то простреленную жизнь.

И после этого неудержимо, как по рельсам, попер на Паштета. Только вот гусеницы теперь бликовали не слабо розовым или зеленоватым отсверком, а густым, ало-красным, мокрым.

Попаданец выдавил из себя какой-то недокрик и изо всех сил рванулся в сторону, заставляя ватное непослушное тело сделать хоть одно движение. Получилось!

Катанулся в сторону, отчаянно, на разрыв связок, дернул на четвереньках прочь, тут же воткнулся головой во что-то упругое, которое немилосердно отбросило в сторону, аж в шее что-то хрустнуло. Подхватился бежать и с трудом опомнился.

— Чертовы кошмары! — перевел дух, сердце колотилось где-то сразу под кадыком.

Мерзкие сны снились последнее время часто. Этот был как-то на особицу — очень уж реалистичный.

— Прямо как у старичка того — с запахами — подумал Паштет, медленно приходя в себя, сонная одурь еще мутила сознание. Понюхал воздух — мокрой травой пахло и в палатке, которую он поставил аккуратно метрах в трех от возможного места портала. Хорошо еще тогда догадался точно отметить то место, где возник очумелый Лёха в виде бравого летного старшины. Теперь ждал — появится портал, или нет. Компаньоны должны были вот-вот приехать, потому оставалось только сидеть, ждать и нервничать.

Из-за кризиса на берег озера перестали приезжать на тим-билдинги стаи офисного планктона, да и само это начинание усохло в той компании, где Лёха с Пашей работали, потому было тут малолюдно и спокойно.

Вытер ладошкой вспотевшее лицо, навел по возможности порядок в теснючей палатке, которую ехидный Хорь окрестил "великоватым рюкзаком". Места в ней и впрямь было мало, зато она совершенно не промокала, потому как брезент был пропитан чем-то хитрым, и была весьма аутентичной. Непромокаемость очень быстро показала другую свою сторону — отпотевала эта правнучка полевых шатров совершенно неприлично, но что поделаешь. за все платить надо.

В расстегнутый вход мутно сочился сероватый свет. Видно ночь кончалась уже, этакое наступало выморочное время, ни рыба, ни мясо. Бешено колотившееся сердце угомонилось, вернулось к обычному незаметному ритму. Пересохший рот тоже перестал беспокоить, кошмар отступил. Некоторое время Паша тупо думал о том, может ли сон быть вещим, больно уж на правду похож, разве что сейчас танчик этот показался странноватым, этакий гибрид из Ляйхттрактора с башней от пыцы один. Все-таки, наверное просто сон, раз такая нелепица в нем есть. Можно игнорировать, особенно если учесть, что удалось вывернуться из-под гусениц. Даже если и пророческий — финал остался открытым.

Глянул в просвет входа в палатку. Удивился, пригляделся и удивился снова.

— Странно, что не слыхал, как Хорь подъехал. Хорошо машину поставил, поодаль, и — как ни странно — а деликатный, будить меня не стал. Сам, наверное, в своем "Ведровере" спит как сурок. Ну, теперь дождаться Серегу — тот самоходом доберется — и можно ждать у моря погоды. Тут Паша усмехнулся, вспомнив, как старичок посоветовал взять с собой материалы по 20 съезду и по Хрущеву и просто оставить их по убытию с надежным человеком, пусть тот потом бандерольку спроворит в Москву с вырезками газет и коммунистическим приветом из будущего. Паштет тут же отзвонился приятелю-латнику и стал излагать эту идею, на что прямодушный Серега рассмеялся и чуточку свысока заявил, что он уже давно эту информационную бомбу припас, даже и пару настоящих газет того времени раздобыл как-то.

Полез к выходу из палатки, думая про то, почему Хорь не выключил габариты — тут на него наехать было некому. Высунул нос в прохладу из душноватого тепла брезентового укрытия и немного обалдел.

Никакого "Ведровера" и близко не было.

И габаритов не было.

Он ошибся.

В трех метрах от палатки в воздухе неподвижно тлел желто-оранжевый огонек. Очень похожий на светлячка, только цвет иной. Вот тут Паштет проснулся окончательно. Вылупился на желтенькое пятнышко, протер глаза, недоверчиво глянул снова. Огонек никуда не делся.

— Охренеть, не встать! — растерянно выговорил попаданец. Он так долго ждал этого момента — и теперь по спине холодной волной прокатились мурашки озноба. Готовился, готовился — и не знал, что делать.

— Так, отставить панику! Ребятам надо позвонить, чтоб поторопились! — наконец оторвался Паштет от растерянного созерцания временного портала или черт его там знает, как называется эта хреновина. Оторопь сменилась лихорадочными и суетливыми действиями. Найти мобилу оказалось непросто, в палатке царил такой привычный для Паши кавардак, который был дополнительно перемешан в ходе убегания от танка. Нашел в конце концов, злясь на себя, что дрожат руки, что потряхивает всего, что вообще так разволновался.

Хотел ведь?

Хотел!

Так какого черта такая фейхоа трясучая происходит?

Хорь должен бы по расчету времени быть неподалеку, уже по эту сторону границы. Даже если и дрыхнет в своем шарабане, то все равно — и Паша быстро выбрал номер. Пять раз набирал и пять раз телефон бодро пикал длинными гудками и по истечении времени сбрасывал вызов. Дрыхнет крепко? Паша пробовал еще и еще, сначала ругаясь, потом уже достаточно жалобно упрашивая чертову зверюшку взять трубу, потом уже тупо, из чистого упрямства, как во время войны радисты вызывали отработавшие свой временной лимит группы разведки, самолеты или корабли.

Заведомо зная, что чуда не будет, но надеясь.

Хорь так и не взял трубу. Тогда Паша принялся вызывать Серегу. И очень сильно удивился, когда бездушный женский голос механически сообщил, что абонент выключил телефон или находится вне зоны действия сети.

Вот ведь дьявольщина! Паштет аж испариной покрылся, несмотря на то, что вне палатки было весьма прохладно. Следующий час прошел в странном оцепенении, которое удалось стряхнуть не без труда. Поглядывая на "светляка" Павел снова стал наяривать на клавиатуре мобилы, впрочем с тем же нулевым результатом. Изнервничавшись, не нашел ничего лучшего, как позвонить общему приятелю — тому самому реконструктору, что пригласил в свое время Паштета на пострелушки и познакомил с Манлихером и Хорем заодно. Так звонил, словно спасения искал.

Но спасения не получилось. Бугуртщик, в отличие от пропавших компаньонов, ответил, хоть и не сразу.

— Как гавно я вас не слышал! Ты уху ешь, что звонишь в такую рань? — очень неприветливо спросил грубый латник. Паша мысленно охнул — это он полночи уже вьюна на сковородке изображает, а у нормальных-то людей самый сон.

— Ты извини, я понимаю... — повинился Паша.

— Я извоняюсь, вы проссытесь! Чего ты понимаешь, родной брат будильников? — уже несколько менее грубо (на самую чуточку, на треть деления хамометра) спросил очень недовольный голос.

— Да вот, срочно Серега нужен, а он не отвечает — сказал Паштет.

— Интересно моей сбритой в прошлом году бороде и дырявым носкам, какого хрена тебе запонадобился этот болван. Тем более в такое время.

— Ну, тут срочное дело — забормотал попаданец.

— Отложишь. Выйдет из больницы — тогда поговоришь — утешил голос из мобилы.

— Так он уже вышел — сказал сущую правду Паша.

— И снова вошел. Он сейчас в реанимации, перитонит у него.

— Как так? Я же его совсем недавно видел, он был в полном порядке. Ты ничего не путаешь? — удивился попаданец, понявший, что спросонок бугуртщик перестал ориентироваться в пространстве и времени.