Про себя разведчик решил, что почти наверняка на цель идет подводная лодка. И не стоит удивляться, что перископа не видно: она вполне могла подходить с той стороны, где с флагмана ее было не заметить. К тому же... если это оружие настолько мощное, то на месте командира подлодки он (Август Люстиг) сразу после пуска торпеды скомандовал бы погружение на максимальную глубину. Ну, на двести метров корабль просто не успел бы уйти, но сто метров — это с гарантией. Тем более, если это устройство достаточно тяжелое, то и торпеда вряд ли может пройти такую же дистанцию, которую прошла бы, будь она снаряжена обычным тротилом. Да, подставлять себя под ударную волну вряд ли стоит.

Эти умные мысли только-только оформились в голове немца, когда ее владелец услышал команду:

— Очки надеть!

Отдана она была, разумеется, по-русски, но ее тут же продублировал капитан-лейтенант, приставленный к гостю в качестве переводчика:

— Die Brille aufsetzen!

Не было никаких сомнений: этот переводчик наверняка имел вторую специальность (разведывательную, понятно), но поделать с этим было ничего нельзя. И по этой причине Люстиг положил себе быть с этим офицером в рамках строгой официальности.

Видимость в очках была так себе, но зато они, по всей видимости, усиливали слух, ибо германский моряк подслушал еще менее понятные слова:

— Отсчет ноль... пошла.

— По данным от Медведя, до раскрытия минута тридцать пять.

— Наводка дает полное совпадение... отклонение не превышает сотни... меньше, отклонение шестьдесят... сорок... меньше не получится...

— Раскрытие!

И только в этот момент капитан Люстиг перехватил направление взглядов людей на палубе. Сразу стало все понятно: в небе находился и спускался большой белый парашют, на котором было подвешено нечто, очень похожее на бомбу.

— Подтвердите высоту, — бросил командир через плечо. Отвечал кто-то из гражданских: — Товарищ капитан первого ранга, подтверждаю шестьдесят.

Интуиция бывалого разведчика включилась. Люстиг мгновенно наполнился уверенностью: это устройство сработает на высоте шестьдесят метров. Уверенность подкреплялась тем, что высота, на которой в тот момент находился парашют с грузом, намного превышала эту цифру.

— Отставить бинокли!

Собственно, эта команда была лишней: никто из находящихся на палубе, за них не схватился. Все (гость в том числе) получили предупреждение заранее: любой, кто вздумает любоваться зрелищем в бинокль, рискует остаться без зрения. Человек, не страдавший близорукостью, мог видеть сам парашют невооруженным глазом, хотя груз разглядеть было нельзя.

Через пятнадцать секунд решительно все наблюдатели поняли: о биноклях говорили не зря.

Немец проникся убеждением, что чудовищной силы вспышка ощущалась не только глазами, которые все же были хоть как, но защищены, — даже кожей рук. До конца своих дней он твердо держался этой мысли.

— Ярче тысячи солнц, — негромко сказал кто-то из научных сотрудников. И тут же палуба наполнилась движением. Гражданские, которые все еще не стояли рядом с приборами, ринулись к ним.

Под воздействием потрясения просыпались реплики, часть из которых, безусловно, не должна была достичь посторонних ушей:

— ...ручаюсь, что двести...

— ...не больше пятидесяти, дундук; интеграл по тепловому излучению...

— ...а вот если ты учтешь также энергию на других частотах...

— ...товарищ капитан второго ранга, полная непроходимость радиоволн в диапазонах...

— ...без получения точных данных об уровне радиации я приказ о буксировке не завизирую...

— ...так все снабжены счетчиками, как и договаривались...

— ...ударная волна придет через двенадцать секунд...

— Всем под броню!

Команда была лишней: весь персонал, не говоря уж о членах экипажа, уже был под броневой защитой.

Как раз об этом эффекте взрыва и подумал немецкий разведчик, уж он-то знал, как легко схлопотать контузию, но на поверку оказалось, что этот вид воздействия не такой уж сильный. Большая волна ощутимо качнула корабль — между прочим, со стандартным водоизмещением двенадцать тысяч тонн. Зато зрелище было устрашающим.

Над скалой (точнее, над тем местом, где она была) поднимался чудовищный темно-серый гриб. Ни военные моряки, ни гражданские не знали, что подобной формы облако всегда возникает при взрывах достаточной мощности. Никто из них, по всей видимости, не только не присутствовал в канадском порту Галифакс, когда там рванул корабельный груз взрывчатки — около трех килотонн в тротиловом эквиваленте — но даже не читал подробных отчетов об этом событии. Правда, капитан цур зее помнил о самом факте взрыва, но без подробностей.

К некоторому удивлению немецкого гостя, русские моряки также активно участвовали в каких-то измерительных работах. Из них оказалось достаточно очевидной сравнительно простая: ряд измерений высоты и других размеров грибовидного облака. И еще одно действие показалось понятным и разумным. Корабли, на которых имелся полный экипаж, спустили на воду катера и те, наращивая скорость, двинулись к кораблям, которые с очевидностью были назначены жертвами страшного испытания. Люстиг отметил, что все люди на борту этих катеров переоделись в явно защитные костюмы из черной резины. Напрашивался вывод: продукты взрыва не были полезны для здоровья. Это, впрочем, не было чем-то новым для немца. Он прекрасно знал, насколько ядовитым может быть дым, остающийся после взрыва тротила или, того хуже, мелинита.

Пользоваться биноклем уже не запрещалось, и немецкий капитан направил его на ближайший корабль-мишень. Это был эсминец — именно что был, поскольку боеспособность его сделалась очень сомнительной. Даже при скверной видимости представителю Кригсмарине все же удалось разглядеть, что тот, стоя на якоре на расстоянии немного менее двух миль от центра взрыва, получил тяжелые повреждения. Надстройка была буквально смята, носовую орудийную башню сорвало с погона. Правда крена и дифферента увидеть не удалось, что, вероятно, можно было приписать как дымке, так и расстоянию до флагмана.

Август Люстиг еще не знал, что один из подставленных под удар крейсеров просто перевернуло (он стоял на якоре на расстоянии всего лишь семь кабельтовых от эпицентра).

— Господин капитан цур зее, прошу вас пройти в кают-компанию на ужин, — раздался над ухом голос переводчика.

Собравшиеся вели себя несколько скованно. Военные моряки выдавали лишь самые необходимые фразы, ученые говорили чуть больше, но все еще непонятно.

— Господин капитан цур зее, примите вот это лекарство.

Немец окинул быстрым взглядом стол. У каждой тарелки стоял стакан, в котором плескалось такое же содержимое, как и в том, что предназначался гостю — по крайней мере, на вид. Больше всего оно смахивало на красный портвейн.

Люстиг осторожно понюхал.

— Уверяю вас, это не яд, — улыбнулся переводчик.

Гость решил рискнуть:

— Мне кажется, похоже на крепленое красное вино.

— Вы совершенно правы, это оно и есть.

— Лекарство???

— Согласен с вами, редчайший случай. Другого такого и не припомню. Но это не я придумал, а врачи. Вы же видите, все вокруг это принимают.

Немец со всей осторожностью сделал глоток.

— Капитан-лейтенант, это церковное вино?

— Я не специалист в церковных обрядах вообще и винах, в частности. Мне сказали, что это кагор.

Настроение Августа Люстига поднялось:

— Это лучшее лекарство из всех, какие я принимал.

Переводчик преувеличенно тяжело вздохнул:

— Увы, господин капитан цур зее, действенность этого средства не столь хороша, как нам бы того хотелось. Во всяком случае, предостерегаю от избыточных доз. Мне велели принимать не более двух стаканов в сутки, в течение недели. Вам настоятельно рекомендую ту же дозировку. Завтра в вашу каюту принесут запас, достаточный для курса профилактики.

— А как насчет рома, шнапса, коньяка, водки...

— Должен сознаться: как моряк я вообще-то не против перечисленных вами напитков, но ни разу не слышал, чтобы они проявили эффективность. Конечно, не исключаю, что виной тому лишь мое невежество в медицине. Так вам понравилось лекарство?

— О да!

— Мы это предвидели. Думаю, в Рейхе могут найтись аналоги, но если вам пришлось по вкусу, то вот подношение от меня лично... — на свет божий появился листок, — ... адрес магазина в Москве, где вы наверняка можете купить или точно такое же вино, или сходное. Информацией со мной поделились товарищи. Повторяю, я не специалист, но слышал, как доктор Раухбергер хвалил портвейн с южного берега Крыма.

— Весьма вам благодарен, капитан-лейтенант.

Переводчик как-то вдруг сделался отчетливо официален:

— Господин капитан цур зее, вам передадут подготовленный для вас отчет по испытаниям. Надеюсь, вас не смутит то, что он будет на русском языке? Причиной тому лишь техническая трудность: наша машинистка не может быстро печатать по-немецки, а у нее и без того много работы.

Немецкий гость понимающе улыбнулся:

— Как вы догадываетесь, у нас найдутся знатоки русского. Так что мы нисколько не в претензии. Наоборот, уже сейчас могу высказать благодарность за гостеприимство и за то доверие, которое мне оказали.

Сказано было со всей искренностью.

Переводчик, возможно, был столь же искренен, но интонации были чуть холодны.

— Мне приказано дать вам необходимые разъяснения, господин капитан цур зее. С вашего позволения, бумаги будут переданы вам завтра.

Немец ответил самой дружелюбной улыбкой:

— Я с радостью их выслушаю.

Сказанное не было продолжено фразой вроде: 'Это входит в мои служебные обязанности.' Но переводчик, без сомнений, догадался о невысказанном.

Переводчик не подвел: за завтраком он молча показал немцу небольшую картонную папку.

Оба прошли в гостевую каюту. И уже там переводчик, раскрыв папку, начал выдавать пояснения настолько гладкими фразами, что и менее проницательный человек, чем Август Люстиг, мог без труда догадаться: сообщение хорошо подготовлено.

— Господин капитан цур зее, вот здесь написано, что мощность взрыва эквивалентна восьмидесяти тысячам тонн тротила. Данная оценка является приблизительной, но точную цифру мы вам сообщить не можем: ее просто нет. Обработка результатов продлится не менее недели, и это в лучшем случае. Но начальник измерительной службы нашей экспедиции заверил, что сорок тысяч тонн — минимальная величина и что с вероятностью девяносто пять процентов мощность лежит между шестьюдесятью пятью и девяносто пятью тысячами тонн тротилового эквивалента. В любом случае взрыва данного боеприпаса хватило на полное испарение скалы, которую вы видели.

Немецкий моряк вскинул руку. Надо заметить, что в немецких школах, как и в русских, именно этот жест использовался учениками для привлечения внимания учителя. Не стоит удивляться, что в ответ русский моряк поднял брови, однако поощряюще кивнул.

— Капитан-лейтенант, правильно ли я подумал, что существуют устройства еще большей мощности?

Улыбка русского смахивала на оскал белой акулы:

— Сожалею, господин капитан цур зее, но я не уполномочен сообщать вам предельную мощность тех боеприпасов, которые в данной момент уже находятся на боевом дежурстве. Скажу лишь, что теоретически возможно устройство с мощностью, эквивалентной пятидесяти миллионам тонн тротила. Расчеты у нас уже есть. Также существуют прикидки результатов его применения. Если говорить кратко: воронка диаметром сорок километров и глубиной сорок-пятьдесят метров.

Лицо немецкого гостя стало напоминать по цвету шкуру той самой акулы. Намек был куда как прозрачным. Одна такая бомба — и от всего Берлина с ближайшими пригородами не останется ничего, даже линий подземки. Потом разведчик подумал: а сколько времени понадобится русским, чтобы получить подобное изделие в металле? Увы, никаких данных не было.

— Вернемся к делам морским, господин капитан цур зее. Что касается кораблей, подвергшихся действию устройства, то не все из них затонули. Но решительно все утратили боеспособность. Фотоснимки здесь же. Вы видели морской буксир в составе эскадры?

Вопрос был риторическим, но немецкий офицер кивнул.

— К сожалению, он остался не у дел. Проверка показала, что те корабли, которые остались на плаву, все равно подлежат затоплению. Они оказались настолько сильно загрязнены продуктами взрыва, что их очистка была сочтена чрезмерно дорогой и нерациональной. Уже не говорю о механических повреждениях.

Про себя разведчик решил, что сказано нарочито туманно. Осталось достаточно неясным: то ли повреждения от взрыва так велики, что корабли не выдержат переход до базы, то ли действительно на них осел сильнейший яд. Уж если на расстоянии четырех миль концентрация ядовитых веществ такова, что требуется поить экипаж красным вином...

Он не успел додумать мысль до конца, когда лицо русского капитана-лейтенанта сделалось полностью бесстрастным. Тот продолжил уже без улыбки:

— Поверьте, господин капитан цур зее, мы меньше всего хотели бы получить подобную отраву на территории СССР...

Тут немецкий офицер еще раз поднял руку.

— Капитан-лейтенант, не могли бы вы пояснить, чем именно опасно воздействие продуктов взрыва?

Люстиг ничуть не удивился бы, получив отказ на просьбу. Для этого поводов у русских (а те наверняка предвидели подобный вопрос) могло бы найтись не один и даже не пять. Что-нибудь вроде:

— Простите, эти сведения не подлежат оглашению.

Или:

— Я моряк, а не врач.

Или даже:

— Наши медики еще исследуют этот вопрос.

Но ответ все же прозвучал:

— Организм ослабевает. Резко возрастает утомляемость. Самое же плохое... — тут русский чуть-чуть замялся, но почти сразу же продолжил, — возрастает риск злокачественных опухолей. У нас был печальный опыт. Несколько крепких и совершенно здоровых молодых людей отравились по собственной небрежности. Они вели исследовательские работы и пренебрегли техникой безопасности. Ни один не прожил и двух лет. Рак.

Слово упало, как топор палача. Немец не рискнул уточнять подробности.

Переводчик снова заговорил совершенно официальным тоном:

— Именно по этой причине мы не хотели бы применять это оружие в войне против Германии. Вообще война против Рейха видится нам нежелательной, но именно в этой ситуации оружие представляет собой отчетливую опасность и для СССР. Над Европой господствуют ветры в направлении с запада на восток. И если эту отраву занесет к нам... ну, мы, конечно, справимся, но очистка территории обойдется очень дорого. Как вы сами понимаете, вопрос о применении подобных устройств не в моей компетенции. Только высшее руководство определяет такую необходимость. Мне поручили довести до вашего сведения официальную позицию: применение возможно лишь в случае крайней опасности для СССР. Оставляю вам, господин капитан цур зее, эти документы.