В результате британское правительство не знало, а лишь предполагало, насколько велик объем экспериментальных работ. Зато была твердая уверенность: американские партнеры не должны проведать о столь неожиданной возможности. Однако люди полковника Донована, имея свои источники в Великобритании, уже довели до сведения начальства о потенциальных возможностях гафниевой бомбы. Президент Рузвельт решил, что данная игра стоит свеч и отдал приказ о полномасштабных исследованиях. Но атомные дела отнюдь не отставлялись в сторону. Экономика США могла себе позволить два почти независимых друг от друга проекта.
Глава 36
Адмирал Кузнецов не был подводником, но, в отличие от многих других морских начальников, осознавал этот пробел в собственной эрудиции. Вот почему он дождался аналитических выкладок от специалистов. Задание формулировалось так: можно ли вообще изловить немецкую подлодку по ее пути к атоллу Моруроа.
Первым по времени прошел доклад, относящийся к вводным.
— Мы основывались как на технических характеристиках немецких 'девяток', так и на тех данных о ее командире, которые стали известны по... нашим каналам. Что касается интересующей нас 'немки', то во время стоянки в порту и бункеровки в открытом море не удалось выявить каких-либо конструктивных особенностей, отличающих ее от серийных. То же относится и к ее акустическому 'портрету'. Возможен увеличенный объем топливных танков, а также емкостей для воды и провизии. Полагаем, что эта подлодка имеет соответственно уменьшенный боезапас. В пользу этого предположения говорит также наличие груза. Правда, у нас имелась лишь примерная оценка его веса и объема.
Все это ожидалось.
— Теперь о командире. Звание его: корветтен-капитан, соответствует нашему капитану третьего ранга. По показателям утопленного тоннажа входит в первую десятку. По всем данным, он весьма умелый командир с развитой осторожностью. Самым же главным мы посчитали его удачливость. Именно так полагают те, от которых мы получили сведения. Капитан второго ранга Котельников полагает, что у него чутье на опасность.
Слова отдавали мистикой. Но Кузнецов не торопился с реакцией.
Сразу же после этого доклада поступил еще один. В нем штабисты оценивали возможность отыскать и утопить 'девятку' в открытом океане. Вывод был вполне однозначен: если только командир достаточно опытен, то от охотников он уйдет, если обнаружит их первыми. А наиболее вероятно: лодку вообще не найдут. В радиусе миль пятидесяти от немецкой базы — тут дело другое. Подробные разведданные имелись. Взлетно-посадочные полосы (не одна!) уже построены, да не грунтовые, а вполне себе бетонные. В расчетный момент прибытия ураганы маловероятны. Самый простор для островной авиации. При базировании на земле, да еще в непосредственной близости от своего аэродрома — тут даже авианосной группе не позавидуешь. А у японцев все авианосцы на счету.
Доклад только-только завершился, как тиликнул селектор:
— Николай Герасимович, — вне строя тут, как и во всем флоте, практиковалось обращение по имени-отчеству, — вам звонок от товарища Александрова.
— Соединяйте... Сергей Васильевич, и тебе здравия... по флотским делам, говоришь? Могу хоть и сегодня, но вечером, не раньше восьми... добро, буду...
Само собой, по телефону ни единого слова о действительно серьезных делах не прозвучало.
Подумав, адмирал решил, что догадался об интересе Сергея Васильевича. Не иначе, он раскопал что-то интересное и нужное. Наверняка даже очень нужное. Иначе звонка бы не было. И тут же пришла мысль: расспросить товарища. Тема была совершенно боковой, но ведь с Александровым никогда не знаешь, какая информация вдруг вылезет из его поистине бездонных запасов.
Видимо, застать дом товарища коринженера врасплох было абсолютно невозможно. Всегда у него свежайшее угощение, да притом разнообразие, да количество. Но добрый грузинский коньяк никому из собеседников в голову не ударил. Ну, а застольные шуточки, да анекдоты о поручике Ржевском — они ведь в счет не идут, верно?
В нарушение всех дипломатических правил гость заговорил о делах первым:
— Я моряк, Сергей Васильевич, потому хочу спросить о делах соленых. В любых флотах об этом вслух особо не говорят, но неофициально знают, что вон тот — удачливый командир-подводник, а этот — не особо. А откуда она берется, удачливость?
Про себя Кузнецов сведения об этом свойстве немецкого командира подлодки принял на веру, но хотел попытаться приспособить это для своих.
Лицо у старого инженера мгновенно сделалось серьезным.
— Берется? Хм. Расскажу тебе о кое-каких исследованиях, их проводили по медицинской части. Есть такое понятие: эксперт-врач. Не по должности. А просто он знает и правильно действует там, где другие руками разводят, да молчат в тряпочку. Слыхал я о таком. Педиатр, спец по лечению малышей, по любопытству проглотивших таблетки. Отравления такого рода — вещь переизвестная, но для лечения надо знать, чем отравился пациент. А как быть с крохой, которая порою и говорить-то не умеет, не то, что запомнить, чего там съедено. Этот врач по каким-то мельчайшим симптомам догадывался, назначал лечение и спасал маленьких. И вот один ученый, сам не врач, между прочим, стал очень интересоваться и расспрашивать: как так, Иван Иваныч, вы догадались? И знаешь что? Сам этот Иван Иваныч не мог толком разъяснить. И таких экспертов, не могущих словами рассказать о механизме принятия решений, этот ученый отыскал не одного. Что удалось выяснить: эксперт видит ряд признаков, быстро их оценивает — а порядок оценки сам не осознает — и выдает метод лечения. Также и тот, кого ты зовешь удачливым подводником. Он видит то же, что и, скажем, старпом. Ну, почти то же. Но, мгновенно оценивая ситуацию, такой командир тут же выдает решение. Что-то вроде: 'Право на борт, курс семьдесят, глубина сто двадцать.' Примерно так.
— Что ж, выходит по-твоему, что экспертное решение — вещь, которую вовсе понять нельзя? Непознаваемое?
Сказано было с неприкрытой иронией. Само идея о том, что существует нечто непознаваемое, в корне противоречила трудам классиков марксизма-ленинизма.
— Вот и нет! Можно расколоть этот механизм, и тот ученый даже сколько-то раз преуспел!
— Это как?
— Он долго и нудно расспрашивал экспертов-медиков. Вот вы видите в такой-то ситуации повышение кровяного давления, о чем вы думаете? А если при этом потеря сознания? Получается то, что называют 'древо решений'.
Сказано было так, как будто словосочетание объясняло все. Но Кузнецову было ясно далеко не все. И собеседник это понял.
— Ну смотри, Николай Герасимович, — тут Александров, по обыкновению, достал карандаш и лист бумаги из ниоткуда, — вот как делается. Вот начальная позиция. Ты спрашиваешь: налицо ли признак А. Заметь, главный. То есть такой, который определяет ход дальнейшего решения. Если да, то вот... ответвление одно; если нет — другое.
Карандаш принялся скользить по бумаге.
— Если налево, то есть 'да', ты интересуешься признаком Б. В противном случае играет роль признак... ну, не знаю... Р. И так далее: пытаешься пройти по дереву, вот оно у тебя.
— Кажется, понимаю, — кивнул Кузнецов. — долго расспрашивать эксперта, составить такое древо решений, потом учить курсантов...
— Не совсем так. Эксперт тем и отличается от просто хорошего специалиста, что это дерево пробегает, сам того не замечая. Очень быстро. Если я верно понимаю, то для подводной лодки, выходящей в атаку или, наоборот, уходящей от преследования, решения иной раз надо принимать оперативно — и правильно.
— Так как же обучать?
— Тот самый исследователь говорил так: практический опыт восемь-десять лет — и можешь стать экспертом. Если мозги на месте. Вроде как этому специалисту удавалось чуть не за год научить врача распознавать одну редкую, но смертельную болезнь. Но в том и беда, что не все поддавались этому методу обучения. Так это в медицине. Для подводников даже и не спрашивай — просто не знаю. Но подозреваю, что опыт накапливается быстрее — с каждым успешным походом. И вот еще что добавь: природные способности тоже играют роль. Вот разве что тренажеры...
— Что тренажеры?
— Ну, слыхал ведь, поди: я в свое время истребителей дрессировал на тренажерах. Полная иллюзия настоящего воздушного боя. Ладно, не вполне полная, но все же. Вот я подумал, что можно создать тренажер для подводников. Для этого нужен, в первую очередь, очень опытный командир подводной лодки. Потом: коллектив разработчиков. Они будут создавать программы, по которым будет работать этот самый тренажер, и ни на что другое не отвлекаться. Потом испытатели. Она станут на место командира в центральном посту — имитация, конечно — и будут проверять тренажер с комментариями типа: 'Нет, такое невозможно.' Или: 'Настоящая подлодка реагирует на такую перекладку руля медленней.' А еще что нужно: время. Оно и есть главный ресурс. Ну, сам можешь представить: вот эта команда забирает у тебя как бы не лучшего командира, да месяца на три. А? Что скажешь?
Ответ был не особо изящным, но правдивым:
— Всякое может быть. Думать надо.
И тут же адмирал переменил тему:
— Сергей Василич, так что ты меня просил подъехать?
— А, ну да. У тебя есть один командир с редкой фамилией: Маринеско.
— Как же, докладывали. Пьяница, дебошир, но талантлив. Надо бы отметить, ан за ним такой хвост тянется.
— Принесли мне тут информацию. Он ведь болен, Николай Герасимович.
— ?
— Как я сказал. Есть сведения: у него клаустрофобия. Оттого и срывается, как только на берег сходит.
Кузнецов не был полным невеждой в части болезней, противопоказанным подводникам. Но и знатоком, понятно, не являлся, потому и спросил:
— Это излечимо?
— Скажу так: надежда для Маринеско есть. Но именно надежда, не гарантия. Знавал я одного инженера-химика. Талант, без вопросов. Так вот: клаустрофобия — боязнь закрытого пространства, а у него было наоборот: боязнь открытого пространства. Агорафобия называется. Врачи признали: для этого самого химика ничего поделать не могут. Но человек работал, и хорошо работал. Вот что я предлагаю ...
Весь полет от Дальнего Востока до Москвы старший лейтенант гадал: чего бы ради его вызывать в столицу? Правда, у него были дополнительные данные. При отлете сам вице-адмирал Дрозд вызвал к себе удачливого и умелого командира 'ниночки' и совершенно неофициальным голосом уверил:
— Мне приказали направить вас в Москву для лечения. И не спорьте: это необходимо. Также меня уверили, что лечение продлится не более двух дней. Парадку брать с собой обязательно. У... тех, кто повыше, могут появиться вопросы. Будьте готовы. И чтоб никаких залетов! Вот вам указания: куда ехать. Впрочем, они, наверное, не понадобятся: на аэродроме вас встретят.
В самолете подводник чувствовал себя неважно: фюзеляж как будто давил, обволакивая сознание. Это сильно напоминало атмосферу лодки, да только командовал тут не он. Впрочем, все кончается, и дорога тоже.
Встречали двое. Одни был со знаками различия НКВД и в звании лейтенанта. Другой оказался непонятным седым человеком в штатском, но тот, который из органов явно испытывал к товарищу почтение — и уж точно не из-за возраста.
— Старший лейтенант Маринеско? Едемте с нами,
— У нас очень мало времени, — не вполне понятно добавил седой. — Да, меня можно звать Сергей Васильевич.
Здание, куда эти трое подъехали на 'эмке', было не вполне понятного назначения, поскольку машина подкатила к черному входу, и вывески там не было.
Последовали длительные переходы по коридорам и лестница. Прибывшие остановились перед дверями, на которых не было ничего, кроме номера. Внутри был кабинет, который старший лейтенант мысленно сразу же определил как врачебный — из-за тончайшего больничного запаха. В кабинете были письменный стол, стулья и кушетка. Ну и хозяин; на вид — лет сорока пяти. Он глянул совершенно дружелюбно и тут же предложил его звать Игорем Евгеньевичем.
— Ну, вам придется лечь вот сюда, а я проведу осмотр...
Осмотр был несколько странным. Поначалу хозяин кабинета затеял разговор о службе флотской.
— Мне сказали, что вы подводник. Так что же: две недели вам приходится плыть под водой?
Маринеско объяснил, не вдаваясь в подробности, что подлодка столько под водой быть не может, что воздуха в ней не очень много и что время от времени надо вентилировать.
Доктор (это было уже совсем ясно) слушал, кивал, поддакивал и покачивал в воздухе подвешенный на цепочку блестящий металлический диск.
Маринеско неожиданно проснулся на той самой кушетке. Голова была ясной.
— Ну, Александр Иванович, вы и здоровы спать. Я все лечение провернул. Кстати, левая рука не болит?
Моряк чуть поколебался.
— Вроде нет.
— Так вам теперь срочно на службу, как мне сказали. Желаю... — доктор чуть запнулся, — трезвого ума, хладнокровного расчета, ну и удачи. Уж она-то вам точно пригодится. Вот вам справка о прохождении лечения.
В бумажке ничего такого особенного не было, только почему-то латыни там было как бы не больше, чем слов на русском. Но главное в ней содержалось: 'Пациент Маринеско А.И. не имеет противопоказаний к дальнейшему прохождению службы.' Подпись. Печать.
Но еще более интересное событие случилось уже после выхода из загадочного здания.
Седой товарищ одним движением брови велел сотруднику НКВД отойти в сторону и заговорил:
— Мне надлежит передать вам одну вещь. Признаюсь, хотел оставить ее себе. Но вам нужнее.
Из кармана появилась на свет коробочка из непонятного материала.
— Откройте.
Внутри был странный предмет. На ощупь и на вид это казалось камешком. По форме оно больше всего напоминало плоскую гальку, но Маринеско был одесситом, а потому прекрасно знал: гальки с полированной поверхностью не бывает. А эта выглядела именно полированной: ни малейших царапинок. Еще удивлял цвет: нежно-сиреневый со вкраплениями белого. Такого старший лейтенант никогда не видел, хотя бывал в Крыму в районе Карадага, а уж там встречалась камешки самых диковинных расцветок.
Голос у Сергея Васильевича был каким-то отстраненным.
— Мне сказали, что это талисман для тех, кто воюет под водой. Приносит удачу тем, кто верит в него... а также тем, кто не верит. Носите при себе в походе. Советую сшить в походной униформе специальный маленький кармашек, чтобы не выпал. Лучше — на пуговке. Откуда камешек — не спрашивайте. Не могу раскрыть. Но постарайтесь не терять. Коробочку, если хотите, можете взять.
Бывший одессит подумал, что как раз ее-то брать не надо. Очень уж она обрисовывается сквозь ткань кармана, то есть привлекает внимание. А это как раз и не нужно.
— И, полагаю, вы сами понимаете: о разговоре со мной и об этом предмете помалкивать.
Понимание у старшего лейтенанта имелось.
И еще одну странность отметил Маринеско уже по дороге во Владик в салоне самолета. Лететь было легко. Замкнутое пространство совершенно не давило. Даже выспаться удалось без усилий.
