Торпедоносцам в некотором смысле повезло больше. Аж пяти самолетам удалось сбросить свой груз до того, как их обратили в обломки. И даже более того: одна торпеда попала в цель.
Крейсер 'Луисвилл' получил пробоину в румпельном отделении. Явно был поврежден подшипник гребного вала, поскольку тут же началась настолько сильная вибрация правого винта, что турбину пришлось заглушить. Течь не была катастрофической, пока что с ней удалось справляться. В молодости этот корабль мог похвастаться скоростью почти тридцать три узла на мерной миле; к началу этого боя он из-за обрастаний выдавал тридцатиузловой полный ход. Но теперь из-за повреждений ему вряд ли удалось бы выжать и двадцать пять.
Все это доложили адмиралу Спрюэнсу. Видимо, на флотоводца нашло вдохновение, ибо принял он решение, которое часть его офицеров посчитала (про себя, натурально) сомнительным, иные же дурацким, а то и подлым.
'Луисвилл' получил приказ немедленно выходить из боя и следовать полным ходом (насколько это было возможным) на соединение с эскадрой адмирала Нимица, но не по ортодромии, а слегка кружным путем, то есть сначала взять курс на ост-норд-ост. Также адмирал запретил всем американским кораблям сопровождать поврежденного товарища. И, конечно, строжайшим образом предписывалось полное радиомолчание. Очень многие посчитали, что злосчастный крейсер намеренно приносят в жертву.
Отбившись от авиации, американские артиллеристы обратили пристальное внимание на другие цели. В первую очередь это были береговые батареи, они были до такой степени скверно оборудованы как артиллерией, так и защитными сооружениями, что в течение считанных десятков минут от них не осталось ничего, стоящего внимания. Потом настал черед портовых сооружений. Далее попали под раздачу все другие цели, которые наблюдатели и корректировщики с дирижаблей посчитали достойными. Обрушивались внутрь себя склады. Пылали хранилища с горючим; его, по правде говоря, оставалось и без того немного, но и от самых емкостей оставались лишь груды покореженных обломков. Жилье для личного состава не осталось без пристального артиллерийского внимания. Короче, с целеуказанием от дирижаблей крейсера превращали в обломки бетона и кирпича все, что было построено руками человеческими.
В лунный пейзаж превратились все сооружения вокруг аэродрома вместе с территорией, что уже плохо. Выжили считанные единицы из людей, и это было гораздо хуже. То, что погибла вся наземная техника -и говорить не стоит.
Американские крейсера не обошлись без повреждений. Все же обстреливались артиллерийские позиции, пусть даже недоукрепленные. Они успели дать сдачи. На крейсере 'Чикаго' два пятидюймовые орудия оказались уничтоженными полностью, да еще две сорокамиллиметровые зенитки оказались сильно повреждены — но тут механики уверили командира, что берутся за восстановление методом 'из двух сделать одну'. На 'Миннеаполисе' носовая башня главного калибра оказалась намертво заклиненной, и такое можно было исправить лишь в условиях нормальной судоремонтной верфи. К этому стоит добавить, что расчеты всех орудий этой башни вышли из строя от тяжелейшей контузии. Крейсер 'Таскалуса', который в другом мире не получил вообще никаких повреждений в течение всех военных действий, теперь щеголял громаднейшей дырой в надводной части левого борта — к счастью прилично выше ватерлинии и без повреждений оборудования. Кубрик и каюты офицеров в счет не шли. Но как раз это повреждение можно было заделать прямо в открытом море, чем сводная бригада и занималась. Запасных броневых плит, понятно, не имелось, но морякам удалось состряпать заплату-времянку из листов котельной стали. Поделка точно не была особо стойкой даже к ударам штормовых волн; о снарядах и не говорил никто, но даже такая была намного лучше, чем ничего. Также небольшую долю оптимизма добавляло отсутствие фатальных повреждений в наборе.
Расчет американских штабистов все еще оправдывался. Помощь гарнизону не пришла вовремя. Правда, командование Императорским флотом получило сообщение о нападении. Но идти полным ходом на помощь погибающему гарнизону в одиннадцатибалльный шторм — удовольствие не из великих даже для авианосцев и линкоров, а про корабли меньшего размера и говорить нечего. Состояние дел на Гуадалканале оставалось неясным просто потому, что связь пропала: то ли радиостанция была уничтожена, то ли погода препятствовала прохождению коротких волн. В сообщении с острова даже не указывалось, какими силами производилось нападение. Адмирал Ямамото принял решение выпустить самолеты-разведчики (как только погода и волнение это позволят) с авианосца 'Дзуйкаку', да не гидропланы (их могли запустить и с линкоров), .а полноценные истребители, хотя в момент взлета волнение все еще было на полные пять баллов. Использовать тихоходные самолеты он не хотел, опасаясь напрасных потерь. У летчиков был недвусмысленный приказ: разведать обстановку и не более того. Никаких воздушных боев!
Доклад был неутешительным: все укрепления на острове уничтожены, исправная авиатехника не найдена, связи с гарнизоном нет, выживших не заметили. И никаких следов противника. Приземление на острове виделось крайне рискованным: от аэродрома не осталось вообще ничего, а местность не являла собой хоть какое-то подобие взлетно-посадочной полосы. Выслушав радиограмму от разведчиков, Гэнда Минору приказал возвращаться.
Доклад был не вполне точным.
Рядовой Сато ухитрился выползти из канавы, ранее числившейся окопом. Мир вокруг рядового тошнотворным образом вращался. Некоторое время Сато боролся, но тошнота через короткое время победила.
Почему-то первым делом рядовой озаботился розыском своего кепи. Оно оказалось совсем рядом и, конечно же, испачкалось в красноватой земле. Сато самым тщательным образом, насколько позволяло его состояние, отчистил головной убор, довольно аккуратно напялил эту деталь формы на голову и отправился на поиски товарищей заплетающейся походкой. Остальные детали формы, тоже не блиставшие чистотой, ускользнули от солдатского внимания.
Беспристрастный наблюдатель мог, пожалуй, сделать вывод об успехе этого мужественного человека. Он наткнулся на рядового Саёда, который дышал, но и только. Может быть, его бы и удалось привести в чувство котелком холодной воды на голову, но таковой у Сато не было. Не было и котелка.
Еще с десяток минут поисков — Сато полагал, что это заняло именно столько, хотя на самом деле прошло два часа — удалось найти офицера. Это был младший лейтенант Омицу, но его состояние внушало опасение даже на вполне невежественный взгляд рядового. Губы и ногти у пострадавшего были синими, при каждом вздохе в груди у лейтенанта клокотало, а лечить такое состояние рядовой не мог, даже если бы захотел — никаких лекарств не было. Говорил офицер с трудом. И все же...
— Рядовой...отыщите всех уцелевших... воду найдите... еду, какая осталась... боеприпасы...
Распоряжения были толковыми, только как их исполнять?
Но лейтенант не унимался:
— Флаг... обязательно... чтобы видно...
Омицу был не только летчиком, но и моряком. И он знал, что спускать флаг нельзя ни при каких обстоятельствах. Он выложил все силы на слова — все, что остались.
Сато убедился, что офицер умер, но решил, что позаботиться о теле можно и чуть позже. Надо было найти живых. И еще пресную воду. Ее отсутствие могло убить еще вернее, чем тяжелые снаряды крейсеров гайдзинов.
Видимо, боги оказались на стороне японцев. В конечном счете удалось найти аж тринадцать человек, считая покойного лейтенанта. Правда, живые все до единого были либо ранены, либо контужены, а четверо огребли и то, и другое. И не нашлось ни одного не то, чтоб офицера — даже унтеров удалось отыскать лишь в виде кровавых ошметков. И вода нашлась. Емкости с ней не уцелели, но недавно прошел дождь, и ямы наполнились мутной водой. Самыми ценными находками оказались рядовой Итиро Гойити и гражданский младший техник Кэндзабуро Исамацу.
Первый на гражданке был рыбаком. Из остатков канатов и маскировочных сетей он сплел некое подобие рыболовных снастей. Его первый улов, состоявший из трех не особо крупных рыбок, несомненно, был бы встречен криками 'банзай!', сохранись у японцев силы на такое.
Второй, хоть и передвигался с трудом, но принялся разыскивать инструменты. И кое-что нашлось: молоток с переломанной пополам рукоятью, целехонький напильник, сломанное ножовочное полотно, из которого позднее попытались сделать ножик, и высокоценный пробойник. Последний, по мнению техника, был едва ли не нужнее всех прочих находок. А еще отыскались винты и гайки. Со всем этим можно было сделать какое-то подобие убежища для солдат.
Положение с личным составом было по любым понятиям аховым, а по японским — особенно. Не было никого, кто мог бы взять на себя командование на основании воинского звания — все оказались рядовыми, а техника и считать не стоило, поскольку гражданский командовать военнослужащими не может по определению. Создалась ситуация, точно описываемая японской поговоркой 'Ни старшего, ни младшего', что в переводе на интеллигентную версию русского языка означало 'полный беспорядок'. Но рядовой Сато (голова у него болела уже меньше) все же нашел выход из положения. Опрос выявил старшего по возрасту. Им оказался рядовой Хираги Юмо, он был на целых девяносто восемь дней старше любого другого из выживших. Ему и пришлось принять командование.
И все же сбежавшие американские крейсера отыскались. Помогли в этом точные расчеты японских штабистов и американские дирижабли. Их было видно куда лучше, чем надводные корабли. Корабли могли бы затеряться на просторах океана. Но сбежать от авиации даже быстроходный крейсер не в состоянии.
Гэнда Минору напропалую тратил моторный ресурс своих авиасил. Расчет был простым и жестоким: этот самый ресурс с большой вероятностью мог и не понадобиться. В воздухе постоянно находился авианаблюдатель, и притом не истребитель с весьма скромными возможностями держаться в полете хоть сколь-нибудь долго — нет, это был полноценный бомбардировщик, но максимально облегченный, то есть без бомб или торпеды. И эта тактика дала плоды. В эфир полетело сообщение о том, что американские крейсера найдены — все пятнадцать. Правда, изначально их было шестнадцать, но японское командование об этом не знало, а одинокий 'Луисвилл', резавший тихоокеанскую волну полным ходом — иначе говоря, выжимая двадцать два узла — оказался единственным американским кораблем, которого в этой битве противник так и не заметил.
Еще кое-что сыграло на пользу адмиралу Спрюэнсу: неполный состав валентных японских авиасил. На авианосцах не хватало не только пилотов, но и самолетов. Все это должны были пополнить резервы с Гуадалканала — те самые, которые прекратили свое существование.
Дополнительным фактором послужила завеса подводных лодок. Патрульные дирижабли своевременно дали знать командирам субмарин о надвигающейся эскадре. В результате перехват в какой-то степени удался. Другое дело, что это преимущество можно было бы реализовать полнее, но... что вышло, то вышло.
Повезло ли авианосцу 'Хирю'? Или это было невезение линкора 'Мусаси'? Судите сами, читатели.
Слов нет, сыграла роль позиция субмарины 'Сайлент'35 под командованием лейтенанта-коммандера Сандерса. Подводный опыт этого офицера в качестве командира не очень отличался от нуля (так полагали его коллеги), но в училище он был четвертым на курсе. Прочие офицеры были столь же зелеными. И все же ему подфартило. Несправедливость, скажете? Да, но в этом несовершенном мире справедливость надлежит искать в словаре на букву 'С'. Уж там-то она наверняка найдется.
Стоит отметить, что хотя бы с акустиком 'Сайленту' повезло: тот как раз имел атлантический и тихоокеанский опыт. По крайней мере, он знал наизусть все основные акустические признаки своих кораблей, а также мог отличить и японские корабли. Вот и сейчас главный старшина Крейтон коротким фразами наводил командира на цель:
— ...контакт линкорного типа, азимут сто двадцать три, дистанция три с половиной мили, скорость двадцать пять узлов... контакт-авианосец, азимут сто пятьдесят пять, скорость двадцать пять, дистанция восемь миль... три контакта типа эсминцев, азимут... крейсер, азимут...
Командир уже понял, что единственной возможной целью является тот самый линкор. До остальных не дотянуться. А этот линкор — он ведь как раз подойдет к точке, где его накроет торпедный залп.
— Носовые торпедные — товсь! Глубина десять футов!
Конечно, осадка у линкора была больше тридцати шести, но лейтенант-коммандер имел оснеования для подобного хода.
Боцман не подвел. Нарушение дифферентовки от залпа четырех носовых торпедных аппаратов он парировал рулями глубины.
Торпеды только-только принялись сверлить винтами океанскую воду, как командир прошипел:
— Погружение на триста двадцать футов! Лево руля! Тишина в отсеках!
Последняя команда была совершенно лишней: экипаж и так понимал, что в таких ситуациях ронять ящики с фарфором не рекомендуется — их, правда, на борту и не было.
Все офицеры дружно схватились за секундомеры. У командира и старпома они входили в список выдаваемого им казенного имущества, прочие же офицеры не пожадничали и купили этот, в общем, недорогой прибор за свои.
Тупой удар грома тряхнул лодку. Еще один... еще... и еще!
Правда, как раз перед выходом из базы заведовавший торпедным вооружением инженер-капитан Майерсон клятвенно уверял, что торпеды, дескать, доработаны и взрываются надлежащим образом. Модернизация выразилась в передаче новой инструкции. В ней предписывалось выставлять глубину в зависимости от дистанции до цели, поскольку торпеды имели обыкновение уходить глубже, и чем больше была дистанция, тем больше было расхождение. Почти все командиры субмарин были младше по званию. Они добросовестно кивали и говорили нечто вроде: 'Так точно, сэр' и 'Понятно, сэр'. Все сомнения, которые оставались, были тщательно спрятаны. Но тут четыре взрыва!
Разумеется, весь экипаж разразился восторженными криками победы. Шепотом, ясное дело. Не проявили восторга лишь сам командир и вахтенный акустик. Первый, судя по кислой гримасе, глубочайше и искренне сожалел, что торпеды попали в цель. Такое предосудительное поведение имело под собой причины. Второй почти мгновенно снова нацепил наушники (к ожидаемому моменту взрыва те были сняты) и забубнил:
— ...четыре эсминца меняют курс... скорость за тридцать, но сбрасывают... за нами сейчас погонятся... азимут от ста до ста десяти...
Разумеется, акустику было не до восторгов. Пожалуй, он был один из немногих членов экипажа, кто полностью понимал, какова глубина опасности.
Что до лейтенант-коммандера Бенджамина Сандерса, то этот бедняга испытывал муки адовы. Всей душой он стремился подняться на перископную глубину, дабы убедиться своими глазами, что цель поражена; больше того, он втихую рассчитывал, что уж четырех торпед может хватить даже линкору, чтобы тот близко познакомился с дном Тихого океана. Зрелище, которое стоило увидеть! А с поднятым перископом даже открывалась возможность атаковать с кормовых аппаратов. А там и носовые перезарядят... Но в училище в новичка-курсанта прежестоким способом вдолбили: наипервейшая обязанность командира подводной лодки есть сбережение вверенного ему корабля и экипажа, а для этого после выхода в торпедную атаку надо вести себя крайне тихо и скромно. Уже потом, спустя восе5м ь часов, когда охота за 'Салиентом' закончилась, лейтенант-коммандер подумал, что подтверждение успеха атаки может прийти от летунов. Это несколько улучшило настроение.
