Смушкевич же размышлял о других материях. Весь боевой опыт советской авиации был приобретен на сухопутных ТВД. И, судя по всему, по морской части наметилось отставание. Это надо было исправлять.
Генерал Пикенброк был недоволен состоянием дел. Вообще говоря, разведданные никогда не бывают в достаче, и это одна из головных болей начальника любой разведслужбы. Но к ней добавился обширный доклад группы офицеров, занимавшихся анализом космической программы Советов.
На первый взгляд все выглядело мирно. Русские последовательно осваивали ближний Космос. Уже слетала на орбиту маленькая собачка, вернувшись живой и вроде как в добром здравии. Уже запущены были сразу два спутника аж с четырьмя собаками. Официально было объявлено, что этим-де проверяется влияние на живые организмы более длительного пребывания на орбите. Русские пообещали проверить здоровье потомства от этих собачек. Логично. Все нацелено на подготовку запуска человека. И тут последовательность видна. Но потом начались странности.
Не так уж важно, кто именно первым обратил внимание на странность. К тому же сперва сигналу тревоги от аналитика в чине лейтенанта никто не придал серьезного значения. Но сразу после приземления собачек пошли запуски других спутников. Не одного и даже не пяти.
Опять же: если верить официальным источникам, целью этой стаи аппаратов было картографирование земной поверхности. Вроде как разумный шаг, если учесть громадную площадь СССР. Но тут выпадала небольшая деталь. Для передачи изображения (в цвете!) требовались гигантские объемы информации. Передать такие можно? Ну конечно, но нельзя передавать изображения одно за другим. А без этого картографирование затруднительно, если не сказать более. Или же земную поверхность надо было фотографировать и передавать на Землю готовую пленку. Но и тут выявилось противоречие фактам: изображение шло прямо с орбиты, по крайней мере, частично.
Наиболее убедительно выглядела гипотеза о существовании сверхскоростной вычислительной техники. И сверхкомпактной к тому же, коль скоро ее удалось втиснуть в более чем ограниченный объем. Впрямую ничего выявить не удалось, зато косвенные свидетельства имелись, даже не одно.
Торговля СССР с Германией включала в себя поставки цифровых часов — так их именовали во внешнеторговом ведомстве СССР. В номенклатуру были включены наручные часы, даже дамского размера. Немецкие дамы, кстати, были очень даже не против. Пусть часики не выглядели верхом изящества и богатства, но они отличались отменной, просто невероятной точностью, а цена была вполне божеской. Немецкие промышленники, в свою очередь, отличались развитым любопытством. Они разобрали по винтику сколько-то часов. Там, собственно, и винтиков-то почти что не было. Основой механизма была заключенная в зеленую пластмассу плата с золотыми контактами, подающая слабые электрические сигналы. Эта деталь была неразборной, понятно. Пластмасса не поддавалась обычным органическим растворителям, что, впрочем, тоже предполагалось. Но все попытки понять внутреннее устройство платы пока что были безуспешными. Пока что твердо можно было сказать: основой этой платы служит кремний.
Вторым фактором был сравнительно недорогой прибор, который, стоит заметить, Советы никому не продавали. Но его выдавали во временное пользование самым уважаемым инженерам и ученым. Получили таковые приборы и некоторые сотрудники из немецкой группы. По сути это была небольшая, величиной с пачку трубочного табака, пластмассовая коробочка, позволявшая делать расчеты с огромной скоростью. Вернер фон Браун был знаком, хотя и заочно, с вычислительной техникой, разработанной инженером Цузе. Сравнение показало: не то, что доктор наук, а просто грамотный инженер с ходу бы констатировал, что по своим возможностям эта вычислительная коробочка намного опережает немецкую технику. Уж по скорости вычислений — так точно. А о физическом объеме арифметического устройства и говорить не приходилось.
Вернер сначала про себя, а потом и в письмах особо отметил, что каждый такой приборчик обладал тремя ячейками памяти, в которых можно было хранить как постоянные, так и промежуточные результаты. Исходя из общего более чем скромного объема устройства, немецкий ракетчик сделал вывод: и столь поразившая его память, и арифметическое обрабатывающее устройство, и, весьма вероятно, схемы управления вводом и выводом цифровой информации — все это основано на сверхмикроскопической технике. Количество элементов, отвечающих за расчеты и управления в машинах Цузе, секрета не составляло. Расчет оказался не столь уж сложным всего на подобный прибор потребовалось бы от двух до пяти тысяч элементов. В русском варианте все это умещалось на плате размером чуть более квадратного сантиметра. По всему выходило, что элементы вычислительного узла должны быть совершенно микроскопического размера — никак не больше пятнадцати микрон или даже еще меньше. Вывод казался вполне очевидным: успехи, продемонстрированные советской космической наукой и техникой, большей частью происходят из громадных возможностей этой вычислительной техникой. Также прозвучало предположение: уж если подобные вычислительные машинки дают просто в руки, то наверняка должны существовать другие, намного более старшего класса.
Стоит уточнения: этот вывод был вполне правильным, но неполным. Фон Браун просто не знал о состоянии дел в атомной промышленности СССР. Сказать по совести, он не имел никаких доказательств, что таковая вообще существует, хотя слышал о теоретической возможности создания атомной бомбы. Но такие доказательства имелись на руках у другого ведомства Рейха.
Сам факт успешной разработки атомного оружия Советами явился вторым важнейшим куском информации. Доктор Гейзенберг убедительно доказал, что без длительных, а потому дорогих расчетов подобные работы выполнить нельзя. Но русские это сделали. Хорошо, допустим, за арифмометрами сидела целая дивизия расчетчиков. Но вот скорость выполнения расчетных работ смущала. А в соединении с успехами русских ракетчиков этот фактор подкреплял основания делать серьезные выводы.
Третьим фактором было сотрудничество СССР и Германии в части работы с пластинами из сверхчистого кремния, которое само по себе не могло удивить. Все немецкие специалисты соответствующего профиля прекрасно знали, что в части культуры производства Германия впереди. Зачем такие пластины нужны, в Германии не знали, но догадывались. Отыскались умные головы, которые сопоставили потребность в кремнии и русские успехи в части твердотельных приборов. Иначе говоря, на основе кремниевых пластин изготавливают эти самые приборы (возможно, много чего еще).
В результате началось шевеление по дипломатическим каналам. На неофициальном уровне предлагался обмен разнообразными технологиями. Цель у немцев была проста: получить хоть кусочек тех возможностей, которые позволяли совершить гигантский скачок в части миниатюрных вычислительных устройств. И у немецких фирм было что предложить на обмен.
Выход в море был назначен на светлое время суток. Конечно, заинтересованные господа, работавшие не только на Рейх, отметили этот факт, но сам по себе он мало что значил. Ну, двинулась в поход 'девятка', но таких у гросс-адмирала Дёница много. Ну, сопровождают ее эсминцы, но и это не повод насторожиться. По правде говоря, эсминцы вышли заранее и самым тщательным образом слушали море. Вроде как посторонних не было. К тому же были приняты меры по введению в заблуждение.
В конечном счете в холодные воды (зима толком не закончилась) Северного моря вышли аж целых три 'девятки'. В неких точках, свободных от недружественных глаз, все всплыли, и все три перекрасились. Ну, не полностью: лишь номера стали совсем другими; в результате в Мировом океане вдруг появилось аж три подводных лодки, неотличимых по профилю и по иным признакам. Вот разве что физиономии командиров были существенно разными. А уж после этого наступило... мы даже не можем определить это ни на русском, ни на немецком языках, но в сумме предписывалось делать то-то и то-то без малейших обоснований. Лишь один командир мог вычислить причины для странных приказов. Это был корветтен-капитан Блайхрод по прозвищу 'Аякс', на борту у которого и находился тот самый загадочный и очень опасный груз. Этот офицер болтливостью не отличался, как, впрочем, и двое коллег-командиров. Но у тех были дополнительные основания для скверных предчувствий. Они прекрасно знали, что ничем особенным их подлодки не отличаются. Не было ни экстраординарных пассажиров, ни какого-то особенного груза. Фактов было достаточно, чтобы любой зеленый лейтенант сделал вывод: им предназначено отвлечь внимание противника от... кого? Чего? Возможно, от третьей 'девятки', бывшей U-109. Но не исключались и другие объекты. В частности, старпом бывшей U-108 подумал о трех 'купцах', которые, судя по курсу, направлялись в тот же Мурманск. В совпадение он не поверил, и потому доложил командиру о том, что вот-де идет группа гражданских; по всем признакам, следуют туда-то.
Реакция была самой нейтральной:
— Да, знаю, меня о них предупредили.
Впрочем, морские дороги оказались различными. Гражданские шли кратчайшим курсом; подводники пренебрегали экономией времени и топлива, зато делали все, чтобы оказаться незамеченными. Это значило: не приближаться к берегу из-за риска обнаружения силами береговой авиации; не всплывать в светлое время суток, а подзарядку батарей проводить исключительно в темноте. И все равно средняя скорость сравнительно быстроходных подлодок немного превышала таковую для медлительных 'купцов'. И чем дальше на север, тем дольше длилась темнота. В данном случае она оказалась верным другом подводников.
И все же тревожные звоночки регулярно подавали голос.
Первым поднял тревогу акустик. Это случилось днем. Только на небольшом ходу гидрофоны могли обнаружить враждебные корабли. Судя по шумам, эсминцы, причем британские. Три точно; может быть, и больше. Судя по поведению, патрулирующие. Кого вылавливают? Неясно, хотя подозрения имеются. Что делать? Преодолевать эту завесу на глубине больше ста пятидесяти, пожертвовав возможностью хорошо слышать противника. А уж об атаках забыть накрепко. Кстати, на то имелся недвусмысленный запрет.
Удалось. Корветтен-капитана Блайхрода заранее информировали, что радара на эсминцах Королевского флота не имеется. Ближайший из эсминцев остался за кормой на дистанции больше сорока миль. На таком расстоянии, да при серьезном волнении подлодку нельзя было засечь ни визуально, ни по шуму дизелей. Посему 'девятка' всплыла и на среднем ходу продолжила поход на север, огибая западное побережье Норвегии.
Второй звоночек подал голос уже после прохождения шестидесятой параллели. На этот раз звон послышался ночью. По идее первыми должны были поднять тревогу сигнальщики, но звук авиамотора услышали все, кто был на мостике. В темноте, да еще в условиях сплошной облачности — непонятно, на что мог рассчитывать гидроплан. Наверняка летел именно этот тип самолета, другого бы на разведку не отправили. Курильщики, к счастью, не успевшие развести огни, спрятали табачные изделия, сопроводив это действие тихим морским словом. Про себя командир вспомнил предупреждения о свечении моря в кильватерном следе. Вот его воздушный наблюдатель мог бы заметить. Сам корветтен-капитан такого никогда не видел; к тому же это явление, как ему объяснили, более свойственно тропическим широтам (там светящийся планктон встречается чаще), преимущественно в водах Тихого океана, но все же... Как бы то ни было, никто ничего в этом роде не углядел.
Командир немецкой подлодки так никогда и не узнал, что в завесу были включены его английские коллеги. Командующий британским соединением предполагал наводить подлодки по радио с эсминцев. Не знал он также, что на долготе Тромсё шумы от его винтов засекла патрульная 'Н-10'. Советский акустик, понятное дело, тут же опознал 'девятку'. Именно такая ситуация была предусмотрена в приказе капитану третьего ранга Лунину. Требовалось сопровождать и не давать себя обнаружить.
В тот момент на борту находился также капитан второго ранга Котельников в качестве наставника. Расчет командования был прост: поход числился учебным; атаки не предусматривались вообще, к тому же Лунин не числился в лучших среди командиров подплава, поскольку не просто имел слабость к горячительным напиткам, но даже был замечен подвыпившим на мостике. Впрочем, на него имелись и положительные рекомендации. Как бы то ни было, в центральном посту находился опытный (скажем так, относительно опытный) Котельников, но он не вмешивался в действия командира. Разбор полетов предстоял по возвращении на базу.
По совершенно неясным причинам 'немка' поперла на остров Медвежий. В тот момент он находился (де-юре, во всяком случае) под властью Норвегии. Опять же: если впадать в оголтелый формализм, то на этом достаточно пустынном островке не было ни единого военнослужащего Великобритании на постоянной основе. Но это не означало, что Королевский флот не имел никакой информации оттуда. Скорее наоборот: рыбачьи суденышки регулярно выдавали вроде как невинные сообщения в эфир. А корабли Великобритании ходили по территориальным водам Норвегии, как будто вблизи Британских островов.
Но у корветтен-капитана имелись причины для наглого поведения. То ли по наитию, то ли по тонкому расчету, но он вычислил, что если 'девятку' будут искать с целью уничтожения, то как раз пролив между Медвежьим и Скандинавским полуостровом в наилучшей степени подходит для такой операции. Однако ловчая сеть, если и будет, то куда более дырявая вблизи Медвежьего, чем там, где пролегает кратчайший путь до Мурманска.
По мнению Котельникова, командир нервничал, поскольку не понимал замысла следования за тем, кого в приказе дипломатично обзывали 'объектом для наблюдения'. Такое расположение духа выражалось в резком тоне команд вплоть до рычания на подчиненных. Однако тактическое решение было принято верное: пристроиться в кильватер в идущему в подводном положении объекту и пользоваться тем, что 'ниночку' никто не должен был услышать. Увидеть ее тоже не никто не мог, ибо ветер был штормовой, баллов этак на пять, и волнение не давало возможности разглядеть нечто, движущееся под водой на глубине сорок пять метров.
Вдруг вахтенный акустик заговорил:
— Взрывы глубинных бомб, азимут двести шестьдесят пять, дистанция примерно сорок миль... глубину точно не определить. Кладут сериями. Охота на подлодку, точно.
— Наших там нет, — авторитетно заявил старпом.
Акустик сильно ускорил речь:
— Передают, на границе слышимости, морзянкой, открытым текстом. Бьют кувалдой по корпусу. Объект идет своим курсом, точно не от них.
Этот специалист проявил качества, достойные самого Гая Юлия Цезаря. Он еще говорил, а его левая рука метнулась к клавише 'запись'. В то же время правая рука схватила лежавший наготове карандашик и принялась быстро записывать передачу.
Ни Лунин, ни Котельников не могли услышать то, что еле-еле доносилось из наушников. Но прочитать записанное — без усилий; оба знали немецкий. Содержание передачи стоило прочтения:
