Её же Судас был рад главному подарку: вольной.
Приятно, когда можешь доставить кому-то радость. Вира же в день свадьбы выгля-дела не просто радостной, она была счастлива и этим счастьем даже Айну заразила.
Но после праздника опять наступили будни. Айна заскучала без своей верной служанки. Лидас купил другую рабыню, сделал подарок, но в таком деликатном деле, как приобретение прислуги, он вообще не разбирался. Новая девушка, Утта, утверждала, что она виэлийка, из приморского посёлка, и была она захвачена мор-скими пиратами. Как аэлийку её должно было бы выкупить на свободу государство, ведь по закону, аэл не может быть рабом, но никто из родственников не обратился с жалобой о пропаже, и свидетелей не нашлось.
Утта упорно верила, что рано или поздно она получит свободу и вернётся в своё рыбацкое селение, и эта вера делала её заносчивой и грубой. Она позволяла себе то, что выводило Айну из себя: примеряла украшения и одежду, грубила в ответ на приказы, ворчала и жаловалась, постоянно опаздывала, а потом ещё и пререкалась в ответ на упрёки.
Айна приказала купить себе другую служанку, постарше, но и эта не отличалась расторопностью, и однажды из-за своей невнимательности и вечной сонливости обожгла госпожу щипцами при завивке волос, чем привела Айну в ярость. Тут и Лидасу досталось, и самой служанке.
Впервые за прошедшие полгода Айна впала в депрессию. Дожди, ветер и сырой снег не действовали на неё так угнетающе, как апрельское солнце, тепло и цветение остролистника. А тут ещё и Лидас стал пропадать днями и даже неделями на стройке поместья. Всё бы ничего, но он и Айвара забирал с собой.
Айна скучала. Единственное, чем она себя занимала, был поиск подходящей слу-жанки, а потом — страшные ссоры с ними, и подбор новой кандидатуры.
Всех их привозил с рынка Лидас, но очередная и самая длительная размолвка с мужем вызывала у Айны отвращение ко всему, что он делал.
Айна даже прогулки по саду прекратила, потому что пряный запах остролистника вызывал у неё тошноту и головокружение.
Единственной отрады, способной поднять настроение, не было рядом. А он, глядя, как она мучается и страдает, обязательно бы пожалел, выслушал бы, развеял тоску и скуку. Но Лидас, этот Лидас всё делает назло, даже рабынь покупает одну вредней другой. Неужели всё в этом доме нужно делать своими руками?
* * *
Отец за зиму ещё больше похудел и осунулся, даже приход весны не улучшил Его состояния. Болезнь не хотела проходить сама собой, и лечением Воплощённого занялись лучшие врачи. Кэйдару же пришлось взять на себя бо́льшую часть прави-тельственной документации и деловой переписки. С бумажными делами лучше всего справился бы Лидас, но он, так не кстати, уехал из города.
И вот теперь Кэйдару каждое утро доставляли в рабочий кабинет кипы исписан-ных дощечек с письмами, отчётами, приказами, постановлениями и распоряжениями. Многие из них надиктовывал Правитель, но указ без письменной формы и прави-тельственной печати не имел нужной силы и надлежащего влияния.
Какая тоска, прямо-таки смертельная тоска!
Кэйдар потёр лицо ладонями, убирая со лба спадающие вниз пряди волос,— "Будь оно всё проклято!"— откинулся в кресле, давая усталой спине расслабиться.
Лидас — счастливчик! Может заниматься тем, что ему нравится.
Сейчас бы на коня — и загород! Чтоб на полном скаку по дороге, мимо остролист-ника. Да, он уже цветёт, а ты ещё ни разу не был на охоте. Не даром говорят: за иглы остролистника зацепилось лето. Через неделю зацветёт каштан, вишня, зазеленеют виноградники. Что может быть лучше весны?!
А ты теряешь такие дни и киснешь в четырёх стенах. Неужели в этом и заключают-ся все прелести жизни властелина и Правителя? Ну, уж нет! Всех разгоню к демо-нам!..
Он рассмеялся, запрокидывая голову. Да, к демонам этих писарей и секретарей. Всю эту бюрократию!
В дверь кто-то постучал, предупредительно и одновременно торопливо.
— Я занят!
Но дверь уже открылась. При виде Альвиты Кэйдар вздохнул, нахмурился недо-вольно, не скрывая вопроса, легко читающегося на его лице: "Ну, что ещё там?.."
— Господин, она отказывается есть...
— Я же уже сказал: кормите силой! Даже разрешил связывать...
— Мы так и кормим,— Альвита поджала губы. Она уже сама порядком устала от частых визитов к господину Кэйдару, от его вечного раздражения и недовольства, устала от выходок строптивой наложницы. Но любое нововведение и тем более ужесточающее правило должны приниматься лишь с ведома хозяина и господина.— Её держут, её связывают, но после она сама вызывает у себя рвоту. Я же не могу держать её связанной постоянно. В её положении это вредно.
Кэйдар задумался. Уж если всегда сдержанная Альвита позволяет себе такой тон, то дело приняло серьёзный оборот.
— И что я должен сделать?— Кэйдар усмехнулся, потирая пальцы и разглядывая аккуратно подрезанные ногти.
— Я не знаю, господин,— прямота Кэйдара озадачила Альвиту сильнее, чем встреч-ный взгляд, брошенный исподлобья.— Может, хотя бы поговорить с ней, пообещать что-нибудь...
— Я уже однажды обещал ей свободу. Та сама видишь, какой ответ последовал.
— Но, господин! Я вообще в отчаянном положении. Я впервые столкнулась с таким непонятным упорством, с таким упрямством... Это нездоровое желание убить себя, прямо-таки маниакальное...
Кэйдар опустил голову, задумался, и тут спросил вдруг:
— Сколько ей ещё ходить?
— Она только на пятом месяце, если верить моим расчётам. Как раз половина срока.
— Ладно,— Кэйдар поднялся.— Пойдём.
___________________
Он остановился у порога, быстрым взглядом окинув комнату. Застал за завтраком.
Виэлийка сидела в глубоком кресле с высокой спинкой. Руки за запястья и до са-мых локтей обмотаны широкими полосами мягкой ткани и накрепко привязаны к подлокотникам. Запрокинутая голова, так, чтоб тяжело было держать челюсти плот-но стиснутыми. Одна из служанок придерживала виэлийку ладонями за голову, не давая отворачиваться от каждой протягиваемой ложки с жидкой кашей.
Так он выглядит — завтрак насильно.
Кэйдар чуть глазами повёл — обе рабыни без единого звука моментально покинули комнату. Подошёл к креслу. Виэлийка сидела, низко опустив голову. Длинные воло-сы собраны в косу, но выбившиеся пряди отросшей ещё больше чёлки почти полно-стью скрывают лицо.
Кэйдар видел, как при его приближении ещё сильнее напряглись её руки в попытке освободиться. Побелевшие от напряжения пальцы стиснулись в кулаки.
— Ну, и как я должен всё это понимать?— Первым спросил Кэйдар. Он стоял, скре-стив на груди руки. Во всей позе — властность, сила, воля. Он не терпел неповинове-ния. Что для него какая-то виэлийская девчонка, будь она хоть трижды царского рода?
— А что? Вам что-то не нравится?— Ирида выпрямилась, глядя на него с яростной усмешкой, у самой на губах свежая кровь, видимо, получила от служанки.
Кэйдар не видел виэлийку с тех самых пор, как его известили о её беременности, был, правда, в курсе всех дел. Ему даже докладывали, что его любимица сильно подурнела, что суицидальные попытки не прошли даром, да и беременность развива-ется тяжело. Да, похудела, аж скулы обострились, и губы припухшие, искусанные и бледные. Но глаза всё те же: ярко-синие, огромные, насквозь прожигающие, и в них — нескрываемая, живо осязаемая ненависть.
Впервые Кэйдара кто-то так сильно ненавидел: до дрожи, до бешенства, когда один только вид вызывает легко читающееся желание — вцепиться в горло и грызть, грызть.
— Не нравится. Мне многое не нравится.— Кэйдар двумя пальцами поймал её за подбородок, ладонью другой руки стёр с губ кровь. Девчонка извернулась, чуть не схватила за пальцы зубами, прошипела всё с той же ненавистью:
— Не смейте... прикасаться...
Кэйдар успел отдёрнуть руку, замахнулся для ответной пощёчины, но ударить не решился почему-то.
Виэлийка своей яростью, своим безумным блеском в глазах напоминала дикую степную кошку, пойманную в капкан: рвётся из пут, задыхается, шипит и кусается, с ненавистью глядя на протянутую руку. Интересно укрощать такого зверя. И чувство опасности не покидало Кэйдара. А главное — удовлетворение при мысли о том, что сумел-таки овладеть ей и даже ждёшь от неё ребёнка.
— Ты ведь мне мстишь, мне лично, при чём тут тогда этот ребёнок?— Кэйдар схватил её за плечи, встряхнул, выкрикнул в лицо.— ОН — тут при чём?!
Виэлийка вспыхнула, по бледным щекам красные пятна пошли, смотрела, глаз не отводя, даже не моргая.
— Плохо, да? Плохо, после того, когда все вокруг каждому желанию потакают?— она усмехнулась, чуть прищурив глаза, а усмешка злорадная, мстительная.
— Дрянь!— Кэйдар оттолкнул виэлийку, больно отшвырнул на спинку кресла, сам выпрямился, стоял, тяжело дыша, стиснув кулаки до боли в суставах, приказывал себе мысленно: "Спокойно! Спокойно! Держи себя в руках!"
— Он мой, я ведь так когда-то говорила. Мой, пока он во мне. Попробуйте — возьми-те! Даром отдам! Но не вам, господин Кэйдар.— Ирида улыбалась, вызывающе вздёр-нув подбородок.
— Он всё равно родится, как бы ты ни противилась. Убить его я тебе не позволю. Что хочешь, делай, не позволю. Это не тебе решать.
— Ну, это мы ещё посмотрим.— Ирида сидела, упрямо нагнув голову, выставив высо-кий светлый лоб, дышала так, что волосы прядочками в разные стороны развева-лись.— Не получится сейчас, получится позже, когда родится... Жить я всё равно ему не дам... Такого одного в этом мире хватит...
Кэйдар рассмеялся, аж чуть назад качнулся на пятках, сел вдруг рядом с креслом на низенький стульчик-подставку.
— Так ты считаешь меня таким страшным злодеем? Прямо-таки злобный демон в человеческом обличии.— Чуть подался вперёд, заглядывая рабыне в лицо.
— А разве нет?— Ирида отпрянула, отклонилась настолько, насколько позволяли узлы на руках, лицом скривилась, как от отвращения.— Мне даже вид ваш противен...
Кэйдар рассмеялся снова, накрыл ладонью её сжатую в кулак руку.
— Разве я недостаточно симпатичен для тебя? Не настолько молод? Разве я плохой воин? Разве тебе ни разу не было со мной приятно?
— Нет!!!— выкрикнула прямо в лицо, дёрнулась в бесполезной попытке стряхнуть с себя его руку.— Каждый миг, вместе проведённый, проклинаю...
— Почему?— Кэйдар искренне удивился, смотрел, улыбаясь, изогнув левую бровь.— Конечно! Я же убил твоего отца, брата, жениха, вернее, мужа. Я сделал тебя своей рабыней. За это впору возненавидеть. Но я сохранил тебе жизнь. Я мог бы приказать утопить тебя ещё после того раза, с кинжалом. Я позволил тебе жить, в отличие от большинства других женщин твоего селения. А ведь никто тогда не знал, что ты дочь царя. Ты могла бы жить лучше любой другой на этой половине Дворца, то, что с тобой сейчас происходит, полностью твоя вина. Я не терплю упрямых, тем более, если упрямством отличается мой раб.
— Мне не нужна такая жизнь,— голос Ириды стал спокойнее, и дыхание — будто чуть ровнее.— Любой человек имеет право умереть тогда, когда сам этого хочет...
— Твоя жизнь мне принадлежит, только мне и решать, когда ты умрёшь,— Кэйдар скривил в усмешке тонкие губы, сидел, свесив руки меж колен.— Тем более, ты но-сишь в себе моего ребёнка...
— Он — мой!— она снова голос повысила.— Только мой, и ничей больше...
— Дети — собственность отца, таков наш закон. Другой закон гласит: ребёнок раба принадлежит господину. Разве у вас, у виэлов, не те же законы?— виэлийка не ответи-ла, промолчала, будто не расслышала, но брови нахмурила и губы поджала.
— Но я обещал тебе однажды: если родится мальчик, ты получишь свободу. Сразу же уйдёшь, когда сможешь или захочешь. Я не буду препятствовать. Помнишь? Я всегда держу слово.
— Я уже тогда вам ответила, мне не нужна свобода такой ценой. Я не позволю, чтоб от меня родился такой... такой...— Ирида не договорила, смолкла, не зная, какое слово подобрать,— гадёныш.— Нашлась-таки, что сказать.
Кэйдар невольно вздрогнул. Это слово его как хлыстом ожгло.
— Прекрасно! Другая вы́носит наследника для меня с превеликой радостью. Ты не единственная, ты это знаешь.
— Тогда, может быть, меня наконец-то отпустят? Перестанут унижать?— Ирида рванулась обеими руками, смотрела мимо Кэйдара. Тот тоже поднялся, как будто уходить.
— И ты думаешь, я позволю тебе жить у меня бездельницей? Разрешу жить в своё удовольствие? Публичный дом — лучшее наказание для строптивых и вредных ра-бынь. Там у тебя таких, как я, будет десяток за ночь. Заодно и от живота помогут избавиться...
"Подлец! Подлец, гад и сволочь!"— Ирида смерила его таким взглядом, что большо-го труда не составило прочитать её мысли. Но Кэйдар в ответ лишь рассмеялся, к подобным взорам он уже привык за свою жизнь.
— Тебе решать! Ты же хотела этого: решать за себя сама!
Ирида опустила голову, молчала долго, а потом произнесла чуть слышно:
— Развяжите меня.
В этих словах слышалось согласие, и покорность. Кэйдар потянул кинжал из ножен на поясе. Какие-то двадцать минут назад он им же письма вскрывал, ломал печати, сейчас же легко перере́зал ленты, намертво притягивающие руки виэлийки к подло-котникам кресла.
— Мне не нужны глупые выходки, но нужен здоровый наследник.— Протянул рабыне чашку с остывшей кашей. Прежде чем принять из его рук свой завтрак, Ирида бро-сила на Кэйдара долгий протестующий взгляд.
— Ну?
Опустила глаза, со вздохом взяла чашку в одну руку, ложку — в другую, зачерпнула разваренное на молоке просо. Кэйдар отвернулся к столу, скрывая довольную улыб-ку. Главное, — знать, на что́ надавить, и любой, будь он хоть каким упрямцем, сделает так, как захочешь. Порка — хорошее средство, но и она не со всеми и не всегда помо-гает.
А кормит её Альвита не особо, — перевёл глаза на стол. Конечно, свежие фрукты сохранить до весны большая проблема, но ведь даже изюма нет, нет компота из сушёных ягод и фруктов — основного питья простых крестьян. Одна лишь каша и вода, чуть подкрашенная вином.
Надо будет сказать, чтоб разнообразили стол. Наследник должен родиться здоро-вым и крепким...
Он стоял к наложнице спиной, задумался над своими мыслями и даже не услышал ни движения, ни шороха одежды — вообще ни звука! Но почувствовал зато прикос-новение к ножнам у пояса — обернулся стремительно.
Виэлийка уже была на ногах, стояла за спинкой кресла. Кэйдар изумлённо бровями дрогнул, повёл подбородком, невольно улыбаясь:
— Ты что?..
— Не подходите!— девчонка отступила ещё на шаг, так, чтоб кресло оставалось меж-ду ними, смотрела настороженно, следила каждое движение своего господина.
— Что за глупости? Что за выходки опять? Ведь ты пообещала...
— Я ничего никому не обещала! А уж вам-то — тем более!— она осторожно пятилась спиной к стене — не к двери, и это немного успокоило Кэйдара. Куда она денется отсюда? Главное — не дать ей в коридор выскочить. А то вдруг опять попытается с лестницы сигануть.
— Я не буду тебя наказывать, если ты вернёшься на место.— Кэйдар выбросил руку пальцами в сторону кресла, туда, где на подлокотнике одиноко примостилась полная чашка. "Паразитка! Она и ложки не съела... Обманщица! Ну, подожди!"— шагнул к виэлийке, обходя кресло.
