— А это?!— Сбил другим ударом плошку с молоком и положенную сверху краюху белого пшеничного хлеба. Молочная лужица растеклась по грязному полу.
Глядя на неё с онемелым ужасом, смотритель промямлил:
— Это Даида, господин... Это она с кухни... Она говорила, это объедки... остатки со стола...
— А я разрешал?!! Я разрешал сюда хоть кого-нибудь пускать?— Кэйдар надвинулся на раба угрожающе.— Плетей захотел?
— Нет, господин... Прошу вас... Такое не повторится больше, обещаю...
Кэйдар не стал его слушать, вышел тем же быстрым стремительным шагом, на варвара даже не глянул...
* * *
Демоны двухъязыкие! Она всё-таки рассказала ему всё. Всё! Ну что ж. Это было её право. Значит, у тебя нет теперь никакой надежды. И всего два пути: либо он убьёт тебя сейчас, либо в дороге, забьёт до смерти, во время очередного приступа подозри-тельности. И, конечно же, будет предельно осторожен. Предупреждённый — вдвойне вооружён! Теперь его не обманешь...
Хрипло дыша, чувствуя боль в каждом из рёбер, Айвар с досадой сплюнул себе под ноги сгусток запёкшейся крови. Осторожно облизал разбитые губы. Провёл языком по зубам. Ну, вот, один передний уже шатается. Спасибо, что совсем ещё не выбил...
Кровь из носа перестала течь, всего одна крупная тяжёлая капля сорвалась — и как раз на рубашку, прямо на узор из красных маков. Жалко!
Все твои попытки общаться с женщинами тебе только боком выходят. То эта свадьба, то с госпожой, теперь ещё вот... Это всё Богиня-Мать! Наказывает жреца-отступника. Карает за нарушенный обет...
— Ну, что, живой?— Надзиратель, сочувственно улыбаясь щербатым ртом, придви-нул светильник почти к самому лицу Айвара, сам хотел рассмотреть, как отделал господин своего раба.
— Живой...— Айвар рукой от света отгородился, поморщился. Глаза на свет уже болели, отвыкли уже глаза. Так зарезало, что и голова закружилась.— Убери... свет убери... Больно...
— Тут, вот, госпожа тебе передавала...— Тюремный служитель протянул глубокую чашу с тёмным и густым, как кровь, вином, а в другой руке — завёрнутый в тонкую чесночную лепёшку кусок варёного холодного мяса.
— Госпожа?— Айвар вперёд подался всем телом, принимая подношение в раскрытые ладони.— Она сама приходила?
— Да нет! Ты что? Нет, конечно! Рабыня была с кухни... По её распоряжению...
Вино Айвар выпил сразу. Ну его! Вон, оставил молока на завтрак — и что вышло! А хлеб — Божий дар! — ногами истоптал. Найдёшь ли его теперь?..
Лепёшку и мясо долго держал нетронутыми, придвинув к самому лицу, вдыхал тёплый чесночный запах хлеба и пряный — мяса. Уже и надзиратель вышел, задвинул засов с той стороны, а Айвар всё ещё сидел, не двигаясь.
Она помнит тебя... Она тебя не забыла... Выходит, ошибался!..
Айвар вспоминал её лицо и понимал с необычайной остротой, что скучает по Айне, что очень хочет увидеть её, особенно зная, что она где-то рядом. Это была пытка, очередная пытка, не менее мучительная, чем все те, до этого.
Но если б она могла, она бы пришла. Значит, не может, значит, не пускают. Она же говорила тогда, что Лидас знает всё. Знает!
Почему же тогда сам ещё не был здесь ни разу? Не угостил парой зуботычин? Ждёт другого, более удобного случая? Или готовит кару пострашней?
Смотрел-то в тот раз такими глазами. Лучше б в преисподнюю провалиться, чем терпеть на себе этот взгляд. И ненависть, и презрение — всё разом! И поделом! Я предал его самым подлым образом. Уж лучше б казнили тогда, чем жить с этим... Хотя подожди, Кэйдар тебе поможет... Ещё один-два таких визита — и ты превра-тишься в безмозглого дурачка, если вообще жив останешься...
Скорей бы уж в горы! Там, глядишь, полегче будет...
* * *
Январь подошёл к концу, вместе с ним кончилась и зима. Значительно удлинился день, солнце светило ярче, стала прогреваться земля, и с берега в сторону моря поду-ли тёплые сильные ветры. Это значило многое для тех, кто занимался ловлей рыбы, для тех, кто собирался в дорогу.
В эти дни Стифоя и родила свою Ламию, дочку, доченьку, тёмноглазую кудрявую малышку. Лидас обрадовался ей необычайно, ходил счастливый и довольный, хотя сама Стифоя опасалась реакции прямо противоположной, она знала, как Лидас меч-тал о сыне, о своём сыне, законном наследнике рода.
А ещё был окончательно решён день отправки. Все ждали его, кто-то с радостью, кто-то с нетерпением, кто-то в предчувствии скорых перемен. Ждали, но растеря-лись. У каждого нашлись неотложные, важные дела, которые надо было успеть до-делать.
Лидас вечером, накануне отплытия, отправился навестить обеих своих женщин. Обнял и поцеловал Стифою, подержал на руках малышку. К Айне же шёл без особой радости. Да и она встретила своего мужа отнюдь не радостной улыбкой.
— Ещё не спишь?— Лидас не стал проходить слишком далеко. Комната, их общая спальня когда-то, стала ему чужой, здесь он чувствовал себя неуютно.
— Нет, как видишь,— Айна небрежно плечом дёрнула. Она стояла у кроватки сына, поправляла одеяльце, подняв глаза, спросила:— Едете завтра?
— Да, рано утром. Вот... зашёл попрощаться...— Лидас держался скованно. Поду-мать только, какой огромной стала пропасть между ними, пропасть отчуждения. Они чужие друг другу настолько, что не знают, о чём говорить. Даже сейчас, в такую минуту. А вдруг эта встреча — последняя? А если я не вернусь?
Лидас при мысли об этом губы поджал, закусил нижнюю чуть ли не до крови.
Она даже сейчас смотрит на тебя с таким осуждением, с такой враждебностью, будто это ты предатель и преступник. Почему так? Почему?
— Когда я вернусь, мы обсудим процедуру развода. А я решу, что делать с...— не договорил, остановив глаза на детской кроватке, и повторил, немного помолчав:— После того, как я вернусь...
Повёл плечом и повернул голову так, будто собрался уходить. Отец Всемогущий! Какие вы стали чужие! А раньше? Ты помнишь? К её ногам готов был броситься при малейшем взгляде. А сейчас она смотрит на тебя с безразличием, и это тебя даже не трогает никак. Ни за сердце, ни за душу!
— А он... он вернётся?— Вопрос вырвался у Айны сам собой — и Лидас обернулся на голос. Увидел её лицо, оживлённое надеждой, знакомый блеск в глазах — она вся на какой-то миг стала той, какой ты знал её, знал и любил, и при виде такой реакции внутри шевельнулась приглушённая, задавленная другими заботами и огромной силой воли сила — ревность.
Как она смеет так вести себя? На твоих глазах! Она ничего не стыдится, ничего и никого, даже своего законного, данного богами мужа... И какая необыкновенная уверенность во всём, что она делает... Откуда она берёт эти силы? Чтоб жить, идти против всех, чего-то ещё требовать, на что-то надеяться?..
— Я могу верить, что мы с ним ещё увидимся?— снова спросила Айна, подходя бли-же к Лидасу. Его молчание и особенно взгляд говорили лучше любых слов.
— Верь...— Лидас отвёл глаза со странной, не знакомой ей усмешкой, когда двигает-ся только левая сторона губ.
— Лидас, как ты можешь так?— Айна не удержалась от возмущения.
— А ты?! Как можешь ты интересоваться судьбой своего любовника у меня? У меня — своего законного мужа?!— Лидас не закричал, усилием воли сдержался. Но разо-злился так, что румянец на скулах появился, и смотрел не сердито — зло. Чуть при-щуренные глаза глядели с осуждением. И Айна не выдержала, отвела взгляд, опусти-ла голову, глядя на переплетённые пальцы прижатых к груди рук.
— Если б ты только хоть немного понимал меня...— начала осторожно Айна, но Лидас перебил её:
— Я пытался, Солнцеликий тому свидетель! Но эта связь... Нет! Такой подлости нет оправдания... Я ещё не знаю, что будет с тобой... С тобой и с этим ребёнком... Буду решать, когда вернусь... Одно могу сказать точно: варвара своего ты не увидишь больше!
— Но Лидас!..— она выдохнула эти слова со стоном.— Я слышала, Кэйдар пообещал ему жизнь...
— Это ложь! Я не оставлю его жить... Я сам убью его, если раньше этого Кэйдар не сделает...
— Но Лидас...— Айна повторила свои же слова, но теперь с мольбой, со страхом.— Ведь Айвар спас тебя однажды... Ты помнишь? От тех беглых...
— Он всего лишь выполнял свою работу!— Лидас, чувствуя, что повторяет слова Кэйдара, сказанные им когда-то, нетерпеливо переступил на месте, повёл подбород-ком. Сама тема разговора раздражала его. Не за этим он шёл!— И вообще, хватит об этом говорить!— Повернулся уходить, но Айна поймала его за руку, сжала пальцы в обеих ладонях, заговорила быстро, торопливо, боясь, что не успеет сказать, что он не станет слушать:
— Лидас, пойми, это я одна во всём виновата! Я одна! Я ревновала... Я хотела отом-стить тебе... Этот мальчик виноват лишь в том, что он попался мне тогда на глаза... Я сама ему себя предложила, понимаешь ты это?! А сейчас... Сейчас я люблю его! Я жить не смогу без него... И если ты будешь виноват в его смерти...
— Опомнись, Айна!— Лидас вырвал свою руку, изумлённо сверкнул глазами.— Что ты говоришь? Ты сама хоть понимаешь, что́ ты говоришь?
— Лидас, прошу тебя...— Айна плакала беззвучно, смотрела на него ослепшими от слёз глазами и даже не моргала, прижимала ладонь тыльной стороной к губам, шеп-тала невнятно, с мольбой:— Меня одну наказывай... Как хочешь! Я виновата... Но он не при чём... Он столько раз рассказать тебе хотел... признаться во всём...
— Хватит!— Лидас отступил.— Будет суд — там всё расскажешь, а я не судья тебе...
— Но ведь ты же тоже любил... Ты знаешь, что это такое... Лидас, пожалуйста!— Айна снова попыталась поймать его за руку, слепо вытянула к нему руки с дрожа-щими пальцами. Такой слабой, такой отчаявшейся, умоляющей Лидас Айну ещё ни разу не видел. Куда подевалась её холодная отстранённая враждебность? Неужели она может быть и такой, твоя неприступная высокомерная красавица?! Она букваль-но измучена своим страданием... Она никогда не любила тебя так, даже в половину такой силы не любила.
— Лидас, молю, во имя того чувства, во имя твоей прежней любви... Именем Мате-ри заклинаю...— Айна не решалась приблизиться к нему, со стороны смотрела на Лидаса, а тот, ни слова больше не сказав, вышел из спальни.
* * *
Кэйдар сидел на краю ложа, исподлобья следил за ней.
Молчит. Ни слова не сказала. Обиделась. После того раза.
Усмехнулся, чуть поводя глазами.
Ирида и вправду не смотрела в его сторону, всеми силами старалась не замечать. И зачем он пришёл? Зачем он вообще сюда приходит? Ничего с твоим сыном не слу-чится, можешь не волноваться. У него лучшая в мире нянька...
— Мы уезжаем завтра утром...
Ирида никак на эти слова не отреагировала, будто не расслышала. Ходила по ком-нате, укачивая мальчика.
— Я составил кое-какие документы... На усыновление... И ещё там кое-что... Их передадут на рассмотрение...— всё равно продолжил Кэйдар, выпрямляя сгорбленную спину, поднял голову, прямо взглянул на виэлийку.— Тебя вызовут в суд в ближайшие несколько дней... Ничего сложного, формальная процедура. Надеюсь, ты поймешь, что нужно будет сказать, когда тебя спросят...
Ирида продолжала заниматься своим делом: уложила Тирона в кроватку, разверну-ла тоненькое одеяльце, в которое тот только что был завёрнут. Влажное пятно озада-чило её немного, куда сильнее, чем слова господина и, тем более, его присутствие. Продолжая всё также не замечать его, прошла к жаровне, принялась развешивать на крючках, вбитых в стену, сырое одеяло.
— Ты слышала, что я сказал?— Кэйдар сидел как раз напротив, видел, как напряглась её спина. Опасается тебя, подумал с усмешкой и с непонятной горечью. Совсем не такой реакции он ждал. Не этого равнодушия и безразличия. Ждал ругани, угроз, криков, но только не этой слепоты. Оскорбительной, возмущающей.
А ведь шёл сюда с таким настроем. Помириться думал напоследок. Чтоб хоть рас-ставаться не врагами. Нет, только не врагами! А она? Просто дар какой-то особен-ный — выводить из себя.
— Я знаю, что не вернусь...
И тут уж Ирида не выдержала — обернулась в ответ на эти слова так стремительно, а во взгляде — страх и удивление. "Узнал?!! Как он узнал?! Догадался? Или марага признаться заставил?.. Ведь я же никому... Ни слова! Ни намёка! Откуда он знает?"
Он понял её страх по-своему: "Всё-таки ты важен ей! Вон как побледнела... Одно дело — слова, другое — на деле... Если так испугалась за тебя, значит, привязалась... А сама-то постоянно играла с тобой, дразнила, держала на расстоянии... И сейчас держит... Ну, подожди! Подожди, моя хорошая!.." Выпрямился во весь свой рост, глаз с её лица не сводя.
Он ел её жадным взглядом изголодавшегося зверя. Не мог без сладкой дрожи смот-реть на её губы, на этот женски округлый подбородок с упрямой ямочкой. Хотел целовать её всю: эту ямочку, эти нежные губы, заставить их быть податливыми, ласковыми, отвечающими на его поцелуи. Целовать эти мягкие волосы, каждую прядку, вдыхать их аромат, наслаждаться им. И глаза! Как хочется, чтоб и она смот-рела на тебя со страстью, с обожанием, но не настороженно и с опаской.
О, это пытка! Сладкая пытка, от которой нет избавления, нет освобождения даже в руках опытных храмовых жриц. Ты пробовал, видит Бог, заменить её другими — бесполезно. В них ты ищешь её черты, её, только её!
И почему тебе кажется, что ты видишь её в последний раз? Это странное чувство, уверенность даже! Откуда оно? Неужели и вправду предсказания сбудутся, и ты погибнешь в горах? Не вернёшься домой? Если так, то ты должен хотя бы это дело довести сейчас до конца. Чтоб было потом, что вспомнить перед смертью...
Конечно, ты не увидишь её больше, даже если вернёшься с победой. Сам знаешь, почему... Она не останется здесь ни за что на свете. Поэтому действуй сейчас... Сейчас!
— Вы... Вы знаете?..— Она потерялась под этим его взглядом. А он не понял, о чём она спросила, и не стал уточнять, не стал терять зря время.
Приблизился к ней стремительно, положив обе руки на плечи, зашептал, глядя сверху в самые зрачки:
— Я так хотел этого... Мечтал прямо... Ты не представляешь...
А она растерялась, подалась назад, наткнувшись спиной на стену, и испугалась, моргнула несколько раз, губы сами собой разомкнулись для крика, но он не позволил ей закричать — поцеловал осторожно, будто на вкус пробуя.
Ирида толкнулась, попыталась отвернуть лицо, чувствуя его торопливые жадные губы везде: на волосах, на лбу, на веках, на щеках, на губах и на подбородке. Он не целовал — он пил её крошечными глотками, даже чуть толкаясь подбородком. И шептал, как в бреду:
— Милая... милая моя... Обожаю... Обожаю тебя, Ирида... Моя... моя красивая... моя сладкая... моя любимая... И-ри-да...— тянул её имя, наслаждаясь каждым звуком его звучания.
— Не надо... Не надо...— А она испугалась всего этого, этой неожиданной, не знако-мой ей нежности. Упёрлась раскрытыми ладонями ему в грудь, отталкивая со всех сил, уворачиваясь от его поцелуев. А он поймал её за руки, так, что пальцы перепле-лись, развёл в стороны, прижал к стенке по обеим сторонам от её бёдер.
— Не надо... прошу вас...— она просила, уклоняясь от его ласк, втягивая голову в плечи, растрепавшиеся волосы закрывали лицо.
