А вот тобой, моя милая, я куда больше озабочен,— придвинулся к Ириде, та отстра-нилась, подтягивая колени к груди, прижала Тирона к себе, будто пытаясь отгоро-диться ребёнком от врача. А Тирон лепетал что-то на своём языке радостным звон-ким голоском. Сейчас его было не узнать. И вся сонливость куда только делась?
Лил осторожно подушечками пальцев коснулся щеки Ириды, словно удостоверить-ся хотел, что перед ним живая женщина. Конечно, после стольких дней голодовки и полной изоляции от мира, можно чего угодно ожидать. Ирида выглядела усталой до изнеможения, предельно ослабевшей, но во всяком случае не близкой к смерти. Лил смерил ей пульс, понаблюдал за тем, как виэлийка играет с ребёнком, спросил у Кэйдара:
— Вы давно её выпустили, господин?
— Только что!
— А кормить не пытались?
— Я дал ей немного молока... Совсем чуть-чуть...
Несколько раз кивнув головой с довольным видом, Лил поднялся.
— Сейчас ей нужно дать выспаться. Утром молочной каши с мёдом... Тёртых оре-хов с молоком... Пускай они будут пока вместе...— а Даиде сказал другое:— Приго-товьте ей утром ванну, но не очень горячую... Думаю, назад, в подземелье, она уже не вернётся.
* * *
Глядя в крошечное личико своего сына, Айна всё больше с каждым днём видела его сходство с Лидасом. Маленький, на две недели не доношенный, родившийся раньше срока, никто особо не верил, что он будет жить. Он и при родах-то закричал не сразу. Лилу пришлось сильно ущипнуть его за щёчку: бурое пятнышко синяка различается до сих пор.
Сами роды Айна перенесла тяжело, даже сейчас, спустя неделю, с постели почти не вставала. Но от кормилицы отказалась решительно, несмотря на все уговоры Альви-ты, кормила грудью сама, что для аристократки являлось делом неслыханным. Они и спали вместе на одном ложе. Айна боялась доверить своего мальчика чужим рукам, ночами подолгу не могла заснуть, всё прислушивалась к звукам за дверью, оберегала покой сына и ждала людей Кэйдара.
Так этого братец не оставит, он просто дал ей время расслабиться, потерять осто-рожность, а потом, улучив момент, выкрадет ребёнка, объявит его умершим. Да, он на всякое способен, лишь бы ударить побольнее, заставить мучиться. Связь с Айва-ром он никогда не простит и никогда не забудет. Хотя то же самое можно и про Лидаса сказать. Он с того раза больше и не заходит, забыл будто вовсе, но Айна и сама не хотела бы видеть его лицо, сведённое судорогой разочарования и боли.
Его предала женщина, которую он любил до беспамятства. Может, оно и к лучше-му, что отрезвление всё-таки пришло, пусть и таким способом.
Конечно, Айна интересовалась мужем, его отношение к ребёнку заботило её осо-бенно сильно. Лидас не считает мальчика своим, принципиально отказывается в это верить, хотя Стифоя — единственная нить, ещё связывающая между собой супругов, — пыталась и не раз объяснить всё Лидасу. А может, так оно и лучше будет? Зато в покое оставил, не требует больше никаким объяснений, не навязывается со своей любовью.
Он теперь на Стифою переключился. Завалил её подарками, украшениями из золо-та, серебра и камней, дорогой одеждой, готовит ей вольную. Совсем перепугал дев-чонку своим вниманием. Ей это непривычно: своя комната, слуги, горы дорогих вещей. На любое из подаренных украшений можно купить десяток рабынь, если не больше. Любая бы на её месте уже нос задрала, а эта малышка ко всему относится с мудрым спокойствием и терпением. Ей только любимый мужчина и нужен, а не его подарки. Хоть и довольна, конечно же, всё тащит показать, а вот разговоры общие с Лидасом пересказывает неохотно, смущается, много пытается утаить.
Вот и сегодня с утра принесла показать очередной подарок: ожерелье из белого золота. Красивое, марагской работы. В виде цветов с широкими изогнутыми лепест-ками, сердцевинки набраны зернью из маленьких шариков жёлтого золота. Айна узнала в цветах дикие ромашки, долго держала в руках ожерелье, привычно ощущая прохладную тяжесть золота.
Зависти на сердце не было ни капельки. Ни зависти, ни сожаления. Одна лишь грусть. "Чьи руки делали тебя? О чём думал мастер, припаивая эти шарики ровными рядами? Может быть, мечтал подарить его своей невесте? Преподнести как дар от себя?.. Как он выглядел, этот мастер? Может, он и не так молод, чтоб делать подарок для будущей жены? А может быть, руки Айвара, твоего Айвара, касались этого золо-та? Обтачивали отливку? Прорезали в лепестках жилки? Может быть, он и горбился над этой побрякушкой не один вечер, чтобы какая-нибудь аэлийская модница сунула её в свой ларец к другим таким же, только потому, что появляться на людях дважды в одном и том же ожерелье — дурной тон?"
— Красивое!— Айна бросила украшение на покрывало резким движением, будто отталкивала от себя вместе с грустными мыслями. Проклятые мысли! Они постоянно возвращают тебя к одному и тому же. Он наверняка уже мёртв, раз попал к Ликсосу, в его противные паучьи лапы. Мерзкий горбун. Айна видела палача всего раз в жиз-ни, на долю секунды они встретились глазами, столкнувшись во внутреннем дворе Дворца, но Айне хватило и этого. Три ночи её мучили кошмары, кровавые пытки и ужасы. Слухи об этом человеке ходили один страшней другого.
Кэйдар знал, кого привлечь. Специально, чтоб помучить её. И его. Помучить его перед смертью...
Стифоя не заметила этого резкого движения, не видела она и лица своей хозяйки, шила маленькую распашоночку своему будущему ребёнку. Ответила только, не поднимая головы, со вздохом:
— Что мне делать только с ними, госпожа? Непривычна я ко всяким украшениям... Да и носить их некуда, так и лежат...
— Пусть лежат,— Айна улыбнулась, хотя на сердце не было радости.— Лидас любит делать подарки, значит, пусть дарит... А вольную он тебе скоро оформит?— сменила тему разговора. По закону ребёнок, рождённый от матери-рабыни, может претен-довать на наследство отца, на его расположение, на его собственность. Если же Сти-фоя станет вольноотпущенной до родов, её ребёночек будет всего лишь незаконно-рожденным, то есть ублюдком. И его жизнь и судьба зависеть будут от воли отца: он может и отказаться от такого ребёнка, а может принять своё чадо и уравнять в пра-вах. От воли матери здесь ничто не зависит.
Что предпримет Лидас? Как он поступит? Будет ждать родов, а потом принимать решение? Или документом о праве на волю усложнит свой выбор?
Как всякая мать Айна много и подолгу думала о судьбе и своего сына. Что будет с ним, когда Стифоя родит своего? Лидас не замечает его, считает чужим, может и дальше так относиться к нему, если Стифоя родит ещё одного мальчишку. Но если родится девочка, твой сын, твой Римас наследует немалые деньги, скопленные Лида-сом, и то роскошное поместье в горах.
Допустит ли Лидас такое? Его же не переубедить, что это его ребёнок!
Да, не даром есть такая шутка: хочешь избавиться от боли в спине, заведи семью, про все свои болячки точно забудешь!
Это хорошо ещё, что Кэйдар наконец-то нашёл свою виэлийку, нашёл с ребёнком вместе. Есть теперь у будущего Правителя законный Наследник. А то бы совсем замучил. Он бы уж точно не позволил жить твоему Римасу, сам бы своими руками придавил. Или подослал бы кого-нибудь. Ту же Альвиту...
А сейчас он занят, про него такое рассказывают — поверить трудно. Сам нянчится, из рук своё чадушко боится выпустить. Вот смеху-то где! Да, смех смехом, а ведь после родов и не заглядывал к тебе ещё ни разу. И как он такой момент пропустил? Вот где возможность поглумиться да поунижать. На весь Дворец сестричка опозори-лась! Связь свою с рабом в тайне не сохранила! Это как такое стерпеть?!
Мысли в голове бежали неспешным чередом, молотились, как просо в крупорушке, одна шелуха и оставалась. А Айна, медленно покачиваясь, кормила грудью своего мальчика. Он пил очень мало, быстро наедался, но и есть начинал просить скоро, плакал от голода. Даже ночью Айна кормила его по два, а то и по три раза. Какой уж тут сон?
Стифоя, чуть-чуть понаблюдав за ней с ласковой завистью будущей матери, снова вернулась к шитью. Они обе долго молчали, не тяготясь присутствием друг друга. Напротив, они лучшими подругами стали, что было непонятно окружающим и осо-бенно Лидасу. Он-то лучше всех знал характер жены, не раз был свидетелем и жерт-вой её ревнивых выпадов и нападок. Думал, что в конце концов Айна отправит от себя свою рабыню подальше, хоть так отомстит ему за всё: за связь, за привязан-ность, за будущего ребёнка. Но Айна будто забыла Лидаса, у неё появилась другая забота: ребёнок. А Стифою она любила как младшую сестрёнку, поэтому искренне радовалась её счастью, её любви. Лидас не стал для них причиной разлада, наверное, потому, что Айна не могла забыть другого мужчину, не могла избавиться от глухой тоски одиночества, оставляющей на её красивом лице печать непроходящей печали.
Укачивая Римаса, Айна незаметно задремала, как все матери, чутко реагируя на каждое движение ребёнка, но ничего не слыша вокруг. Вскинулась от громкого возмущённого окрика:
— Айна, и ты кормишь его сама?!!
Отец Солнцеликий! Это был Кэйдар. Айна всем телом вздрогнула от этого громко-го голоса, и ребёнок испугался, расплакался.
— Что ты здесь делаешь?— Айна поднялась, свободной рукой схватывая паттий на груди, смутилась под прямым взглядом Кэйдара.
— Почему ты не отдашь его дворовой прислуге? Ты, что, так и собираешься держать его при себе?.. Этот позор!.. Это пятно грязное...— Кэйдар будто не расслышал во-проса, с сердитым возмущением начал высказывать ей всё, что не сказал в первые дни.— Как только Лидас терпит такое безобразие? Как Отец позволяет тебе творить это?.. Спать с рабом под носом у мужа, а потом ещё плодить от него ублюдков! Посмотри на себя! Ты ли это, Айна?! Как те уличные девки! Спят со всеми подряд, рожают, сами не зная, от кого... Ну, подожди, сестрёнка! Когда я получу власть, — полную власть! — ты будешь первая, за чьё воспитание я возьмусь сразу же!..
— Зачем ты пришёл? Что тебе нужно?— Айна слушала Кэйдара бесстрастно, глядя ему в лицо, только губы поджала сурово, по-взрослому. Она сейчас и вправду не была похожа на себя прежнюю. Он беззаботной изнеженной девочки с томной пово-локой во взгляде и следа не осталось. В глазах появилась решительность до жестоко-сти, и сила. Такие женщины подхватывают мечи и копья из рук убитых мужей, бьются до конца, до смерти, а не падают в ноги, умоляя о милости, о пощаде. Кэйдар видел таких среди диких вайдаров, знал силу их слепого отчаяния, может, поэтому и не упрекнул больше, ответил глухим голосом, так и не излившим всю досаду и недо-вольство:
— Где Лидас? Мы же условились идти сегодня в порт?
— Вон, у неё спроси! О Лидасе никто больше, чем Стифоя тебе не скажет...— Айна подбородком указала на рабыню. Та изумлённо глядела на Кэйдара, со страхом и с удивлением одновременно, глядела, широко раскрыв глаза, опустив руки с шитьём на колени.
— Где он? Ты знаешь?
— Господин Лидас встречается с капитаном корабля, кажется, с Манусом,— ответила, отведя, наконец, взгляд.
— Мы же хотели идти вместе!— Кэйдар нашёл новую жертву для своего раздраже-ния, но Стифоя не могла оборвать его так, как это сделала Айна, поэтому Айна и вмешалась, не смогла стерпеть:
— Перестань кричать. Хватит. Ты пугаешь ребёнка...
— Отец-Создатель!— Кэйдар зло рассмеялся.— Велика ли важность?! Твой ублюдок...
— Господин Лидас решил не тревожить вас, господин Наследник,— неожиданно для них обоих заговорила Стифоя. Ей невыносимо было слышать эти унижения и на-смешки, эти обвинения и угрозы. Госпожа никогда не позволяла такого никому из окружающих. По крайней мере, на глазах своей прислуги. Почему же сейчас она не прогонит своего брата из спальни? Да, он Наследник, но никто из мужчин, пусть даже брат и Наследник Империи, не смеет вламываться в спальню женщины. Только её муж имеет на это право, данное ему законом и Творцом.
— Все знают, что этой ночью был болен ваш ребёнок, господин. И господин Лидас это знал, поэтому решил, что сделает всё сам...— Стифоя говорила, чувствуя на себе изумлённый взгляд своей хозяйки.— Он думал, вы сможете отдохнуть, господин Наследник...
— А сам он мог меня предупредить?— Кэйдар справился со своим раздражением с большим трудом, ни о чём больше не спросив, вышел. Айна и Стифоя, проводив его глазами, переглянулись; лагадка, плечами пожав, опустила голову, а Айна принялась укачивать расплакавшегося Римаса. Он плакал, не переставая, с момента появления Кэйдара, долго не мог успокоиться и после его ухода.
— Тише, маленький мой... Мама никому тебя в обиду не даст, не бойся...
Даже внешнее сходство с Лидасом, прямо указывающее на его отцовство, мнения окружающих не меняло. С этим Римасу придётся жить, если, конечно, ему позволят жить. Бедный, бедный мальчик! Без вины виноватый! И всё за грехи своей матери, за её преступную любовь... И всё равно Айна не каялась ни в чём, что сделала, ни о чём не жалела, любила сына Лидаса с той же силой, с какой бы любила ребенка Айвара. А больше ни о чём не думала, ничего у Богини не просила.
* * *
Кэйдар и правда этой ночью почти не спал. Сначала всё с Тавинием возился, какой тут сон? Потом, когда объявился Лил, когда всё прояснилось более-менее, соседство виэлийки в одной комнате тоже мало способствовало отдыху. Девчонка эта уснула мгновенно, свернувшись клубочком и обхватив одной рукой мирно засопевшего Тавиния. Кэйдар же долго наблюдал за ними обоими, сидя в глубоком кресле. Видел, как чутко вздрагивает ресницами Ирида в ответ на каждое его движение. Боится его, но продолжает спать. Чудна́я она, эта виэлийка. Уставшее лицо, в грязных потёках, какие бывают после слёз, тени в глазницах, придающие лицу особую взрослость, и мягкие, чуть припухлые губы. Знакомое и одновременно чужое лицо. Но Кэйдар скучал без него, скучал по этой женщине и по её непредсказуемому нраву. Спраши-вал себя сам: что в ней такого, чего нет в других? Что в ней притягивает, не даёт забыть? Ведь злился же на неё, действительно готов был на всю жизнь в холодной сырой камере оставить. А сейчас вот сидишь и не решаешься лечь рядом, потому что знаешь, что она этого не потерпит, сбежит, скорее, на пол, в самый дальний угол, чем позволит тебе прикоснуться к себе.
Да, так оно и было ещё тогда давно, на корабле. Когда пять дней и ночей бок о бок жили в одном шатре, и ни разу она не спала на ложе рядом с тобой. На ковре, в углу, с руками под головой — лучше так, чем с ним рядом.
А Кэйдар постоянно чувствовал на себе её настороженный взгляд, даже сквозь сон улавливал его сковывающую силу. Она напоминала собой дикое пугливое животное, волею судьбы оказавшееся с человеком в одной клетке, и её хотелось приручить, было интересно сделать своей, послушной, ласковой, домашней. Поэтому Кэйдар все те пять ночей не позволял себе ничего, пальцем к ней не прикоснулся, да и занят был очень корабельными делами, и днём-то бывало пропадал подолгу.
Но приручить виэлийку своими силами не удалось, даже после, уже во Дворце, она чуралась своего господина, каждый его приход, каждую близость переносила, как пытку, со слезами, с проклятиями, с протестом. Потому и осталась какой-то чужой, с ней не получалось просто поговорить, на все вопросы она чаще отвечала молчанием или очередной нападкой с угрозами о смерти и проклятиями. И это тогда, когда любая рабыня чуть ли не таяла воском в его руках. Они все встречали его взглядами обожания и немого поклонения. Для них он был будущим Правителем, шансом получить привилегии, способом приобрести ценные подарки или свободу. И только для виэлийской принцессы он неизменно оставался грубым насильником, жестоким господином.
