— Люди жестоки теперь, не то, что раньше. Кто способен сейчас на сострадание к другому? На себя-то жалости не хватает... Лучше помолиться Отцу-Солнцеликому. Он любит кровавые жертвы, но и одаривает соответственно. Он исполняет заветные желания, если накормить жертвенное пламя щедрым подношением.
Когда-то при храме Матери служительницей состояла дочь Мирны и старика Тута-ла, она переселила родителей к себе после пожара в городе, после того, как от их дома осталось одно лишь пепелище. Но вместе в этой комнате семья прожила всего три года. Сигна — вдова с двумя детьми — вышла замуж вторично и перебралась к мужу, а старики остались здесь.
Мирна, несмотря на преклонный возраст, с обязанностями служительницы храма справлялась неплохо. Поддерживала его в чистоте, следила за жертвенником, вовре-мя убирала редкие подношения. И даже в крошечном садике в хозяйственной части храма за деревьями и цветами ухаживала сама.
С Тутала как с работника помощи было мало. Он маялся ногами и с палкой-то еле-еле передвигался. Но в солнечные дни он выбирался на улицу, на ступени храма, где его иногда одаривала мелкой монетой сердобольные прохожие.
Старики жили очень бедно, руководствуясь принципом: Мать своих детей в мило-сти не оставит. Ирида видела, что своим появлением, своей затянувшейся болезнью и тратами на ребёнка создаёт им немалые трудности. Но помочь им смогла только тем, что отдала Мирне все свои украшения. Все! Даже пряжки серебряные с платья заменила на бронзовые. Рассталась с ними без сожаления, даже с радостью, ведь они были ещё одним напоминанием о прежней жизни, все они принадлежали Кэйдару, а его-то ей как раз и хотелось забыть побыстрее.
Понимая, что вырученных денег на долго не хватит, Ирида утешалась тем, что хотя бы её малыш пока может жить на молоке, тем самым экономя такие маленькие сред-ства. Но Мирна не отчаивалась. Она не знала другой жизни. Она знала, как и на чём сэкономить лишнюю монетку, умела из минимума овощей приготовить вкусный обед и только об одном сокрушалась, что посадила такой маленький огородик. Сей-час же, в августе, засевать его заново не было смысла.
На все трудности с оптимизмом заявляла:
— Мать наперёд знает, что будет лучше для нас. Она не зря направила тебя в свой храм. Неужели же сейчас Она позволит нам голодать? Не бойся и не переживай. Сначала тебе нужно встать на ноги и — главное! — заботиться о сыне...
* * *
— Это так, госпожа. Я знаю,— Бира, одна из девушек, приставленных наблюдать за Айной, выпрямилась, стирая пот со лба тыльной стороной ладони, в другой руке она держала просяной веник, смоченный водой.— Это Альвита перевела вас сюда. И насчёт нас она тоже распорядилась. Сказала, что господин Кэйдар очень волнуется за вашего ребёнка. Поэтому боится пропустить начало родов...
"Да, уж он-то волнуется,— усмехнулась Айна. Она полулежала на ложе, на подло-женной под спину высокой большой подушке, наблюдала за служанкой.— Знаю я, чего он боится. Сейчас, лишившись своего сына, братец всё сделает, чтоб не позво-лить моему наследовать власть. Не думаю, что он прикажет умертвить новорожден-ного. До этого он не опустится. Да он и обещал к тому же. Но забрать его у меня, пока сама буду не в состоянии защитить, уберечь? Забрать, а потом объявить, что он умер при родах! Подлец! Ну, уж ребёнка от него я тебе не отдам. Не получишь! Тогда продержал взаперти, воспользовался моей болезнью... Ну, подожди, вот Лидас приедет. Он не позволит тебе держать меня под замком. Я тебе не наложница, я — дочь Воплощённого! Ты кто в сравнении со мной?.. Ты — полуварвар, отродье вай-дарки..."
От гневных раздражённых мыслей её отвлекло появление Стифои. Рабыня несла с собой большую охапку бледно-жёлтых роз.
— Альвита сказала, господин Кэйдар запретил вам гулять сегодня. С утра прохладно и очень большая роса была, как бы не простыли,— она виновато повела бровями, слабо, понимающе улыбнулась, проходя вперёд по влажному, свежевымытому полу.
— Думаешь, эти цветы смогут заменить мне прогулку?— хмыкнула недовольно Айна. Она крутила в пальцах прямо так, не снимая с шеи, золотую пластинку на цепочке.— К тому же ты знаешь, я не люблю жёлтый цвет. Моя кожа выглядит при этом, как у старухи...— Подняла глаза на девушку. Рабыня стояла к ней боком, отрывала со стеб-лей лишние листья, ставила по одному в высокую вазу из расписанной узорами глины.
— Другие цветы уже не цветут, госпожа,— просто ответила Стифоя. Голос задумчи-вый, отстранённый, будто она думала о чём-то своём в эту минуту.
— Ну-ка, повернись ко мне!— неожиданно приказала Айна таким резким тоном, что он и самой ей не понравился. Она никогда не говорила так со своей служанкой. Сти-фоя и без приказов чутко улавливала все её желания, выполняла малейшие прихоти.
И сейчас обернулась к ней резко, с непонятным страхом на лице, будто застали её в момент кражи. Опустила вниз руки, загораживаясь от взгляда. Айна чуть двинула пальцами в мгновенно угаданном приказе, и девушка расцепила кисти рук, убрала их за спину.
Стифоя, как и все женщины, носила длинный до пола паттий, но подпоясывала его под грудью, а не на талии. Айна никогда не спрашивала, почему, думала, так принято у её народа. Отсутствие пояса на привычном месте стало понятным только сейчас. Почему не заметила раньше? Не разглядела?
— Ты же беременная!
— Госпожа, простите!!! Простите, прошу вас! Ради всего святого!..— Стифоя рухнула на колени так, будто в пропасть шагнула: решительно, без всяких раздумий.
— Ближе!— Айна указала рукой на коврик перед ложем, но рабыня медлила, смотрела уже не со страхом, — с ужасом! — но сдвинуться с места не могла себя заставить. Айна поймала её за открытую руку, дёрнула на себя с такой силой, что девушка поехала по полу. Она не пыталась вырваться, просто разрыдалась, закрываясь другой рукой, зашептала с мольбой:
— Простите, госпожа... Я не сказала сразу, я знаю, что виновата... Но его не надо, прошу вас... Я всё... всё сама объясню...
Айна заставила её чуть приподняться, положила ладонь на упруго выпирающий живот. Почувствовала вдруг, что под платьем он затянут широким кожаным поясом. Таким корсетом, надеваемым прямо на тело, некоторые женщины-аристократки скрывают недостатки фигуры. Зачем же ей понадобилось прятать от тебя эту бере-менность? Понятно теперь, почему так поздно всё раскрылось. Скрывала такой большой живот?!
Айна убрала руки, глядя на девушку с нескрываемым осуждением. А та уже плака-ла навзрыд, закрываясь от гневного взгляда дрожащими руками.
— Он не знает, госпожа... Я не сказала никому... Даида только знает. А она молчать обещала... Я как чувствовала, что вам не понравится... Вы когда меня взяли — все удивлялись... А сейчас после этого... Вы прогоните меня! После такого — прогони-те... Они не простят, не забудут, что вы меня тогда выбрали... А в прачечной...
— Продлить удовольствие думала?— перебила её Айна.— Я бы всё равно рано или поздно заметила. А рожать как собиралась? Тоже украдкой?
— Простите, госпожа!— Она даже головы поднять не смела, сидела на полу, сжав-шись, закрывшись руками.— Я виновата, одна во всём виновата. Я не сказала вам сразу... Вы бы не взяли меня тогда...
— Так ты уже тогда знала? Ещё в июне?— Айна хмыкнула, пытаясь в уме сопоставить срок беременности, а потом всё же спросила:— Ты на каком месяце?
— Ч-четвёртом...— Рабыня наконец-то подняла на неё заплаканные глаза, потяну-лась, пытаясь поймать Айну за руку в молитвенном жесте.— Прошу вас, госпожа... Только не приказывайте вытравливать его. Я любую работу делать буду... Всё, что прикажете... Куда отправите...
— Отец кто?
— Господин...— Стифоя сидела, упираясь лбом в край ложа, и голос её, приглушён-ный одеялом, прозвучал едва слышно.
— Лидас, что ли?— Айна изумлённо дрогнула бровями.— Господин Лидас?— Плечи рабыни дрожали, она продолжала плакать, всем телом вздрагивая.— Ну-ка!— Айна положила ей ладонь на голову, заставила выпрямиться.— Ты в этом точно уверена?— Стифоя кивнула несколько раз, добавила:
— Ваш муж, госпожа.
— Так ты потому боялась, что я накажу тебя?— Айна рассмеялась с невольным об-легчением. Смысл всего сказанного доходил до неё медленно.— Глупая девочка!— Провела ладонью по щеке служанки, сначала по правой, затем — по левой, стирая слёзы.— Наказания моего испугалась? Разве я взяла бы тебя к себе, если б ревновала к Лидасу? Как ты могла подумать такое?— И тут вдруг опять переспросила, сомнева-ясь:— Так это точно его ребёнок?
— Господин был единственным моим мужчиной... Первым и единственным.— На скулах рабыни появился румянец смущения, но во взгляде и в лёгкой слабой улыбке — затаённая нежность.
— Он не обижал тебя?— спросила Айна, хотя по выражению её лица поняла: память о первой близости вызывает у девушки приятные чувства.
— О, что вы, госпожа?! Нет, конечно же. Он был так нежен, так осторожен... так...— в смущении отвела взгляд, прижимая пальцы к губам.
— Почему же тогда с весны он перестал вызывать тебя к себе? Когда ты последний раз была с ним?
— В конце апреля. Вы тогда были в ссоре... Он был очень расстроен. Сильно пере-живал. Был резок со мной... Простите, госпожа,— опустила голову.— Я подумала, что я во всём виновата... Что я делаю что-то не так... Что не нравлюсь ему... Я только через несколько дней узнала, что вы просто поссорились в тот день. Что вы...— сама замолчала, не договорив.— Простите, госпожа...— вздохнула со всхлипом.— Я и тогда расплакалась, как дурочка... Господин из-за этого, наверно, не захотел меня больше видеть... А потом он уезжал всё.
— А ты знаешь, что у господина Лидаса не может быть детей?— спросила вдруг Ай-на. Стифоя вскинула на неё огромные, наполненные слезами глаза, не сразу нашлась, что сказать в ответ.
— Я не вру вам, госпожа... У меня не было никого больше. Он — единственный...— Стифоя перевела вдруг глаза с лица Айны на её живот, шепнула, немея от ужаса:— А как же вы, госпожа?
— Молчи!— пальцы Айны коснулись губ девушки.— Это не твоё дело!
Стифоя покорно опустила вниз голову. Айна по опыту знала: не проболтается. Не решится попросту.
— Помнишь те два страшных шрама у него, внизу живота?— Стифоя неуверенно кивнула, не поднимая головы.— Он был ранен на охоте, ещё подростком. Давно.
— Но это его ребёнок, госпожа. Клянусь вам!— голос рабыни зазвенел с незнакомой ранее силой. Уверенность в собственных словах придала ей сил даже на то, чтобы оспаривать слова собственной хозяйки. Она и взгляд Айны выдержала смело, не дрогнув.
— Я знаю, тебе можно верить. Значит, это он был не прав,— Айна улыбнулась.— Он обрадуется. Я первая поговорю с ним, когда он вернётся. А ты береги себя. Тебе нельзя напрягаться. Тебе самой теперь нужен уход и пригляд. Хорошо. Я прикажу Альвите подобрать себе другую рабыню.
— А как же я? Что мне делать?— Стифоя растерялась. Она за эти месяцы очень при-вязалась к своей хозяйке. А сейчас их отношения могут быть разрушены. А она-то этого и боялась больше всего. Что её теперь ждёт в новой роли?
— Для начала сходи умойся,— ответила Айна, продолжая улыбаться.— И сними этот дурацкий пояс. Ребёнок должен быть здоровым.
— Хорошо, госпожа. Я немедленно!— Стифоя вскочила на ноги прытко, как девчон-ка. И не скажешь, что беременна. Выбежала из комнаты, только занавеска колыхну-лась. Будто и не было её вовсе, лишь лёгкий сквозняк прогулялся по углам.
"Чей же ты ребёнок?! Чей?"— крикнула про себя Айна, положив ладонь на живот. Плод толкнулся, будто отвечая. Он всегда толкался с силой и обычно немного вверх, ближе к рёбрам. Альвита говорит: так толкаться может только мальчик. Ей виднее. Айна и сама хотела мальчика. Думала о нём уже, как о мальчишке. Даже представить себе не могла, что это может быть девочка. Нет, не потому, что рождение наследника почти наверняка гарантировало передачу власти. Об этом Айна думала в самую последнюю очередь. Это раньше хотелось таким образом отомстить брату, да и верховная власть над всей Империей казалась заманчивой целью. А почему бы и нет? Но сейчас, после знакомства и сближения с Айваром, хотелось просто иметь ребёнка от него. Отдать всю свою любовь его сыну и наверняка дождаться взаимного чувства. Любить его в его ребёнке. Зная, что он всегда будет рядом, что его никто забрать не посмеет.
А если это будет ребёнок Лидаса, твоего мужа? Готова ли ты любить его с той же силой? Конечно. Лидас — не Айвар, и никогда им не будет. Лидас всегда рядом, навязчив со своим чувством до назойливости. Он влюбился в тебя сразу же, с первых же дней знакомства. Женился с такой радостью. Думал, глупый, этой любви хватит на двоих.
Айна раньше издевалась над ним и его чувством, знала, что он не посмеет и слова грубого ей сказать. А Создатель, вернее, Его супруга, Нэйт-Ночекрылая, наказала тебя всеми страданиями безответной любви.
Вспомни своего Айвара! Ведь он часто смотрел на тебя таким же равнодушно-спокойным взглядом, как и ты когда-то на Лидаса. Ты и правда вела себя как гуля-щая, порочная женщина, обольщала мужчину всеми немыслимыми способами. Ты же сама вешалась ему на шею! Предлагала себя, и когда он брал, радовалась, доволь-ная.
Да, с сердечным чувством нельзя играть, даже если оно принадлежит другому. Богиня не прощает такого. Это противоестественно!
Поэтому страдай теперь. Без своего любимого. Без любимого мужчины рядом. С другим, к которому сейчас испытываешь лишь сочувствие и понимание, вместо недавней насмешки и желания унизить.
Ты даже тем наказана, что не знаешь истинного отца своего ребёнка. Так и жить тебе сейчас: один мужчина рядом, как муж, другой — в сердце, прикипевший на-смерть.
* * *
У́рсал пятнадцать лет — лучших лет! — своей жизни отдал Правителю и службе в Его Армии. Он участвовал в тех войнах, о которых другие аэлы узнавали лишь пона-слышке. Он воевал с иданами, с вайдарами, ходил в поход против лагадов. Там, в стирингских болотах, Урсал получил своё увечье. Стрела, пущенная варваром, заде-ла сухожилие на левой руке, и рука после этого осталась полусогнутой в локте, поте-ряв свою былую гибкость. Мало того, она начала сохнуть. Тяжёлый армейский щит в такой руке уже не удержать. Поэтому Урсал, получив почетное среди аэлов звание "ветеран", вынужден был уйти на пенсию.
Выбор в его положении был невелик: пожизненная, пусть и небольшая пенсия или кусок земли на захваченных территориях. Крестьянствовать Урсал не умел, он в своей жизни владел лишь одним искусством, но зато владел им в совершенстве.
Умение убивать и сохранять себя в форме, несмотря на увечье, позволило ему в свои тридцать пять три года проработать наёмником у одного потомственного ари-стократа, потерять всякий интерес к охране его тела и перейти на более близкую его натуре работу. Урсал нанялся наставником к Магнасию. Готовить рабов для жерт-венных боёв — это всё равно, что новобранцев обучать. Интересно, часто забавно, так как начинать приходилось с самых азов.
А как они всегда боятся, смотрят с благоговейным ужасом, когда видят в руке профессионала меч, свободно порхающий, как пушинка.
