— Вообще-то, тут всегда припрятано кое-что. Сразу у входа в башню, только надо знать где. Если что-то берёшь, надо положить замену. Тут крыс не водится.
— И ты принесёшь? — хотя, Марина и не доставала ещё ничего.
— Конечно, я хотя и крыса, но всё-таки, не до такой степени.
— Когда понесёшь, добавь от меня что-нибудь. Я тебе деньги потом отдам, — и ведь отдаст на самом деле. Дело не в сумме, дело в принципиальности Эриды. Разноглазая сплошь и рядом забывает, кто и что именно у неё взял, с лёгкостью раздаёт множество вещей, но при этом никогда не берёт чужого.
— Хорошо, — бросает Марина, занимаясь розжигом. Запас бумаги и даже канистра с бензином, на самый крайний случай, тоже припрятана.
Но обошлось без крайностей.
Вертела тоже имеются.
Из доступного для зажаривания Эрида отдаёт предпочтение консервированным сосискам, хотя они и так вкусные.
Марина следит вполглаза, как разноглазая смотрит на огонь. В разноцветном взгляде уже поигрывают опасные искорки.
— Не пойму, когда у огня лучше — зимой или летом?
— Сейчас весна, — вообще-то замечает Марина. — Как это вы в 'Сказке' ничего не сожгли.
— Островитянки... Они в чём-то вроде тебя. Всё-всё умеют... Танцевали между огней.
— Я даже не хочу спрашивать, в ком виде, и не простудился ли кто.
— Нет. Мы все тогда были... Разогретые... Во всех смыслах... Такое ощущение счастья, радости и единения друг с другом... Жаль, тебя и твоих гостей не было с нами...
— Да уж не надо мне счастья такого, — хмыкает Марина, — стоило бы тебе отвернуться, как Марина Кроэн пихнула бы в костёр. Или та её. И ты не вздумай здесь что-то подобное устроить... Во всяком случае, пока не потеплеет.
— Нет, Марина, — Эр чему-то своему улыбается. — Это тихое место. Тут не годится шуметь. Это мест для двоих... Влюблённых, а не как мы с тобой.
— Я же сказала — хватит об этом!
— А я и не прошу ни о чём, — отзывается Эр, микроскопическими кусочками обкусывая довольно подгоревшую сосиску. — Хочу только сказать, мне тут хорошо.
— Ты почаще с дорожек сходи, — замечает Марина. — Может, ещё что интересное увидишь. Это место задолго до нас людьми облюбовано.
— И после нас останется, место это. Я знаю. Я чувствую места и вещи такие.
Доев сосиску и воткнув в бревно вертел, Эр принимается ощупывать собственные карманы. Марине даже интересно становится, что там поместилось, не влезшее в безразмерную сумочку, ибо на сумочку чары наложены посильнее, чем на шкафы. В сумочку Эр, если постараться, разобранный тяжёлый танк можно по болтикам сложить.
Неожиданно Эр вытаскивает ту самую фляжку, что ей Марина раздобыла. Хм. Херктерент думала, вещица будет где-то на полочке валяться.
Эр довольно ловко откручивает и ощутимо прикладывается.
Протягивает Марине, второй рукой пытаясь спасти от гибели подгорающую сосиску.
— Будешь?
Марина берёт фляжку. По крайней мере, содержимое известное.
— Тебе не вредно?
— Нет, — Эр сообщает настолько беззаботно, что даже Марина не может понять, врёт она или нет. — Немного даже полезно.
— Если нельзя, но очень хочется, то можно, — хмыкает Марина.
— Можно и так сказать, — не стала спорить разноглазая, — Понимаю, что ты в этом находишь. Мир ярче становится.
— Угу. Тебе не интересно, с художественной точки зрения, как это 'щёки алеют' и 'глазки блестят'.
— Второе я умею передавать, — оживляется Эрида, — Вот с первым хуже. Где можно посмотреть?
Марина сдёргивает с неё шапку.
— Да в зеркале, чудо ты пернатое!
— Причём тут перья? — зачем-то трёт нос Эр. — Такая шапка у меня есть, но ты же видишь, это не она.
— К слову пришлось, — бурчит Марина, возвращая шапку. Поглядывает на фляжку Эр, хотя есть такая же своя. Да и у входа в башню не только с бензином ёмкости припрятаны.
Разноглазая себе верна. Фляжку протягивает.
— Бери, у меня ещё есть!
— Эр! И ты спиваться начала!
— Тебе можно, а я старше! — очередной образец логики непрошибаемой.
Где взяла — спрашивать глупо, талантам Оэлен что-то условно запрещённое добывать сама Марина временами завидует. Да и прочий цветник разноглазой — девочки какие угодно, только не глупые. Эр слишком ценна, чтобы не замечать её маленькие капризы. Тем более, и сами ещё наверняка в накладе не остались, контрабандистки юные. Это для Марины такой род деятельности — своеобразное развлечение. А вот для них он чем является?
Впрочем за новой фляжкой Эр не полезла, просто глотнув после Марины.
Хм. Новая сосиска получилась гораздо вкуснее, у Эр ещё и аккуратнее.
— Марин, а тут чайник есть?
— Имеется.
— Никогда не видела, как над костром греют. Родник в башне чистый?
— И это заметила!
— Глупо строить даже игрушечную крепость без доступа к воде, — пожимает плечами разноглазая. — Так чистая там вода?
— Чистая. Армейским комплектом проверяли. Даже некипячёную можно пить.
— Согреешь? А то я мёрзну что-то, — Эрида дует на руки.
— Из фляжки в кружку плесни, когда согреется. Вкуснее будет.
— Я знаю, — с видом знатока кивает разноглазая.
— Откуда?
— Читала. Сидим почти как на привале армии Дины.
У Марины даже ругнуться не получается. Посуда бронзовая да оловянная, вполне могла быть в Великую эпоху.
— На танец среди огней Третьей Дины можешь не намекать, знаю я тебя!
Но Эр просто на огонь смотрит мечтательно.
— Замечательным, наверное, тот танец был, раз столько лет про него помнят...
— Человек удачно оказалась в нужном месте и вовремя, — пожимает плечами Марина, — все и так на взводе были. Переживания, основанные на физическом влечении — одни из сильнейших. Особенно, если ещё и смерть где-то рядом ходит. Сомнительно, что Дина умела танцевать лучше весёлых девушек, кого немало участвовало в этом походе. Она сумела найти место и время, чтобы себя показать. Согласна, это тоже немалый талант — суметь подобное.
— Какая же ты приземлённая, Марина. Не любишь красивые легенды.
— Зато физиологию знаю. В том числе и то, какой инстинкт — сильнейший. Солдаты были преимущественно мужчинами. Да и Дина III отличалась известной широтой взглядов. Потрогать было нельзя, так хоть попялились вдоволь.
Эрида хихикает, будто только недавно стала определённые вещи понимать. Знаем мы таких...
— Знаешь, у меня идея есть большую картину с этим танцем написать.
— Можно подумать, мало в запасниках музеев подобных произведений.
— В нашей среде это нечто, что у каждого есть. Как признак 'я тоже так могу'. Как 'Купальщица'.
— Ну, ты свою, безусловно, создала уже.
— Я знаю, — буднично сообщает Эрида, прикладываясь к фляжке. Марина вытаскивает свою. Вскидывает в салюте.
— Давай за будущее.
— Давай. Так я недосказала. 'Танец Дины' — тоже сюжет, что у каждого, считающего себя художником, должен быть. Эту традицию я прерывать не собираюсь. Есть план огромной картины, сюжет пока не сложился, но ты там точно будешь.
— Только не в виде танцовщицы этой! — Марина словно защищается рукой с фляжкой.
— О чём ты меня просила — я всё прекрасно помню. Ты точно там будешь в виде самой себя, точнее Дины II.
— Не. Не получится. Я могу до этих лет не дожить. Да и совсем не обязательно, что у меня дети будут.
— Сама понимаешь, тут это совершенно не важно. А вот смотреть на происходящее глазами старого, опытного волкодава, наблюдающего за щенячьей вознёй ты прекрасно умеешь. Абсолютно уверена, именно так Дина смотрела на свою дочь. Ещё наверняка руки так же на груди сложив, как ты очень любишь делать.
Марина смеётся. Даже по бревну стучит.
— 'Старый опытный волкодав' — сказанёшь ты, Эр. Будь у меня более извращённая фантазия, я бы сказала — более утончённо старой сукой меня ещё никто не обзывал.
— Ты не обиделась, Марина? Поверь, я ничего такого...
— Верю охотно, — отмахивается Херктерент, — слишком привыкла в таком стиле разговаривать. В нашем змеюшнике по-другому нельзя. Некоторые даже сообразить не могли, как сильно я их оскорбляла. Только лыбились в ответ, дуры.
Эр качает головой.
— Сколько тебя знаю, Марина, не устаю поражаться, почему тебе так нравится выглядеть страшной злюкой. Я же знаю, что это не так.
— Знаешь — и знай дальше, — хмыкает Херктерент. — Знаешь ли, есть немало вещей, познания о которых должны быть строго ограничены. Некоторые черты моего характера к этим вещам вполне относятся.
— Твоя занудливость тоже среди этих вещей числится?
— Нет, это общеизвестное понятие, — усмехается Марина, — довольно глупо стремится спрятать нечто, всем прекрасно известное.
— Ну, это же место оказалось неплохо спрятано.
— Сравнила. У тебя нет привычки углы срезать при перемещении из точки один в точку два, иначе бы всё знала прекрасно.
— Таких мест ещё много?
— Смотря где. Знаешь ли, даже в парке 'Сказки' есть парочка мест, куда мы никогда не залезали. И это не вольер Пушка.
— Так! Где именно? — Эрида оживляется. — Мне казалось, у себя дома я всё-всё знаю.
— Бетонная копия монумента в бодронском стиле. В кустах у перекрёстка трёх дорожек. От статуи макушку видно. Там рядом скамейка есть.
Призадумавшись, Эрида кивает.
— Знаешь, ты права. Та дорожка слишком короткая, я там не оглядываюсь.
— А я вот как-то раз не поленилась, — самодовольно ухмыляется Марина.
— Здесь, надо понимать, все углы тобой срезаны-пересрезаны многократно.
— Разумеется. Тебе составить список местных достопримечательностей и экскурсию по ним провести?
— Нет. Просто погуляем ещё как-нибудь. Заодно, и покажешь. Времени у нас ещё довольно много. Знаю, что всё кончается, но, действительно, не хочется покидать этих стен.
'То в других местах не сможешь найти на всё согласных девушек. Они вблизи таких богатеньких, да ещё и художниц, стаями увиваются, чуя поживу. Ты же, кроме всего прочего, ещё и людей ярких любишь. Особенно, свой пол любишь во всех смыслах'.
Вслух же Марина сказала нечто иное.
— Был проект — оборудовать тут полноценный образовательный комплекс. Образование всех степеней. Филиалы всех университетов. Почти решили, даже деньги почти выделили. Но война началась. Теперь всё отложено на неопределённый срок.
— Но не отменено?
— Не знаю. После войны даже не отменённые планы сплошь и рядом приходится разрабатывать заново. Столь дорогостоящие — в особенности.
— Может быть, следующее поколение всё это увидит.
— Говоришь 'поколение', не упоминая детей.
— Марина, — максимальная степень ярости, что Эрида может себе позволить. Нелогично, но становится понятнее, почему у неё такое имя. Может разноглазая иногда богине раздора, развязавшей самую кровавую войну своей эпохи, соответствовать, — Я же просила тебя, об этом больше не начинать!
— Молчу-молчу! — Марина временами проклинает чрезмерную длину собственного языка. Но, как с солнечным затмением — иногда случается. Хотя, в отличии от затмений, Марина совершенно непредсказуема. И часто занимается провокациями из желания выводить людей из равновесия, а не ради каких-то отдалённых целей. — Кто-то из писателей того или этого мира, вроде бы, мечтал, как бы было хорошо, если бы исчезли все взрослые и остались бы только дети до двенадцати, кажется, лет. Появилось бы новое, гораздо лучшее, человечество.
— И это со временем только улучшается, — такую уверенность в голосе Эр услышишь нечасто, — Только для этого не надо никого убивать. Тех, кто тебя любит — в особенности.
— Ты по-прежнему читаешь южных философов?
— Настолько заметно?
— Я как собака взрывчатку, чую некоторые вещи.
— Я отказываюсь этих южан понимать, Марина. Двуличие, возведённое в абсолют.
— Ещё немного о Юге — и я отсюда сбегу. Не от тебя, а отсюда вообще.
— Куда именно?
— В Армию. Чтобы можно было, наконец, сказать южанам, что я про них думаю.
— Или они своё мнение выскажут.
— Ну, или так. Кто первым окажется. Ты на своей великой не созданной картине только великую меня решила обессмертить?
Эр заливается смехом.
— Это очень сильно на будущее планы. Так, примерно предполагаю, что там будет из Великих людей. Но большинство будут их тех, от кого только имена из списков Армии остались.
— Тебе проще, — хмыкает Марина, — Берёшь любые имена из списка, подписываешь ими три зелёных круга, два чёрных квадрата и тридцать три завитушки, размещаешь всё это на полотне пять на два метра. Как-нибудь хитро называешь — и всё, гениальное произведение готово... Хотя, я на заборе могу нарисовать и больше, и быстрее.
— Марина. — Эр качает головой, — сколько раз я тебе говорила — современную живопись надо учиться смотреть. Там совсем не бессмысленное нагромождение цветных геометрических фигур, как тебе кажется.
— Предпочитаю, чтобы эти знания для меня оставались недоступными. Мозг — тоже часть тела, которую можно сломать. Я предпочту это сделать на чём-либо другом, а не на поиске глубины смыла жёлтого пятиугольного треугольника с левой задней ногой.
— Всегда поражалась образности твоих сравнений и глубиной ассоциаций, — и не поймёшь, иронизирует разноглазая или нет.
— Сама бы сотворила что-нибудь такое, да попыталась объяснить. Хотя бы мне. Или не можешь намеренным уродством заниматься?
— Могу, но не хочу. Банально не мой стиль.
— Говорила же — всё понимаешь?
— Тебе ли не знать: понимать и пропагандировать — две совершенно разные вещи?
— Давненько ты в иронию научилась? — хмыкает Марина.
— Всегда, вообще-то, умела. Это ты, наконец, научилась прислушиваться, и мне это очень-очень нравится.
— Всегда тебя, вроде бы, слушала, — недовольно бурчит Марина. Говорить сейчас ничего не хочется, ибо опять можно устроить ссору на пустом месте, и опять единственным виновником будет собственный длинный язык.
— Я о другом...
— По-моему, единственный человек, кто в состоянии тебя понять — это ты сама.
— Себя познать сложнее всего. У некоторых на это не хватает всей жизни...
— Угу. И заканчивается жизнь эта в комнате с мягкими стенками.
— Иногда сильные переживания вызывают вещи, которые мы совсем не хотим видеть. Как с вами и бомбой тогда. Услышь я сирену — не сообразила бы, куда бежать.
— В 'Сказке' бы тебя сразу в убежище отвели бы. Да и здесь бы нашлось, кому тебя отвести. Человек — скотинка такая, ко всему очень быстро привыкает. Не думаю, что ты бы растерялась. Да и твоё убежище в 'Сказке' — высшей категории защиты, там несколько месяцев, если не лет, можно провести, на поверхность не поднимаясь.
— А то, в городе, где вы прятались, оно какое?
— Любой налёт пересидеть можно, — пожимает плечами Марина, -тяжёлые бомбы держит, большего от него и не требуется. Ну да, у твоего класс защиты гораздо выше. Но такое в больших количествах строить невозможно. Как это ни цинично звучит, люди далеко не равноценны, и вполне логично, что на защиту одних тратится гораздо больше, нежели на защиту других.
— Ты сильно не любишь южан, — Эрида растягивает слова, явно тщательно обдумывает следующее, чтобы опять случайно не зацепить Марину. — Но сейчас рассуждаешь, как они в своих книгах о расовых теориях пишут.
