Хейс нежно проводит внешней стороной ладони по щеке принцессы.
— Сейчас снова там окажусь. Ласковая моя. Так хорошо, когда ты рядом...
— И мне очень хорошо... Я счастлива...
— Ты плачешь...
— От счастья.
Вот теперь в глазах Хейс снова задорные огоньки.
* * *
— Не хочу с тобой расставаться. Брошу школу, мне любые документы потом задним числом нарисуют. Как Эорен за кошачью. Буду у тебя жить! Или ты у меня. Тебе год остался?
— Два. И я, скорее всего, не буду в Столице. Основное производство не здесь.
— Думаешь, я не знаю, где оно? С тобой уеду. Я взрослая уже, могу за себя решать.
— Можешь, любимая, ты всё можешь. Но времени пройдёт гораздо больше, чем мы вместе. Всякое может случится. Там опасно.
— Насколько я знаю, они даже не выяснили, что там есть какие-то объекты. Узнала уже.
— Специфика работ выше даже твоего доступа... Опасно не то, что кто-то там летает. Опасно, ибо оно само ещё не отучено от привычки взрываться, когда нам не требуется. Были уже жертвы.
— Обычная судьба любой новинки, — Софи трётся носом о щёку Хейс. Та гладит распущенные волосы, — Там же есть эскадрильи ПВО. Я не смогу сидеть без дела. Совместное ведение хозяйства — вполне законная форма проживания взрослых людей.
— Про 'ведение хозяйства' особенно смешно в случае со мной. Почти всё, что есть, как-то с тобой связано.
— Ещё один повод вместе быть! Столько всего связывает! Не хочу, чтобы ты где-то далеко от меня была. Всё время почти время проводим... Хотя ты и здесь ухитряешься себе занятие найти.
— Что поделать! Не могу видеть, когда что-то идёт не так, притом у детей фактически. И тут не в разноглазой дело. Слишком это место для взрослых предназначено...
Софи снова о щёку трётся. Руки тела Хейс касаются.
— Чересчур хорошо предназначено... Мне...
— Мне тоже хочется...
Тела вновь сплетаются.
* * *
— Совсем утром пришли.
— Сейчас солнце скоро сядет уже...
Хейс с ленцой встаёт. Софи остаётся лежать. Только взглядом изучает совершенную фигуру, будто раньше не видела. Впрочем, есть вещи на которые можно бесконечно смотреть.
— Ты куда?
— Костёр разожгу. Зря, что ли, столько дней сучья собирали.
— Предусмотрительная ты моя! Каждый день тут на ночь собирались остаться. И каждый раз к вечеру решали, что на шёлке по балдахином уютнее. Сегодня не заметили, как день пролетел.
— Один из лучших дней в моей жизни.
— И в моей...
* * *
Софи стоит на коленях верхом над Хейс, стаканчик в одной руке, сигарета в другой. То попивает, то покуривает. Щурится совершенно счастливо. Хейс только голову чуть приподняла. Пить в такой позе неудобно, ограничивается сигареткой. Тоже щурится, стараясь лицо любви своей разглядеть. Всё-таки догадались костёр разжечь перед тем, как стемнело совсем. Только всполохи огня их и освещают. В свете костра кожа принцессы кажется бронзовой.
— Хорошо сидим... — голос Софи звучит необыкновенно нежно, кроме Хейс такого и не слышал никто.
— Я, вообще-то, лежу.
— Это сейчас. А того... — по телу Софи волна дрожи пробегает.
— Замечательно было...
— И не говори.
Хейс окурок отбрасывает, поглядывая на стаканчик Софи.
— Там мало... Тебе налить?
Принцесса приподнимается. Хейс возлюбленную за колено останавливает.
— Сиди уж... Вместе встанем. Всегда нравилось тебя вот так, снизу вверх, рассматривать.
— Я и по-другому сесть могу.
Хейс колено не отпускает.
— Сиди так... Мне... Нравится, когда так смотрю в твои глаза... Я просто счастлива
— Счастье... Что оно для тебя?
— Говорила уже...
— Скажи ещё раз... Так люблю это слушать... — Софи смотрит, как умеет только она, взглядом, разбивающим сердца, заранее превращающим любую просьбу в выполненную.
— Первое — Любовь, та за которую готова жизнь отдать, второе — Дело, то за которое тоже с готовностью отдашь жизнь, третье — Друзья, за кого сама готова отдать жизнь, и кто отдаст свою за тебя. Всё вместе — и есть полное и абсолютное счастье для меня. Ребёнком мечтала о Деле, чуть повзрослев — о Друзьях, теперь — только о Любви... Мечты превратились в реальность.
— Я также примерно мыслила. И мыслю.
Софи наклоняется, чтобы Хейс поцеловать...
* * *
Сидят рядышком у огня, накинув на плечи одно полотенце на двоих.
— Пламя — одна из вещей, на которые можно смотреть бесконечно...
— А другие? — усмехается Хейс, прекрасно зная ответ.
— Твоё тело. В любом состоянии. Когда ты стоишь, лежишь, двигаешься.
— Особенно когда на мне ничего нет...
— Так это — главное...
— Только мне сейчас двигаться совершенно неохота. Чувствую себя овощем на солнышке, хотя и темно.
— Рассвет приходит всегда, радость моя. Хотя не думаю, что мы сегодня будем много спать... Над нами только ночь, луна и звёзды. Ветерок с моря. Это так вдохновляет...
— Подожди хоть немного, выдумщица моя любимая.
— Буду ждать, сколько ты скажешь... Только не очень долго!
— И ты говорила о будущем! Ты же только настоящим живёшь...
— Ну да, — кивает Софи, — и прошлым... Немного... Ибо у нас уже есть прошлое... Только наше. И больше — ничьё! Сейчас же только настоящее и есть. И оно прекрасно!
— Каким будущее станет, мы тоже можем довольно сильно влиять. Ты, кажется, хотела вместе со мной тут поплавать.
— Так маски нет.
— Так рация есть. Это твой дом в конце концов!
— Ой, и точно! — Софи, вскочив, бросается туда, где рации лежат.
— Оделась бы хоть, — хихикает Хейс ей вслед. Ей тоже никогда не надоедает возлюбленную разглядывать.
Несколько мгновений, и Софи уже стоит с рацией в руках, отдавая распоряжения. Потом всё-таки догадывается накинуть платье. Хейс только в полотенце заворачивается, благо оно длинное и пушистое. Остаётся сидеть. После нарядов подружек Эр полотенце вокруг тела выглядит чуть ли ни как старомодное придворное платье. Таким никого не смутишь. Вот платье Софи предельно короткое, да и Хейс знает, что под ним нет ничего.
Вскоре Софи возвращается. С сумкой, куда, судя по габаритам, можно не то, что две маски положить, а полный костюм водолаза вместе со шлемом, ботинками и компрессором со всеми шлангами. Впрочем. Софи несёт, совершенно не напрягаясь.
Кидает в сторону от Хейс. В ответ на недоуменный взгляд торопливо бросает:
— Там ничего разбиться не должно. А даже если и разобьётся — плевать.
Подбежав к Хейс, первым делом сдёргивает с неё полотенце. Жест, успевший привычным стать. Шепчет, переступая с ноги на ногу, и подняв вверх руки:
— Миленькая, раздень меня. Так люблю, когда ты это делаешь...
Хейс, тоже привычно, берётся за подол платья.
Сумку стали разбирать ещё нескоро.
* * *
— Понятно, почему она такая тяжелая, — Хейс извлекает из сумки водонепроницаемый фонарь флотского образца, повесив на шею, добавляет, — Тут одни батареи сколько весят!
— Зато заряд на шесть часов непрерывной работы, — хвастается Софи так, будто имеет отношение к созданию фонаря.
Хейс в ответ щёлкает переключателем, полностью осветив Софи. Та отпрянула, прикрыв глаза рукой:
— Выключи! Совсем ослепила!
Хейс медлит, держа пальцы на выключателе:
— Я на тебя ещё посмотрю немножко? При таком освещении у твоей кожи такой удивительный оттенок.
Не убирая руки, принцесса делает капризную гримаску. Свет незамедлительно гаснет. Софи руку убирает далеко не сразу. Убрав, некоторое время старается проморгаться.
— И это ты когда-то неукоснительно соблюдала все инструкции, с безопасностью связанные!
— Я и сейчас соблюдать стараюсь, — Хейс себя виноватой чувствует, даже фонарь за спину перевешивает. Словно забыла, как для возлюбленной важно хорошее зрение.
Софи второй фонарь достаёт. Хейс принципиально смотрит прямо на него. Если чем-то не слишком приятным угостила, будь готова отведать того же.
Принцесса кажется обиженной, на Хейс словно не смотрит, возясь с прибором, однако даже не взглянув, бросает:
— Отвернись! Или глаза прикрой. Очень уж вспышка яркая.
Хейс спорить не стала, сделав и то, и другое. Поворачивается, только когда снова светлее стало.
Софи фонарь зачем-то на своём платье пристроила, будто мог песком забиться, чтобы их обеих освещало.
— Тут ещё три комплекта батарей. Ножи боевых пловцов. Ружья для подводной охоты. Разобранные. Ну, и по мелочи всякое.
— Маски-то хоть не забыли?
Софи руку вскидывает. Две маски у принцессы на запястье висят.
— Тут у фонарей крепления такие, чтобы по-всякому на себя можно было вешать.
Хейс только сейчас ощущает ремней больше одного.
— Сейчас плавать пойдём?
Хейс перевешивает фонарь на грудь. Что в вещах вояк хорошо — почти всегда даже без инструкции понятно, как их использовать. Вот и тут уже ясно, как ремни подтягивать и застёгивать, чтобы источник света просто так не болтался, а светил в нужную сторону.
— Можно сейчас, но ещё бы днём хотелось, — Хейс мечтательно глаза прикрывает, — с ружьём.
— Могу собрать. Сейчас в море живности всякой чуть ли не больше, чем днём.
— Ты разве сможешь?
— У меня время сборки-разборки пулемёта куда лучше, чем у тебя. Проверяла! Что я, с ружьём каким-то не справлюсь?
В таких вопросах с Софи лучше не спорить. Хейс со школы помнит -обе Еггты буквально ненавидят, когда кто-то сомневается в умении в любом оружии разбираться. И ведь обе на самом деле разбираются.
Вскоре, взявшись за руки, к воде побежали. С одним ружьём за спиной у Хейс. Софи оба собрала, но к воде только в фонаре и маске отправилась. Ножны боевого пловца как-то не соответствуют спокойствию этого места, а стилет и крабовый нож, носимый по местной моде, как утром сняты, так в первой сумке и лежат. Показались излишними.
Софи ныряла и плавала, Хейс на самом деле решила на рыб поохотится. Не то свет фонарей так на рыб действовал, не то у Хейс первобытные охотничьи инстинкты включились — но рыб подстрелено довольно много. Благо, в бухточке ещё и слоёный пирог — пресная вода вверху, морская внизу. Так что рыбы есть и такие, и этакие. Ещё довольно крупному осьминогу не повезло. На меткость Хейс никогда не жаловалась.
Софи тоже довольна была. Пару раз над возлюбленной удалось похихикать, ибо в школе морская биология проходила явно по разряду самых побочных интересов любимой. Меткая Хейс сперва стреляла, а только потом смотрела, в кого именно. Две безусловно ядовитые рыбины преждевременно расстались с жизнью.
— Порежу — пойдут на прикорм другим, — смеялась рослая красавица, закидывая добычу на берег.
— Смотри, не уколись, — веселилась та, что ростом поменьше, — у этой ядовиты и лучи плавников.
Может, Хейс морскую биологию и знала отлично. В рамках школьного курса. Но рыб-то больше двадцати тысяч видов, без учёта пород, выведенных людьми. Притом, каждый год открывают и выводят всё новых и новых.
Софи без маски и фонаря сидит на корточках у костра. Любуется, как Хейс ловко насаживает выпотрошенных и очищенных рыбин на палочки. Говорит с лёгким капризом:
— Говоришь, с Центральных Равнин, да с Центральных равнин. Речку переплюнуть можно. Вон как лихо разделывала, словно островитянка настоящая.
Хейс только бёдрами в ответ поводит, раздувая огонь. Софи хихикает, Хейс улыбается, зная, лица не видно. Этот весёлый смешок — один из звуков, что она хочет слышать больше всего в жизни.
— У нас многие разводят прудовую рыбу. Ну, а чужая, — повернувшись, Хейс облизывается, — сама знаешь, всегда вкуснее.
Софи, снова хихикнув, шутя грозит пальцем.
— Ах ты, плохая девочка у нас, оказывается...
— Я всякой умею быть.
Садясь рядом с Софи, Хейс гладит её по позвоночнику. Довольное постанывание в ответ.
— Хорошо-то как! Поделай так ещё! Потом я тебе...
— Подожди, — мудро замечает Хейс. — Так увлечёмся, что рыба сгорит.
Софи тоже мудрость предков вспоминает, сперва пищу добывавших, а потом только иным радостям жизни, кроме насыщения, предававшихся.
— Сидим вот так, словно люди древние. Голые, у собственноручно разведённого костра, готовим своими руками добытое.
От ехидной фразы, вроде 'кто добывала, а кто плескалась' удерживается не потому, что Софи любит, потому что неправда.
'Там!' — и вытянутая рука несколько раз приносили добычу. Хейс не устаёт поражаться удивительной остроте зрения возлюбленной. Вот ядовитых рыбин Хейс сама разглядела. Без Софи могло быть плохо, рыбины выглядели вполне съедобными, даже колючая повышенной яркостью не отличалась.
Хотя, с другой стороны, без Софи вряд ли пришлось ловить рыбку в этих водах.
— На древних людей мы похожи, только тем, что голые, — специально так сказала, чтобы смешок Софи услышать, — в остальном вполне современные. У древних таких ружей не было, и фонарей, и ножей.
— Ножи были, — посмеивается Софи, — каменные. Довольно острые
— Главного у них быть не могло. Таких тел, как у нас. Даже к твоему возрасту родила бы уже два-три раза, про меня и говорить нечего.
— Если бы при одних из первых родов вовсе бы не умерла. Груди бы уже обвисли точно, — поддакивает Софи, — их бы все эти года постоянно кто-то бы сосал. А не только по твоей просьбе. И хорошо ещё, что теория о промискуитете у древних людей считается ошибочной. Как-то нет желания проверять, насколько именно.
Хейс поворачивает рыбин. Софи втягивает ноздрями аромат. Приправы они взять догадались. Впрочем, во второй сумке ещё одна порция есть.
Софи сидит, скрестив ноги.
— Одежду они неплохо придумали, дело не в климате. Не про нас будет сказано, но когда каждый день видишь одни и те же тела, всякое желание начинает пропадать...
— Но это не про нас?
— Конечно, нет!
Софи протягивает руку, чтобы погладить волосы. Хейс не отстраняется.
Поев и ополоснувшись, до покрывала шли долго. Обсохнуть успели. Чуть ли не через каждый шаг останавливались, чтобы насладиться вкусом губ и ласками друг друга.
Хейс останавливается в нерешительности, словно и не вытворяли на нём сегодня множество самых разных вещей. Желания сжигают. Не определиться. Софи нежно целует в лопатку. Гладит по волосам, спускаясь всё ниже. Хейс обожает, когда её так касаются. Софи тоже это известно. Чтобы губами до ушка возлюбленной дотянуться, на носки приходится встать. Шепчет.
— Ложись на животик, как я люблю...
Хейс чуть не ругнулась. Могла бы и сама догадаться.
* * *
Софи улыбается, глядя на спящую Хейс. Понятно, почему от любви сходили и сходят с ума. Они обе с трудом сохраняют здравомыслие. Хейс признавалась уже, почти ни о чём не может думать, кроме различных мест на теле Софи. Да и неё самой аналогичные мысли преобладают. Обе занятие себе нашли, чтобы не сжечь друг друга в огне ими же самими разожжённых желаний. Слишком часто временами колотятся сердца. Не всегда этот стук приносит радость. Слишком сильно бьются жилки. Тяжело дышать. Причём почему-то чаще всего внешне крепкой как скала, Хейс, а не хрупкой Софи.
Вот и решили несколько снизить активность близкого общения, отвлекаясь на привычные для каждой дела. Ни одна не допустит, чтобы другой из-за неё стало плохо. Несколько дней, по сути дела, только ночи вместе и проводили. И вот как замечательно всё опять!
