— Так дело не пойдет, — произнесла она обиженно.
Заскрипел другой ворот и Борисов ощутил, как его сжимает и сдавливает оковами так, что не пошевелиться. Даже голову, казалось, свободную, прихватило, сдавило ремнем до боли.
— Не для того я тебя похищала, — деловито заметила Пинки, — чтобы ты тут дергался!
— А для чего? — прохрипел Борисов.
Говорить было трудно, горло тоже оказалось перехвачено.
— Для чего похищала? — упрямо продолжил он.
— Чтобы ты стал моим мужем, конечно же!
Борисов не нашелся, что ответить, закашлялся судорожно, ощущая, как душит его ремень на горле, словно стягивается туже с каждым кашлем.
— На... хре... на, — выдохнул он с трудом.
Пинки, наконец, сообразила что-то, ослабила ремень, снова склонилась над Аргусом?
— Так лучше? — заботливо спросила она, капая воском вниз.
Борисов увидел, что воск капает и ей на пальцы, но королева лишь вздрагивает тихо, сладостратно, и потому сдержался, ответил сквозь стиснутые зубы
— Благодарю, так лучше.
— Цени мою заботу, дорогой, ведь в семье главный должен заботиться обо всех остальных! Зачем ты думаешь, все это? — в руках ее возник нож. — Чтобы ты сразу понимал свое место в семье, а то маменька меня предупреждала, что у мужиков на уме одни лишь только глупости! Но ты попался в мою ловушку, значит, я главнее, я хищник, а ты — жертва! Я буду доминировать, а ты меня слушаться! Представляешь, какая идеальная семья у нас будет?
— Я могу и так тебя слушаться, — проворчал Борисов, следя за ножом в руке королевы.
— Нет-нет-нет-нет, — снова закачала та пальцем, а вместе с ним и рукой с ножом. — Творец завещал вступать в отношения только после брака! Ты же чтишь заветы Творца?
Борисов не ответил, но Пинки и не требовался ответ.
— Ах да, ты же Осквернитель, ты не можешь чтить заветы Творца! Ты очень, очень, очень плохой мальчик, Филч! — нож ее снова резанул Борисова, теперь уже ниже груди, затем еще и еще.
Пинки припала к ранам, облизывая их, затем выпрямилась, улыбаясь сладострастно:
— Но я чту заветы! Никакого секса до брака! А потом я тебя перевоспитаю! Очищу тебя от скверны и войду в историю Триэма, как величайшая святая!!
Борисов содрогнулся всем телом, в глазах Пинки пылало безумие и вожделение.
— Тебе, конечно, интересно, как я сумела так ловко заманить тебя в ловушку! — голос ее стал выше, появились визгливые нотки.
Борисову не было интересно, но, как уже говорилось, его ответ Пинки не интересовал.
— Этот дурак Людо хотел шантажировать тебя заложниками, но я сразу поняла, что нужно делать! Выждала момент, притворялась бедной блеющей овечкой, бее, беее, помогите, а потом появилась в нужный момент! О, как твои тролли жрали детей богов! Оо!!
Ноздри ее раздувались, грудь вздымалась, казалось, что она сейчас кончит прямо на месте. Нож ее сделал еще пару надрезов, добравшись практически до паха Борисова. Пинки слизнула кровь и неожиданно остановилась.
— Нет, нет, это неправильно, — забормотала она, — неправильно! Вначале мы должны поженииться!
— Конечно, дорогая, — как можно более мягким, несмотря на боль, сказал Борисов, — только развяжи меня, чтобы я мог поцеловать невесту.
— Нет! — взвизгнула Пинки. — Решил задурить голову бедной девушке? Проклятый соблазнитель! Осквернитель! Носилки сюда!
Тут Борисов осознал, что все это время дверь в камеру была открыта. И мало того, рядом с ней находилась масса народа, что, судя по всему, только дополнительно возбуждало Пинки. Затем эти мысли вышибло у него из головы, ибо на носилках лежал Бутка. Окровавленный, изрезанный, кажется со сломанными руками и выбитым глазом, но все еще живой.
— Брак заключается на небесах и он должен быть добровольным! — Пинки шагнула к Бутке, нож в ее руках подрагивал, словно в предвкушении.
— Я согласен, — торопливо сказал Борисов, повторил громче. — Согласен!
— Ммм, и на что же это ты согласен? — Пинки подошла ближе, затем, словно вспомнив, что она не одна, рявкнула: — Все вон! И пришлите священника!
— Согласен добровольно жениться на тебе, — четко произнес Борисов, глядя Пинки в глаза.
— И занимать в семье положенную мне богами позицию, подчинения, послушания и перевоспитания, — добавила, потом бросила нетерпеливо: — Ну же!
От ответа Борисова спасло появление священника, пожилого, вздрагивающего от страха при каждом взгляде на Пинки. Поэтому он старался не смотреть на королеву, да и на Борисова тоже, ведь тот так и лежал, прикованный и порезанный. Пинки, радостно улыбаясь, держала в руке свечку, продолжая капать воском на Борисова. Также она подсказывала и переиначивала формулировки, и Борисов, кидая обеспокоенные взгляды на Бутку, вынужденно соглашался, цедил сквозь зубы формулы.
— Объявляю вас мужем и женой на веки вечные, пока Венедита не разлучит вас, — пробормотал священник.
Почти сразу же он вскрикнул, схватился за голову и осел на пол. Борисов, занятый звяком в голове, сообщавшим, что он стал королем-консортом Хмидии, проводил священника озадаченным взглядом, затем сообразил и мысленно выругался.
— Унесите эту размазню! — крикнула Пинки, склоняясь над Борисовым и сообщая. — Вот теперь жених может поцеловать невесту!
Целовалась она неумело, елозила губами, размазывая слюну, а Борисов, понятное дело, не рвался ей помогать.
— Да унесите же его и вообще уведите отсюда всех! — громко скомандовала Пинки.
Новый вал тел, суетливое исполнение, взгляды, полные страха, и Борисов мысленно подивился, как эту королеву еще не свергли. Буквально за несколько дней она умудрилась довести всех своих подданных! Возможно, это станет путем к спасению? Не вечно же он будет ходить, закованный? Борисов посмотрел на сияющее радостью лицо Пинки и содрогнулся: возможно, что и вечно.
Королева снова заговорила, подтвердив его худшие опасения:
— Быстрее! Быстрее! Вы мешаете нашей первой брачной ночи!
"Да что ж у меня все так через жопу", тоскливо подумал Борисов и мысль его словно бы материализовалась. Едва дверь захлопнулась, Пинки деловито подняла крест с Борисовым, зашла со спины.
— Эй, эй, что ты там делаешь? — забеспокоился Борисов, когда с него сдернули штаны.
Отверстие (специально сделанное на заказ, понял Борисов, холодея) позволило Пинки смазать его чем-то прохладным, затем палец ее ткнулся в задний проход, словно проверяя на прочность.
— Готовлю тебя, — ответила Пинки. — Все мужчины — насильники, так мне говорила маменька, а уж Осквернитель — насильник вдвойне! Но я тебя перевоспитаю, покажу святость брачных уз! Покажу, что насиловать это плохо!
— Но ведь...
— Нет-нет, даже не думай! У тебя не будет шанса применить свою штуку для насилия, ты будешь учиться смирению и подчинению! Я перевоспитаю тебя! Ты научишься приносить радость окружающим, научишься... удовлетворять меня, — выдохнула Пинки с содроганием. — И по хозяйству поможешь, будешь с королевством управляться!
— С королевством? — переспросил Борисов.
— Ты же теперь мой муж, а значит — консорт. А будешь плохо справляться, я буду тебя наказывать!
Пинки подпрыгнула, захлопала в ладоши, заранее радуясь будущим наказаниям. Борисов пытался придумать выход, но тот опять не придумывался. И в эту темницу Гость точно не явится. Хомяк бы помог, о да, но хомяка не было.
— Ах да, чуть не забыла, — остановилась Пинки.
Извлекла из складок платья, заляпанного кровью и воском, какой-то кристалл, поставила его на стол.
— Раз тебя не берут зелья, то наслаждайся любовной магией, — улыбнулась она. — Разогревайся и разминайся, я скоро приду, принесу тебе один любовный подарочек!
Намекающе поиграв бровями, она скрылась за дверью. Борисов попробовал еще раз вырваться, но ничего, конечно же, не вышло. Кристалл заливал камеру лучами, слепил и хуже того, Борисов ощутил, что магия действует. Словно он дунул травы на пару с Ханнали и теперь раны и боль вызывали наслаждение, чувство приятного томления, а организм возбуждался прямо на глазах, несмотря на обстановку и все случившееся.
— А вот и мой подарочек, — промурлыкала фигура, появившаяся в лучах кристалла.
Глава 30
— Ты? — выпучил глаза Борисов. — Как ты здесь оказалась?! Я же выбросил кристалл!!
— Предварительно обильно полив его своей кровью, — хихикнула Палмер, подходя ближе, — очень, очень умно, Аргус.
Палмер встала вплотную, глядя, так сказать, с высоты положения. В глазах ее горело торжество, видно было, как мелькает на заднем фоне хвост.
— Так что все рассказы твоего невежественного приятеля-гнома про демонические эманации, лишь сказочки-пугалки. Нам не нужно все это, у нас есть и другие способы воздействия, более приятные и полезные, — улыбнулась Палмер, протягивая руку.
— Да, такие, как на королеву Пинки, — попытался как-то сдержаться и увести тему Борисов.
— Королеву? — удивилась Палмер, высоко задирая ногу и забираясь на Борисова, затем расхохоталась громко. — О, не волнуйся, она сама по себе такая! Вот мамаша ее, та да, та пыталась призывать демонов, правда в основном, чтобы они отодрали ее, как следует!
Она опустилась и начала двигаться ритмично, водя коготками по груди Борисова, глядя на него с предвкушением. Могучая грудь покачивалась, кристалл продолжал слать лучи любви и Борисов ощутил, что все его попытки сопротивляться тщетны.
— Как ты думаешь, почему она такая набожная? — вопросила Палмер, сжимая руками грудь и делая вид, что облизывает соски. — Все из-за мамаши своей! Пыталась защититься от демонов, ха-ха-ха-ха! Мало кто знает, но от нас нет защиты!
Она опустилась резко, легла на Борисова, вдавливая его грудью в помост, почти до хруста костей. Любовная магия, переводящая боль в наслаждение, послала разряд по телу Борисова, усиливая истому.
— Еще меньше людей знают, что мы — верные слуги Пожирателя, — возбуждающе шептала Палмер в ухо Борисова, облизывая его длинным языком. — Мы не забыли его заветов, мы упорно трудимся над той целью, которую не смог добиться наш господин. И наша цель совпадает с твоей!
Борисову почудилось движение за дверью, но тут Палмер вонзила ему когти в бока. Он едва не закричал, но хвост Палмер стремительно метнулся вперед, затыкая ему рот.
— Не надо этих глупых слов, — почти пропела Палмер, продолжая неистовые движения. — Обдумай все и ты поймешь, что наши цели совпадают! Ты хочешь покинуть этот мир, вырваться на свободу, и того же хочет Пожиратель! Помоги нам и мы поможем тебе! Вместе мы сокрушим всех врагов! Жадность хочет мести, мы поможем и ему! Ты знал, что он тоже хочет сожрать весь мир, из своей жадности?
Борисов не смог бы ответить, даже если бы захотел, что не помешало ему впиться зубами в хвост. Палмер застонала, выпрямилась и выгнулась дугой, еще сильнее вонзая когти в бока Борисова, царапая его до крови.
— За это его и наказали! — стонала Палмер, ускоряя движения бедрами. — За это! И он может, может отнимать у других территорию! Не слишком много, но для прорыва хватит!
Организм Борисова не выдержал и начал изливаться, под прыжки и выкрики Палмер.
— Приоткрой нам лазейки! Этого хватит! Все равно все считают тебя Осквернителем!
Она рухнула на Борисова и в этот раз в груди его что-то все же хрустнуло. Он опять заметил движение и в этот раз все же рассмотрел его источник. Амплитуда движений Палмер уменьшалась, хвост вывалился и упал на пол.
— Как я их приоткрою, если я в плену? — тихо спросил Борисов, стараясь, чтобы его не услышала Пинки. — Кто откроет вам лазейки, если я так и останусь здесь в цепях?
Краем глаза он посматривал на Пинки, которая самозабвенно, прикрыв глаза, ласкала себя и с содроганием осознал, что примерно так оно и будет. Никто его не выпустит из цепей, пока он не "перевоспитается", то есть попросту говоря, не сломается. Также не стоило забывать, что Пинки удерживает в плену его соратников, а те, кто остался на свободе, наверняка ищут его совсем не там, где надо.
— Ты и так работаешь на нас, — Палмер похлопала себя по животу, — но да, ты прав.
Ее блудливая улыбка сказала Борисову, что все это время Палмер знала о присутствии Пинки, но даже не подумала останавливаться. Лучи кристалла снова начали воздействие, и Фёдор Михайлович стиснул зубы, думая о том, что Арнэль права: нечего соваться во все лично. И что он уже слишком стар для всего этого дерьма.
Приступ злобы от этого вышел только сильнее.
— И помни, что ты мне должен за свободу! — оскалилась она напоследок.
А ты мне — за возвышение, мысленно ответил Борисов. Когти Палмер легко вспороли ремни и доски, разорвали цепи, звенья которых разлетелись с звонким лязгом. Борисов и кусок креста рухнули с грохотом, а Палмер исчезла, словно и не было, оставив в воздухе терпкую вонь.
— Ах ты! — раскрыла на шум глаза Пинки.
Борисов, чуть ускорившись, рванул к ней, врезался, вбивая тельце королевы в дверь с грохотом. Магия призывов все еще не действовала, но когда в заложницах целая королева — шансы все же лучше, чем, когда ты висишь, прикованный. Рука его накрыла рот Пинки, сдавила, глуша невнятное сладострастное мычание. Вторая рука ухватила ее за горло, сдавила.
Что-то упало на пол с глухим стуком, и Борисов, чуть скосив глаза, увидел покрытое какой-то жидкостью некое подобие искусственного члена с застежками и завязками. Затем до него дошло и его опять перекосило, от отвращения, запоздалого страха и ярости. Душащей злобы.
— Начнешь говорить громко, сразу сломаю шею, — прорычал он, нависая над Пинки.
— У меня твои друзья, — шепотом ответила та. — Один мой крик и им не жить.
— Я все же рискну, — оскалился Борисов, — тебя здесь не слишком-то любят.
Глаза Пинки неожиданно стали масляными, лицо словно расплылось:
— Зато тебя любят, — прошептала она, — сразу видно Осквернителя, вызвать себе демоницу, чтобы сорвать мою первую брачную ночь! Какой коварный, жестокий, унизительный план!
Шептала она все горячее, словно возбуждаясь, и Борисов понял, что его тоже постепенно накрывает магией кристалла. Он оглянулся, потащил к столу с кристаллом Пинки, словно куклу.
— Да, терзай меня, мучай, теперь тебе можно, мы теперь муж и жена, — бормотала Пинки, засунув руку между ног.
— Зачем все это? — прорычал Борисов сердито.
Одной рукой он удерживал Пинки, прижимая ее к стене за горло, второй пытался как-то справиться с кристаллом. Выходило очень плохо, ни оружия, ни инструментов, ни свободы действий. Борисов метнул кристалл в стену, но он лишь отскочил, закатился куда-то в угол. Давление магии немного спало, хотя и не исчезло совсем.
— Зачем? — повторил он. — Я не желал этой войны! Мы всегда смогли бы договориться!
— Затем, — простонала Пинки, — что я тоже не хотела этой войны. Я думала... я надеялась...
— Что?! — Борисов чуть пристукнул ее головой об стенку, взгляд Пинки прояснился.
— Что ты оставишь меня у себя во дворце! Возьмешь в плен, закуешь в цепи, будешь насиловать по праву победителя! — чуть дернулась Пинки. — А я бы постепенно овладела твоим сердцем, перевоспитала!
